Теперь уже нельзя было сказать наверняка, как ее нашли. Ее дочери этого не знали. Арестованные помощники Хоста говорить отказывались – они себе не враги. Да и он молчал в тряпочку, пользуясь тем, что он теперь больной и несчастный. Но я склоняюсь к тому же выводу, что и полиция: Тэмми отследили, когда она ездила на могилу к Эндрю. У «Дороги домой» действительно не было других причин посещать крошечный городок, затерянный где-то в лесах Индианы.
Хост лично явился за сбежавшей женой. Он привык к тому, что все вокруг выполняют его волю – ради денег или по глупости. Противостоять ему решались немногие, получалось это и вовсе у единиц. Поэтому Тэмми и Эндрю Мартина он запомнил навсегда – и то, что поймать ее не удавалось столько лет, он воспринимал как вызов.
Ему помогали охранники, но убил он ее лично. Нет, он не признался в этом. Но его недавние сообщники, стараясь сократить собственный срок, пели соловьями. Судя по тому, что их показания сходились, они говорили правду.
Как я и предполагала, мобильная связь рядом с домом была заблокирована. Это развязывало преступникам руки: соседи находились слишком далеко, чтобы что-то услышать, а старые деревья надежно закрывали дом от случайно проезжающих машин. Люди Хоста несколько дней наблюдали за жилищем Тэмми перед нападением, они все знали наверняка.
Но идеально успешным их нападение не было. Им пришлось повозиться с дверью, Тэмми услышала, что они ломятся, и успела разбудить дочерей. Она смогла их спасти: она раз за разом повторяла Джордан, что нужно делать в таких ситуациях. Даже если не хочется. Даже если кажется, что должен быть другой выход.
Ее усилия были не напрасны. Маленькая Эмили не хотела уходить и «бросать маму», но Джордан была достаточно взрослой и ответственной, чтобы поступить правильно. Она заперлась внутри убежища и попыталась вызвать помощь. Но телефоны не работали, и девочкам оставалось лишь ждать своей участи.
Они многое пережили той ночью. То, с чем детям сталкиваться не стоит. Смерть их матери, попытки пробраться в их убежище, и все слова, которые говорил им Хост, стоя за дверью. Пока сестры были не готовы обсуждать эти слова, и мне понадобится немало времени и сил, чтобы помочь им вспомнить все – а потом забыть навсегда.
Утром нападавшие ушли, но урон уже был нанесен. Девочки замкнулись в себе, они никому не доверяли. Даже людям вроде отца Джозефа – тем, кто много лет был знаком с их матерью и помогал ей. Почему? Ну, они ведь не знали, как Хост отыскал их в Олд-Оукс. Они не могли быть уверены, что их маму не предали.
Тэмми никогда не скрывала от дочерей свое прошлое и их происхождение. Они знали своих отцов – и то, кем эти отцы были. Она поступила так, как считала нужным, и этим одновременно помогла и навредила своим детям. Да, они были готовы к нападению и умели быть осторожными. Но они никому не доверяли, надеясь обойтись своими силами, и это в итоге привело к трагедии. Легко осуждать ее… и сложно сказать, что я сделала бы на ее месте. Есть ли вообще тот идеальный вариант? Одно несомненно: Тэмми всегда ставила жизни своих детей выше собственной, и все, что она сделала, она сделала для них.
Надеюсь, они запомнят это, ведь дальше им придется идти уже без нее.
Теперь им предстояло покинуть страну вместе со мной, но это к лучшему. Только так они смогут по-настоящему начать новую жизнь, не шарахаясь от каждой тени. Я уже поставила отца перед фактом, что он будет заботиться о них. Он вроде как согласится с энтузиазмом… Посмотрим, на сколько этого энтузиазма хватит.
Это не значит, что я собиралась отказаться от девочек. Нет, они мне нравятся – но жить им нужно в полноценной семье. У отца большой дом, какая-никакая жена, Эмили и Джордан нуждаются в чем-то подобном. Ну а я всегда буду рядом, если понадоблюсь им.
А вот Тэмми уже не вернется. Странно, если учитывать, что именно за ней я сюда прилетела – с ней и должна была улететь. Но тогда я еще не знала всю правду о ней. Теперь я старалась думать о том, что было нужно ей, чего хотела бы она. Так я пришла к выводу, что правильнее всего будет похоронить ее рядом с Эндрю Мартином. Сделать так, чтобы они все-таки встретились спустя все эти годы.
Я обсудила это с девочками, и они после некоторых сомнений все же поддержали меня. Из-за обвинения в поджоге я не могла покинуть страну немедленно – меня выпустили под залог, но клоунада под названием следствие продолжалась. Я использовала эти дни, чтобы организовать для Тэмми достойные похороны. Девочек выпустили из больницы как раз в день прощания. Их пребывание там и вовсе было формальностью – их забрали в основном для осмотра, да еще чтобы защитить от вездесущих журналистов. Джордан получила легкие ожоги и ушибы, Эмили и вовсе перенесла свой побег со стойкостью маленького солдата.
Возле могилы матери они жались друг к другу. Я хотела подойти к ним, обнять, но решила, что пока еще рано. Они знали, что я рядом, и потихоньку учились доверять мне. Я не хотела вторгаться в их мир пушечным ядром. Поэтому я стояла на другой стороне могилы – и постоянно чувствовала рядом с собой присутствие Влада.
