И что ни день – не радость и не горе.
Вновь умирает на квадратах плит
Принц датский с окровавленным клинком…
Напрасно воют трубы Эльсинора –
Никто не знает: быть или не быть?
И снова – ни к чему любой вопрос,
О чем вы, люди, господи, о чем вы…
К чему величье дел и благость дней?!
И призрак, бледен, немощен и бос,
Идет с неоплывающей свечою
В просветах меж зубцами на стене.
«Нас некому будет спасать от веры почти безнадежной…»
Нас некому будет спасать от веры почти безнадежной,
Нас некому будет спасать от наших утраченных дней,
И тысячи тысяч дорог сливаются вновь в бездорожье,
И тысячи тысяч молитв не делают время добрей.
Хрипела от боли земля, и рыцари в траурных латах
Сражались со злом и добром во имя погибшей любви,
И зоркие наши сердца совсем не хотели возврата
К чужому теплу городов и к шелесту вечной травы.
Какой-то случайный пророк дарил нам случайного бога,
И нам отпускали грехи во имя торжественных дат,
И Слово творило миры, не знавшие правды былого,
И Слово вело за собой в придуманный рай или ад.
И нас ослепляли на миг рассказы о блеске сокровищ
Лежащих в воде Атлантид, кочующих в космосе звезд,
И к подвигам звали ветра с волнующим запахом крови,
И слава за ними плелась, груженный подачками воз.
У женщин, не знавших цены себе и всему остальному,
Мы раны лечили свои, скрываясь от криков вождей,
Зовущих от века любви к безумному веку стальному,
В пучину земных катастроф во славу каких-то идей.
В дома приходила война, у власти стояли герои,
Горячее тело Земли сжигало подошвы сапог,
Горели костры городов, народы, идущие строем,
Своей и соседской судьбе уже подводили итог.
Мы будем смеяться и петь на нашей Земле небезгрешной,
Покуда планетная ось не бросит свои полюса…
От наших утраченных дней, от веры почти безнадежной
Нас некому будет спасать, нас некому будет спасать…
«На дрейфующих льдинах, осколках Четвертого Рима…»
На дрейфующих льдинах, осколках Четвертого Рима,
В балаганном раю разноцветных кулис и знамен,
Пропитавшихся запахом прежнего сладкого дыма,
Мы плывем в пустоту непонятных и смутных времен.
Среди вечных надежд, среди бед, заходящих без стука
В свалку книжных миров, в толкотню человеческих душ,
Черный ворон сидит на плече Афродиты Безрукой,
Черный взор свой вонзив в заоконную черную тушь.
Never more! Не вернуть! Так их – в Бога, царя и героя!
Я всё знаю и сам. Ты молчи, мой зловестник, молчи…
На столе предо мною – руины дымящейся Трои,
Освещенные лишь маяком одинокой свечи.
Посвящение Маленькому принцу
Звон восхода по утренней меди
Слышен где-то, встречают рассвет
Непослушные добрые дети,
Население малых планет.
Там никто привилегий не ищет
И никто не считает долги,
И никто в этом мире не лишний,
Все при деле – друзья и враги.
Доверяясь и боли, и счастью,
Там не ищут спасенья от них,
Сила там не становится властью
В нарушение правил земных.
Там стремительны зимы и лета,
Но опять забывают взрослеть
Непослушные добрые дети,
Население малых планет.
«Вечереет, вечереет на душе и во вселенной…»
Вечереет, вечереет на душе и во вселенной,
Солнце тянется к закату, тьма торопится в зенит.
Время плавится, как свечка, убаюкивая тени
Отдыхающих сизифов и трудящихся данид.
Откровенье Иоанна вылупляется из слова,
В мирозданье брошен камень, чёрный камень пустоты,
Но покуда он в полёте, Бог, пошли нам Крысолова,
Чтобы дети, слыша флейту, знали, где себя спасти.
«Докопавшийся до столба…»
Докопавшийся до столба,
Докопается и до сути,
Как катается в масле сыр
И теряется в пустоте,
А кого-то ведёт судьба,
Словно витязя на распутье,
То ли в гости на званый пир,
То ль на битву при Пуатье.
И не спросится, чья вина,
Если, сделав себе карьеру,
Интендант отставной козы
Станет ректором кислых щей.
Вечной решкой глядит луна
Из-за туч на земную сферу,
Ни одной не пролив слезы
На порядок земных вещей.
Лишь начало – беда лиха,
А потом всё встаёт на место –
Перебесится волчья сыть,
И на камень найдёт коса.
Тело мается без греха,
Обрастая судьбой, как шерстью,
А душа норовит уплыть
В неподсудные небеса.
Этот странный кордебалет
Облысевших забытых истин,
Этот вечный базар-вокзал,
Этот славный шурум-бурум –
Лишь наследие вьючных лет,
Лишь следы от пера и кисти,
Только эхо пустых зеркал,
Только эхо затихших струн.