– Вот именно – годами! А депрессия…
– Депрессия – плод не совсем здорового разума, – мягко прервал меня Влад. – Вспомни, на каком дне я тогда обитал. Серьезные множественные травмы, плюс тяжелые лекарства, после которых в организме апокалипсис, плюс психологический аспект – признание того, что моей спортивной карьере конец, и нового уродства…
– Ты не был уродом, – возмутилась я.
Но на него эти детские успокоения не действовали. Он говорил все так же твердо, он был слишком умен, чтобы искать вещам какие-то новые, красивые имена.
– Я был уродом. Тогда – особенно. Сейчас все не так плохо, но ты видела, что было тогда. И если ты начнешь нести ту же оптимистическую муть, которую после курса психотренинга любит повторять моя мать, я не вижу смысла продолжать этот разговор.
Я невольно вспомнила, как расплакалась, впервые увидев его в больнице. Но он об этом не знал.
– Не буду, – я отвела взгляд. – Да, ты прав, каждое из этих обстоятельств само по себе – предпосылка для депрессии. Врачам следовало лучше наблюдать за тобой.
– Они наблюдали, как могли. Это чувство… Ты как будто тонешь в черном иле, но это происходит так медленно, что ты привыкаешь и не успеваешь заметить, когда уже все, он смыкается у тебя над головой. Ты знаешь, что я сделал… Готов был сделать. И спасибо тебе, что никому не рассказала об этом. Но тогда я был уверен, абсолютно уверен, что это единственное правильное решение. Я точно знал, что просвета уже не будет. Чувствуешь, где начинается болезнь? Когда ты не оставляешь ни шанса теории вероятности.
– Но ты выбрался…
– Повезло. Я получил психологический стимул – и мне скорректировали лечение. Этого оказалось достаточно.
Про психологический стимул мне бы хотелось узнать побольше. В этом был не только профессиональный интерес, но и определенная доля тщеславия. Я ведь помнила, что удержало его от самоубийства в тот день! Я этим тщеславием не гордилась, однако игнорировать его тоже не могла.
И все же мне хватило самообладания, чтобы промолчать. Если бы он хотел рассказать мне, он бы сделал это сам. Влад предпочел поставить точку здесь, значит, так тому и быть.
Поэтому я просто стояла рядом с ним и наблюдала. В густом рыжем свете он казался нереальным, словно не был человеком – но был чем-то большим, а не меньшим. За те два года, что прошли после взрыва, он очень много сделал, не меньше, чем пластические хирурги. Перестав заниматься спортом, он не потерял то тело, что было у него в прошлом, он явно тренировался, хотя это теперь было намного сложнее. Он не поддался озлобленности на здоровых людей, он не стыдился того, как выглядит, потому что понимал: нечего тут стыдиться.
И я хотела бы сказать ему об этом, но уже знала, что правильных слов не существует. В мыслях и чувствах все честно. Но когда ты пытаешься затолкнуть их в слова, они теряют былую форму, начинают блестеть дешевым люрексом и переливаться штампованными стишками с открыток. Банальное утешение, дежурный комплимент. Отсюда и парадокс: я точно знала, что в нем нет никакого уродства, только не теперь, но я не могла сказать об этом. Потому что кого обычно пытаются подбодрить? Правильно, того, у кого есть проблема.
Но и просто уйти я не могла. Я сейчас не психотерапевт, а он – не мой пациент. Никогда не будет, потому что врач должен оставаться нейтральным, а я не могу. Уже не могу.
Поэтому я не выдержала, подошла к нему ближе, прильнула к его спине, обнимая, а руки сомкнула у него на груди. Мне хотелось, чтобы он чувствовал: я рядом. Была рядом тогда и буду, когда он захочет. Но, вот честно, это прикосновение не было на сто процентов платоническим. Не просто ободряющий жест и то, что монашкам дозволяется. В моем объятии был не легкий намек, а чуть ли не прямое предложение. Понятнее только словами.
Я очень надеялась, что он поймет меня… Хотя о чем это я? Он всегда понимает. Нужно, чтобы он принял это предложение, чтобы хотел так же сильно, как я. И тогда ему нужно лишь развернуться, и мы будем стоять так близко, что уже все понятно, останется лишь чуть-чуть наклонить голову, коснуться губами губ…
Но ничего не было. Облом, достойный шекспировской драмы. Он осторожно развел мои руки и отстранился. Он улыбался – мягко, корректно и непонятно. Я тоже улыбнулась – с легким смущением. За эти годы я стала неплохой актрисой и могла изобразить что угодно. Не так важно, что я при этом чувствую. Сейчас вот я сочла, что лучшим выходом из неловкого положения будет самоирония. Вроде как я просто хотела развлечься, но если нет – то и ладно.
– Думаю, мне пора, – сказал он.
– Да… Уже поздно. До завтра!
Я проводила его до двери, продолжая все так же кретински улыбаться. Он вышел, щелкнул замок. Мне захотелось разбить что-нибудь о стену. Например, собственную голову.
Меня только что продинамил мужчина. И это унизительно, я себя теперь какой-то озабоченной чувствую! Мы ведь сейчас должны думать о расследовании смерти моей сестры – и не важно, что я ее совсем не знала. Мне полагается быть серьезной и собранной, а не мужиков соблазнять! Что он теперь подумает?
