на была простужена и поэтому осталась в тепле дома. По крайней мере, так предполагал Бенни, который наблюдал за домом Зуковски с обеда. Между тем стемнело, но на всех этажах еще горел свет.
«Осталось недолго…»
Бенни в последний раз взглянул на смятый листок в руке; список, который он составил в последние дни нахождения в клинике. Ему пришлось писать его восковыми карандашами, потому что пациентам не разрешалось иметь острые предметы. После медобследования, когда было принято решение о его выписке, он так часто разворачивал и снова сворачивал листок, что тот начал рваться по линиям сгиба. И вот Бенни был всего несколько дней на свободе, а два из десяти имен в списке уже оказались вычеркнуты.
Бенни положил тонкую бумагу обратно в бардачок. Затем опустил правое плечо и наклонил голову набок, до хруста в позвоночнике. Тело не очень затекло. Арендованный автомобиль, который организовал ему Валка, идеально подходил для такого наблюдения. Нажатием кнопки сиденье можно было перевести в горизонтальное положение, в машине было автономное отопление, и к тому же она отлично вписывалась в район Вест-Энд: не элитная и не слишком дешевая, чтобы бросаться в глаза среди показных внедорожников и лимузинов.
Бенни зевнул. Несмотря на длительное ожидание, он, как обычно, не мог успокоиться и думал о том, как ситуация с Валкой могла зайти так далеко.
Их совместная история была типичной для Берлина, города пубертатных мечтаний. Потому что если кто-то хотел сделать карьеру здесь в столице, этой национальной богадельне, у него почти не было шансов попасть в ряды финансовой аристократии, крупных промышленников или влиятельных адвокатов. Хорошо оплачиваемая работа встречалась так же часто, как не загаженные собаками улицы. Иногда, в свете фонарей на Потсдамской площади или здесь, подальше, в Груневальде, можно было догадаться, как мог бы выглядеть весь город, если бы каждый четвертый не получал социальное пособие, а сорок процентов детей не жили бы за чертой бедности. Детей, которые мечтали — если вообще мечтали — только о карьере, с которой можно разбогатеть и без школьного аттестата, разъезжать на спортивных машинах и иметь много женщин; о карьере на футбольном поле и — как в его случае — в музыкальном бизнесе.
Бенни закрыл глаза и мысленно перенесся в то время, которое определило и его будущее. Вначале Марк не хотел брать его в группу. Больше из принципа, потому что тот факт, что Бенни не умел ни петь, ни играть на музыкальном инструменте, не был аргументом: других членов группы это ведь не останавливало от преступлений над хитами The Cure, Depeche Mode и прочих кумиров. Они называли себя «Новые романтики», красились, как Роберт Смит, и каждый второй вечер репетировали в подвале агентства ритуальных услуг. Бизнес принадлежал Карлу Валке, отцу Эдди, который предоставил им помещение рядом с моргом. Взамен они должны были терпеть его тучного и вспыльчивого сына в качестве барабанщика, хотя тому гораздо больше хотелось петь. Но место перед микрофоном было уже отдано Марку, чей голос был далеко не идеальным, но более гармоничным, чем у Валки. В первый год они играли настолько плохо, что отец Эдди шутил, что они уничтожат его бизнес, если разбудят мертвецов. Затем начались первые выступления в школе, на частных вечеринках и корпоративах. Они не стали лучше, но определенно известнее — и с этого начались все несчастья.
Тогда еще не было банд по американскому образцу. Никто не носил с собой огнестрельное оружие, и уличные драки велись на кулаках, а не на ножах. Но с каждым концертом росло соперничество с другими школьными музыкальными коллективами. Особенно жесткой была конкуренция с группой «На взводе», чье звучание напоминало скорее грохот стройки, чем музыку рокабилли. В то же время Бенни все больше становился аутсайдером, а его брат, наоборот, набирал популярность. С длинными ресницами, вьющимися волосами и мягкими чертами лица, Бенни выглядел идеальной жертвой; его место было скорее на площадке теннисного клуба в Целендорфе,[4] чем у настольного футбола нойкёльнского молодежного центра. Раньше Марк пытался его защищать; провожал в школу на метро независимо от собственного расписания занятий. Но он не всегда мог быть рядом. Тем более когда они репетировали или давали концерт. И случилось то, что должно было случиться. Однажды вечером Бенни избили двое из группы «На взводе». Потребовалась неделя, чтобы он смог ходить. Еще одна, чтобы вывихнутая челюсть перестала болеть.
Марк бушевал от ярости. Ублюдки выбрали самое слабое звено. В тот день он разработал с Валкой два роковых плана, с которых началась трагедия: во-первых, они взяли Бенни в группу. Правда, он не умел держать инструмент — его талант, если такой вообще был, относился к изобразительному искусству, — но это было и не обязательно. Именно Валка распознал, что чувствительную деликатность Бенни можно использовать иначе, и он будет приносить больше пользы, если станет организовывать их выступления, заниматься финансами и расчетами с устроителями концертов и промоутерами. Так маленький чувствительный брат стал их менеджером, а попутно писал меланхоличные тексты к их музыкальным композициям, хотя никто, конечно, не обращал на них внимания. Кроме этого, они ангажировали самых сильных парней в школе, чтобы во время концертов те обеспечивали безопасность. Это стало началом карьеры Валки в среде вышибал, где Бенни позже занял должность бухгалтера.
