— Элементарно. Как и сотни лет назад. Посылают гонцов.
— Действительно элементарно… Ну ладно, а каким образом мы доберемся до перехода? Ведь кроме тех постов, что охраняют непосредственно Врата, есть множество препятствий на пути к ним. Как мы их преодолеем?
— Пока еще не знаю…
3
Алексей катил свою тачку, доверху нагруженную глинистой землей, по скользкой тропинке, вьющейся по краю огромного котлована, и мечтал лишь об одном: побыстрее оказаться за высоченным отвалом вывороченного на свет божий грунта и спрятаться от глаз конвоиров. За глинистым курганом даже не было колючей проволоки, поскольку он постоянно рос, и ограду нужно было бы передвигать чуть ли не ежедневно. Да и смысла в заборе не было: с той стороны до самого горизонта расстилалась непролазная топь, и попытаться бежать мог лишь отпетый самоубийца. На самой тропе даже стоять долго на одном месте не получалось — полужидкая глина, кажущаяся плотной, сразу же начинала засасывать ноги, едва прекратишь движение. Выбор: приплясывать на месте или после минутной заминки выдирать сапоги из хищно чавкающей грязи, рискуя оставить в ней подметку, был не для раздобревших на двойном пайке солдат из лагерной охраны. Они предпочитали находиться в более сухих местах, бдительно следя за копошащимися в болоте насекомыми, когда-то гордо именовавшимися человеками.
На погрузке случилась какая-то заминка: Алексей слышал за спиной мат конвоиров, звуки ударов и оправдывающиеся голоса. Видимо, два каких-то «раззявы» снова столкнулись друг с другом, опрокинули тачки, наглухо перегородив узкую тропу, и теперь завал спешно расчищали, чтобы не сбивать темп работы. Такое случалось довольно часто — каждый вечер зеки тянули жребий, кому из них выпадет сегодня отведать винтовочного приклада, а кому — десять-пятнадцать минут отдохнуть в самое тяжелое, полуденное время, когда кажется, что еще чуть-чуть и жилы в натруженных руках лопнут, как перетянутые струны, а ноги не сделают больше шага.
Перед собой Коренных видел обтянутую телогрейкой сгорбленную спину такого же, как он, бывшего человека, торопящегося скрыться от зоркого ока охраны. Миг, и оба — за спасительным буро-желтым откосом. Но вместо того, чтобы остановиться и начать «танец», зек медленно обернулся к догнавшему его «коллеге».
— А вы сильно изменились, Алексей Кондратьевич.
За долгие годы скитаний по лагерям Алексей прошел тяжелую школу выживания. Теперь он был совсем не тот новичок, как десять лет назад. В левом рукаве аккуратно заправленная в грубый шов была припрятана заточка — заточенная до бритвенной остроты сплющенная велосипедная спица. И обращаться с ней бывший атаман умел почти как с верной казачьей шашкой — не раз приходилось доказывать уголовной мрази, считавшей себя хозяевами лагеря, кто они есть на самом деле. При желании он в два счета «уделал» бы любого, если тот не был вооружен винтовкой или револьвером.
Но сейчас он даже не сделал попытки достать оружие.
Да вряд ли оно и помогло бы сейчас: о Гаммельнском Крысолове в Новой России ходили легенды — что ему какая-то велосипедная спица!
«Ну, все, служивый, — подумал Алексей, выпуская из рук отполированные ладонями ручки и выпрямляясь. — Вот и кончились твои пути-дорожки. Десять лет тебе подарено было — пора и ответ держать…»
Он представил, как через пяток минут из-за навала выкатится только одна тачка, а когда хватятся второго возчика, он уже будет глубоко в грязи…
— Помолиться дадите? — хрипло спросил он, чувствуя себя уже наполовину мертвецом: словно загипнотизированный, он смотрел в немигающие глаза Крысолова, чувствуя, как по спине сбегают струйки холодного пота.
— О чем вы, Алексей Кондратьевич? — мелькнуло на миг в змеиных глазах непонимание. — А-а-а… Нет, что вы: я пришел сюда вовсе не для того, чтобы вас убивать.
Бывший атаман почувствовал, как сердце пропустило удар.
— Но…
— Вы сами выбрали свой путь, равно как и те люди, что ушли с вами. Мы совсем недавно узнали о том, что вы выжили, а до этого скорбели и о вас, и об остальных погибших.
— Разве красные не добрались до Новой России?
— Нет, среди ушедших не оказалось предателей. Нам повезло. Но у нас мало времени, Алексей Кондратьевич, — из-за глиняного бугра уже доносился скрип приближающейся тачки. — Я хочу предложить вам такой план…
— Мне кажется, что из этого ничего не выйдет.
Несколько «врагов народа» собрались в укромном месте возле склада шанцевого инструмента — по крайней мере, тут была гарантия отсутствия посторонних ушей. Похвастаться большим числом «политические» не могли — основной контингент заключенных составляли уголовники или те же «враги народа» иного ранга: кулаки, проштрафившиеся совслужащие, просто случайные люди, угодившие под каток репрессий… Довольно много было «иностранцев» — жителей Прибалтики, Польши, Румынии, Финляндии, оказавшихся на территориях, освобожденных Красной Армией в позапрошлом году. Эти держались особняком, разбиваясь по землячествам, и не особенно контактировали ни с одной из остальных групп. Так что положиться в готовящемся восстании можно было лишь на два-три десятка человек.