Это был неслабый пинок по самолюбию. Я-то себя считала вполне привлекательной женщиной. Не супермодель, конечно, но и не из тех, кому приходится просить о внимании. А он, кажется, даже секунды не сомневался! Сразу перешел в режим «Отлипни, женщина, не для тебя моя роза цвела!»
Но хуже всего было от того, что меня оттолкнул не какой-то мужчина, а именно этот мужчина (хотя с чего бы мне лезть к первому встречному?). Тот, который стал бы моим, будь я когда-то внимательней и чуть умнее.
Как и следовало ожидать, наравне с унижением и злостью в моей душе бушевал страх. Уже знакомый, все тот же: что я буду делать, если Влад уедет и бросит меня? Это дело и раньше было странным. Теперь же замаячила какая-то непонятная секта, которая существует чуть ли не дольше, чем я живу. Справлюсь ли я одна с этим? Нет, не так… Хватит ли у меня выдержки и смелости хотя бы попытаться справиться?
Но Влад не уехал. У него подтвердилась удивительная суперспособность: делать вид, что ничего не было. Повезет его жене.
Нам даже не пришлось преодолевать неловкое молчание, он сам подал тему для разговора.
– Я нашел кое-что интересное по этой секте.
Я прекрасно знала, что он собирает информацию не сам. Это был бы просто кадр из голливудского фильма: детектив-одиночка, просиживающий ночь перед монитором, составляющий невнятные таблицы на магнитной доске… Но – нет. Когда Владу нужно было что-то узнать, он платил информаторам, и те давали ему готовые ответы. Я не спрашивала его, кого он нанимает и сколько денег на это уходит, да он и не сказал бы мне. Однако я была ему благодарна за такой подход.
Вот и теперь люди, для которых сбор данных – профессия, за ночь выяснили то, на что у нас ушли бы недели. Влад попросил их узнать, где находилась секта в тот период, когда якобы повесился Эндрю Мартин. И тут выяснилось любопытное: секта тогда базировалась в Огайо. Очень и очень недалеко от того места, где нашли его труп. Настолько недалеко, что и машина не нужна, можно дойти пешком. Да, это отнимет несколько часов, но можно же!
Влад открыл на планшете карту и показал мне зеленый участок.
– Вот тут они обосновались, причем торчали там несколько лет, сколько именно – выяснить сложно. Они ж как тараканы: поселяются нелегально, ни перед кем не отчитываются.
– Они просто жили в лесу?
– Это не совсем лес. Там располагается заброшенный лагерь отдыха – можно воспринимать его как аналог пионерского лагеря. Он закрылся за несколько лет до того, как туда пожаловала секта, так что им было где обосноваться.
– Подожди, но если об этом знали, почему их не выгнали оттуда?
– Полиция, видимо, решила, что это меньшее зло. «Дорога домой» считалась мирным сообществом, без очевидной религиозной направленности. Миссис Джексон – яркий пример того, что внешний мир воспринимал их в первую очередь как хиппи. Ну, живут себе, как стадо овец, какой от этого вред? Если бы они вот так вселились в город или даже поставили палатки возле города, к ним отнеслись бы иначе. Но, обосновавшись в лагере, они вроде как избавили полицию от нехилой головной боли.
Можно было догадаться, о чем он. Лагерь, не отмеченный на современных картах, был в равном отдалении от нескольких городов, но при этом сам по себе. Такие места обычно любят алкоголики, наркоманы, насильники, воры и прочая неприятная публика. Они и менее пригодные для проживания места занимают, а тут – целый лагерь! Курорт просто.
Секта в этом плане действительно безопасней, как бы иронично это ни звучало. Целое сообщество – это не преступник-одиночка, убежать куда сложнее. Гораздо выгоднее поддерживать с полицией мирные отношения. А если еще приплачивать за вовремя закрытые глаза – совсем красота будет. Так что «Дорога домой» выполняла роль бесплатного смотрителя злачного местечка. Или приплачивающего смотрителя?
– Нам важно и вот что: они уехали оттуда вскоре после смерти Мартина, – добавил Влад. – Не сразу же, где-то месяц прошел.
– Сразу же было бы слишком подозрительно. Но если учитывать, что до этого они там тусовались годами, через месяц – это «сразу же».
– Вот и я о том.
– Что с лагерем стало потом?
Оказалось, что ничего. По крайней мере, официально. Места там были красивые, но все-таки глуховатые, а озеро – не настолько живописное, чтобы ради него терпеть неудобства. Да и репутация гнездовища секты – тоже так себе реклама. Инвесторы этим местом так и не заинтересовались, и проще было сделать вид, что его никогда не было. На современных картах лагерь не значился, и даже в вездесущем интернете о нем было совсем немного информации.
– Нам нужно туда поехать! – уверенно заявила я.
– Опять тащиться в эту глушь?
– Ищи во всем плюсы: дорогу мы уже более-менее знаем!
– Мы вряд ли найдем там что-то столько лет спустя, – указал Влад.
– Нужно хотя бы попытаться. Во-первых, там жил Эндрю Мартин перед смертью – а может, и Тэмми! Во-вторых, у нас ведь не так много следов этого сообщества.