Бенни открыл глаза и вздрогнул, увидев в доме движение.
«О’кей, началось».
В зимнем саду, который служил кабинетом, из-за письменного стола встал полный мужчина.
Бенни взял газету с пассажирского сиденья и перевернул ее.
«Смерть стоит за дверью» — гласил вполне подходящий заголовок на последней странице. В слабом свете, который падал в его машину от старомодного уличного фонаря, он не мог разобрать в статье ни слова, но это было и не нужно. Он знал ее наизусть и понимал ярость Эдди. Имя Валки не упоминалось в тексте ни разу, но не было сомнений, кого имеет в виду журналист-разоблачитель. Кен Зуковски тщательно выполнял свои домашние задания. И вероятно, прервался сейчас лишь для того, чтобы поцеловать на ночь любимых домочадцев, а затем продолжит строчить очередное разоблачение.
Бенни отложил газету в сторону и подождал еще полчаса. Когда в доме погасли все окна, кроме кабинета Кена, он вышел из машины.
Заколебался, увидев Кена, который вернулся в освещенную комнату со стаканом виски в руке. Назад к своему письменному столу. Но тут Бенни вспомнил слова Валки и подстегнул себя.
«Девяносто тысяч евро, Бенни. Ты позвонил мне четыре недели назад, и я сделал тебе одолжение. Половину я контрабандой переправил к тебе в психушку. Вторую перевел на чешский счет этого сраного врача. Все как ты хотел».
Бенни открыл садовую калитку и проследовал мимо кучек листвы. С каждым шагом его правое бедро пронзала острая боль.
«Я предупреждал тебя, что ничего не выйдет. Но ты не захотел меня слушать, и теперь бабки пропали. — Бенни остановился перед входной дверью. — Тебя кинули — на мои деньги. Но ты мне нравишься, Бенни. Ты долгое время вел мою бухгалтерию и ни разу не обманул меня. Поэтому я дам тебе шанс отработать твои долги».
Бенни тихо постучал… Затем, после короткой паузы, еще раз.
«Позаботься о том, чтобы Зуковски больше не смог написать обо мне никакого дерьма».
Услышав шум катящегося стула в зимнем саду, он вытащил из кармана куртки садовые ножницы.
«Прикончи его».
Он начал обратный отсчет с десяти. На четырех дверь открылась.
— Кен Зуковски?
Мужчина посмотрел на него удивленно, но дружелюбно.
— Да?
«И в качестве доказательства принеси мне все его сраные пальцы, которыми он пишет свои гребаные статьи обо мне».
— У вас заглохла машина? Я могу вам помочь?
Бенни помотал головой и щелкнул садовыми ножницами. На одном из лезвий засохла кровь последней жертвы Валки, которую тот мучил в подсобном помещении своего цветочного магазина.
«Рассматривай это как психотерапию, парень. Тебе просто нужно выпустить свою злость, тогда все получится».
— Мне уже не помочь. Простите. — С этими словами Бенни шагнул в квартиру.
19
Другое такси, новая водительница. Все тот же кошмар. Марк немного опустил окно, чтобы вдохнуть свежий воздух, но тут же снова закрыл, потому что плохо слышал женщину на другом конце провода, номер которой он получил в справочной службе.
— Мне очень жаль, но у меня нет таких полномочий.
— Я его зять.
— К сожалению, я не могу определить это по телефону, доктор Лукас.
Марк раздраженно застонал и пустым взглядом уставился на автомобиль, который остановился рядом с ними на светофоре. Двое детей на заднем сиденье показали ему язык и засмеялись, когда он отвернулся.
— Тогда передайте ему сообщение на пейджер, — попросил он.
— К сожалению, это бессмысленно, потому что профессор Зеннер в настоящий момент оперирует. Я и так уже сказала вам больше, чем мне разрешено.
«Этого не может быть».
Он знал медсестру-администратора, и не только в связи с перевязками, на которые регулярно приходил. Марк был в курсе, что она держит собаку, красит каждый ноготь на правой руке в другой цвет и, когда разговаривает по телефону, заштриховывает буквы в больничном формуляре. Она наверняка узнала его. И все равно обращалась с ним, как с незнакомцем. Вежливо, но отстраненно. И чем больше он настаивал, тем быстрее исчезала напускная радость из ее голоса.
— Окей, вы можете хотя бы передать ему, чтобы он позвонил мне, как только выйдет из операционной? Это экстренный случай.
Марк хотел уже закончить разговор, как вспомнил кое-что.
— Подождите, пожалуйста. Вы видите мой номер на дисплее?
— Нет. Он скрыт.
«Черт. По старому номеру он до меня больше не дозвонится».
— Но если профессор действительно ваш тесть, то у него наверняка есть номер вашего мобильного телефона, — сказала медсестра с нескрываемым цинизмом.