А восстание нужно было поднять. Необходимо. Иначе, даже если нападение извне состоится глубокой ночью, без жертв среди людей Крысолова не обойдется. Собаку съевшие на охране зеков, бойцы НКВД сориентируются очень быстро, а у них, как ни крути, огневое преимущество — пулеметы на вышках и недавно появившаяся новинка — пистолет-пулеметы. Против их плотного огня шашки и винтовки проигрывают однозначно. Конечно, будь в распоряжении Крысолова в достаточном количестве пластуны — охрану можно было бы вырезать без шума, но почти всех старых бойцов Алексей тогда увел с собой. И всех до одного положил…
— Ничего не выйдет, — повторил худощавый лысоватый человек средних лет, сидящий напротив Алексея, и поправил очки в металлической, скрученной проволочкой оправе, делающие его похожим на бухгалтера.
— Это почему еще? — вскинулся Чернобров.
— Да шансов у нас мало, Егор Михайлович, — согласился с «бухгалтером» Коренных. — Но что-то все равно нужно предпринять. Нас хотят освободить во что бы это ни стало. И нужно, чтобы с той стороны было как можно меньше жертв.
— Ну да, — поддержал Тарас. — Хороши же мы будем, если отсидимся по баракам, когда те на пулеметы попрут!
— Нас слишком мало, — покачал головой «бухгалтер». — И мы безоружны. Серьезной угрозы охране мы представлять не можем. Нас спокойно перебьют, как в тире, а потом так же спокойно перестреляют нападающих. Вы видели в деле ППД,[31] Алексей Кондратьевич?
— Не довелось, — покачал головой Алексей. — В мое время таких еще не было.
— Я видел, — буркнул Чернобров, нахохлившись. — Они к нам в дивизию поступили как раз перед… Серьезная штука. Семьдесят патронов.
— Семьдесят? — изумился казак. — А на вид не скажешь.
— Семьдесят один, — поправил худощавый.
— А ты откуда знаешь? — прищурился Чернобров.
— Я их собирал, — вздохнул «бухгалтер». — Инженером работал на оружейном заводе.
Мужчины замолчали.
Был принят на вооружение в 1935 году с коробчатым магазином под 25 патронов, а в 1938-м модифицирован под дисковый магазин на 71 патрон. В основном состоял на вооружении НКВД и погранвойск, но после Финской войны 1939–1940 гг. приобрел популярность в армии.
— Что же вы предлагаете? — спросил Алексей.
— Бузу надо поднять, — бухнул до сих пор молчавший крепыш, пришедший с «бухгалтером».
— Какую бузу?
— Да простую. Как те, снаружи, готовы будут — примемся тут бузить. Блатных подначить надо, мульку кинуть, будто ссучился кто-то, шмон будет. Им хай поднять — слаще сахарина. Караул отвлечется, а тут те насядут. Ну и мы изнутри поможем.
— Слушай, Алексей! — хлопнул друга по колену Тарас. — А ведь дело парень говорит! С пулеметов драку косить не станут — факт! Ты часом не из матросов будешь? — спросил он крепыша.
— Флотский, — солидно кивнул тот. — С Балтфлота. А ты как догадался?
— Да я вас, бузотеров, в Гражданскую навидался, — хохотнул Чернобров. — Хлебом не корми — дай побузить.
— Навидался? — «бухгалтер» криво усмехнулся, продемонстрировав изрядный дефицит зубов. — А она разве в прошлом?
— Кто? — не понял бывший комдив.
— Гражданская.
— Ну понятное дело! Двадцать лет, как контру… — он покосился на Алексея и осекся.
— А мне кажется, что она сейчас в самом разгаре…
Егор Михайлович Столетов тоже когда-то давным-давно, тысячу лет назад, тоже считал, что Гражданская война, которую он застал ребенком, завершилась в начале двадцатых. Ходил вместе со всеми на первомайские и октябрьские демонстрации, затаив дыхание, слушал в школе рассказы директора — бывшего буденовца, потерявшего руку при штурме Перекопа, ненавидел беляков-золотопогонников, кривлявшихся на киноэкране… Все вокруг казались своими, родными, а если и прятались где-то недобитые враги, так карающая рука советского правосудия находила их везде. И приятно было сознавать, что он сам — Егор Столетов — был частью этой руки, покаравшей белобандитов, отважившихся бросить вызов Советской власти.
Правда, пуля помешала ему непосредственно принять участие в «покарании». Не довелось даже увидеть перед собой на расстоянии штыкового удара вражье лицо. Стрелял? Ну да, расстрелял одну обойму по врагам, но попал ли — кто знает? Он даже ощутил детскую обиду, когда голубое небо над головой вдруг, совсем без перерыва, сменилось растрескавшимся, давно не беленным потолком госпитальной палаты. Только долго обижаться тогда не дала боль в простреленной руке…
Ранение поставило крест на его дальнейшей службе. Бойца Столетова комиссовали «по чистой» тремя месяцами позже — слава богу, руку отстояли, хотя она так до конца не отошла и плохо слушалась даже сейчас, десять лет спустя…
Да и о причине ранения, как оказалось, никому рассказывать было нельзя. Это ему объяснил в двух словах смешливый мужичок с простоватым деревенским лицом, седыми висками и эмалевыми прямоугольничками на краповых петлицах. Егор еще тогда удивился, почему мужик, годящийся ему в отцы, все еще в малых чинах,