Он приехал на ферму лично, чтобы забрать меня. Он нашел мне адвоката. Он не отходил от меня все эти дни – и спасибо ему за это. Подозреваю, что без его ледяного спокойствия и уверенности я рисковала расстаться с рассудком.
Но я не забывала и о том, что скоро все закончится. В России он не сможет остаться со мной, это неугодно слишком многим людям. Мои испытания заканчивались, меня ожидала (вроде как) простая прежняя жизнь – которую мне предстояло продолжить уже без него.
И это меня совсем не радовало.
Эпилог
Солнце хочет всех обмануть. Пробирается через мутноватое оконное стекло и греет – как будто лето. Как будто не ноябрь. Нет-нет, вы обознались, а календари врут.
Свою роль сыграло и то, что мы проснулись поздно. Обычно на стороне осени выступает короткий световой день. Когда Владу нужно на работу, а у меня на утренние часы назначен прием клиенток, мы просыпаемся во тьме, и сомнений в том, что мир принадлежит ноябрю, у нас не возникает. Но сегодня у нас обоих выходной – мы их стараемся согласовывать. Поэтому можно никуда не спешить, валяться в постели хоть целый день и греться в обманчивом солнце, которое кажется таким теплым, потому что батареи лупят вовсю.
Когда мы вернулись в Россию, я была уверена, что это конец того короткого романа, который мы себе позволили. На сто процентов, на двести, на триста. Ситуация казалась мне настолько очевидной, что я даже не посчитала нужным ее обсуждать.
Но, видимо, очевидной она была только для меня. Влад показал это, когда вечером просто пришел ко мне. Без звонка, без приглашения, пришел, как будто иначе и быть не могло. С таким видом – как же, женщина, ты не уловила, что мы теперь вместе? Я была удивлена, но затащить его в постель мне хотелось больше, чем задавать вопросы.
Поэтому я с готовностью приняла это как ситуацию по умолчанию. Что я имею права на него, а он – на меня. Что мы стараемся обедать вместе – и это нормально. Что если одного из нас куда-то приглашают, то «плюс один» из приглашения всегда будет второй. У меня есть ключ от его квартиры, у него – от моей. Пары недель оказалось достаточно, чтобы все устаканилось.
Но если для нас переход к новой жизни прошел легко и естественно, то кое в чьей судьбе разыгралась настоящая трагедия. Я сейчас говорю даже не про наследниц с хорошей родословной (как у выставочных пекинесов, да), которые представляли себя рядом с Владом у алтаря. Больше всех страдала мамаша Ларина. Во-первых, ее смущало, что он выбрал какую-то пожилую девку – его ровесницу, между прочим, но она-то в свои планы включала только восемнадцатилетних девственниц. А я еще и без приданого да без уважаемой родни. Во-вторых, ее раздражала именно я – со всем, что произошло в моем прошлом, и всеми ошибками, которые я допустила. Никаких хороших поступков она за мной не признавала, только ошибки.
Она пыталась вызывать меня на разговор по душам, и сначала я даже имела глупость поддаваться и приходить. Но ничего нового она мне не сказала. Старая песня на мотив «Оставь в покое моего мальчика, я хочу решать за него, как ему жить». Она уговаривала меня, давила на жалость, шантажировала и угрожала.
Я сперва еще пыталась робко с ней спорить, аргументы какие-то приводила, оправдывалась, как школьница. А потом я подумала: ну чего я парюсь? Для нее я всегда, всегда, всегда буду плохой. Нет ни одного сценария, который сделал бы меня желанной невесткой! А если так, чего мне расстраиваться? Я добавила телефон мамаши Лариной в черный список и прекратила с ней всякое общение.
Влад прекрасно знал обо всем этом, было бы нечестно скрывать от него. Он находил ситуацию забавной – тут я могла ему только позавидовать. Хотя… После всего, что ему довелось пережить в последние годы, он научился беречь собственные нервы. Поэтому мамаше Лариной было так тяжело на него воздействовать.
– Ее вообще не касается, с кем я живу, – только и сказал он. – Я люблю тебя, других рекомендаций мне не требуется.
Он умеет говорить о том, что любит меня. А это именно умение, которое многие недооценивают. Не слишком редко, чтобы я не забыла. Не слишком часто, чтобы слова не потеряли ценность. Но всегда – легко, потому что это правда.
Я никогда ему не говорила, что люблю, и мне стыдно за это. Не потому, что это неправда. Это как раз правда. Я люблю его, и это чувство куда более зрелое, чем мое первое, неловкое влечение к его брату.
Но я не могу сказать ему об этом. Меня не покидает ощущение, что если я произнесу эти слова вслух, я сглажу саму себя, и все закончится. Счастье любит тишину, вот так иногда говорят. Этого принципа я и предпочитаю придерживаться. Влад то ли не замечает, то ли все понимает и прощает мне это.
Вот и теперь, когда я чувствую спиной тепло его тела, я думаю о чувстве – о том, что его люблю. Любовь иногда почти осязаема, она как будто начинается в этих густых солнечных лучах и заканчивается в том пульсирующем удовольствии, которое я все еще чувствую, ведь мы только что были вместе. Говорю же, хоть весь день в постели! Весь мир вообще принадлежит нам.