Кто-то накатал… Кто-то, выходит, то и дело катает, улавливаете?
Сопахин посмотрел на Катушкина. Тот был потен и оживотворен. Очки его катились по хребту взмокшего носа, как дети с горы на санках. В подмышках пиджака темнели пятна. Плечи нетерпеливо ерзали.
И кто же этот неведомый заговорщик?
Услышав эти слова, Катушкин даже подпрыгнул на месте и затарабанил кулачками по столу.
Вот! Вот! Правильный вопрос – кто? А может, их несколько? Доносы сейчас по всему городу, прямо лихорадка! Водоворот! За последний месяц в министерство юстиции поступило пятнадцать кляуз на иностранных агентов. Пятнадцать!
На конторы?
Да, ассоциация экологов – раз, центр трудовой солидарности – два, музей каторги – три, независимое общество правовой помощи – четыре, ну и так дальше, все я не упомню. Они, дескать, не отчитались в минюст, что получают деньги из заграницы. Ну, кто-то не отчитался, кто-то забыл поставить себе клеймо на сайте.
Нарушили закон, – уныло констатировал Сопахин.
Это-то да, логику я понимаю. Пускай народ знает, что эти шарашки не о добром и вечном заботятся, а просто отрабатывают свои евродоллары! – зашелся мелким смешком Катушкин. – Но ведь мало того, они ж и на меня собак спустили.
А на вас за что? Вы тоже иноагент? – хмуро спросил Сопахин.
Вот да, пытаются мне впендюрить, что я СМИ-иноагент. На спортивный праздник в аккредитации отказали… Но это же, это же…
Катушкин вдруг зашелся припадочным смехом, искривился спущенным резиновым мячиком, закудахтал, задергал коленями, привлекая внимание едоков. Многие отвлеклись от своих тарелок и стали с опаской оглядываться на подозрительно веселого посетителя. Проплывавшая мимо бородавчатая женщина, неохватная, как водонапорная башня, бухнула в него замечанием:
Мужчина, ведите себя прилично!
Катушкин тут же приложил палец к губам, как бы показывая, что согласен и готов немедленно заткнуться. Трясучка его наконец унялась, только из левого глаза, из-под стеклянной линзы очков, бежала выдавленная смехом слезинка. Тогда Катушкин достал из кармана невероятных размеров не очень свежий клетчатый носовой платок и, смахнув очки, промокнул им свое лицо. Оно все еще пылало, как после солнечного ожога. Сопахин спросил:
Так разве вы получаете деньги из-за бугра?
В том-то и дело, – ответил Катушкин голосом, все еще искаженным после пережитого смеха, – я работаю один, помогает еще пара ребят, маленький независимый сайтик. Собираем деньги краудфандингом, в открытый кошелек.
И что же?
Ну обнаружилось, что среди жертвователей имеются иностранцы. Какая-то добрая женщина из Одессы. Вот они и взбаламутились. Роют землю! А чего рыть, если там одна какая-то тысчонка! Цифра малюсенькая.
Катушкин сомкнул большой и указательный пальцы, сощурил глазки, показывая, какого размера сумма. Кисть его стала похожа на попугаичий профиль, удивленно зиял овал глаза, трепетал хохолок.
Да что я? Я не о себе, – продолжал Катушкин, – мне просто интересно, отчего вдруг такая прыть разыгралась. Центр «Э» встряхнулся…
Ну они всегда, – пробурчал Сопахин, – к ученикам моим приходили увещевать. Чтобы те не лазили по вредительским сайтам, на которых ругают чиновников.
А, ну да, ну да, – закивал Катушкин, – бывало такое. Составляли списки активных граждан, верно, верно. Ну и ходили по адресам предостерегать. Будете, дескать, чрезмерно ратовать за свои права – мы вас на зону отправим петушить. Борцуны хреновы. Шакалы и лохи…
Он снова захихикал и, будто желая сам себя заглушить, трубно высморкался в платок. Сопахин поглядел туда, где сидела старуха. Она исчезла. На ее месте азиатка в фартуке орудовала губкой, вытирала стол. Крошки, чайные лужицы, раздавленные макаронины – все махом ссыпалось в мусорное ведро.
– Подносы берем, не стоим! – полководила вдалеке раздатчица.
Прищелкивали кастаньеты кулинарных щипцов. Вооруженная щипцами, рука раздатчицы напоминала крабовую клешню. Она кидала котлеты в подставленные тарелки милостивым жестом богини плодородия, облик ее страшил, а руки одаряли. Народ уходил от нее с блаженной сосредоточенностью на лицах.
Катушкин продолжил:
Я о том, что после смерти Андрея Лямзина что ни день, то обыски, подозрения. И у кого? Да у всех подряд, без разбора.
Вы хотите сказать, – произнес продолжавший кукситься Сопахин, – что вся эта череда – дело рук одного человека?
Да не совсем… – прикусил губу Катушкин. – Этот анонимщик как бы задал тон, понимаете? А город подхватил. Ну знаете, как бывает? Мода! Мода – это управляемая эпидемия, как кто-то удачно заметил.
На последней фразе журналиста у стола их выросло семейство, похожее на грибы. Муж-сморчок, жена-боровик, дети-лисички.
Вы надолго расселись, товарищи? – гавкнула жена. – Тут людям сесть некуда, а эти, полюбуйтесь, пожрали и раскрылатились на весь стол!
Едоки снова, ушки на макушке, оборотились на Катушкина с Сопахиным, во взглядах их читалось осуждение. Ай-ай-ай, какой непорядок. Ай-яй-яй, как можно зря занимать общественное пространство. Сопахин нервно заерзал на месте, но Катушкин воззвал к матроне:
Спокойно, дамочка!
Та собралась отвечать, и, наверное, вышла бы нехорошая перепалка, но тут освободился дальний столик, и муж оттянул жену в сторону. Семейство исчезло.
Ну что за люди… – хряпнул по колену Катушкин. – К чему же я вел? Ах, да. Прокурор Капустин. Я тут, по секрету вам расскажу, готовлю убойную публикацию. Подозреваю сделку между прокурором и этой самой Мариной Семеновой. Похоже на взятку за покой и свободу.
Тут подозрений недостаточно, – заметил учитель.
Так, ясен пень, у меня и документики есть. Мы с ребятами раскопали. Уже и анонсик на сайте «Сирены» сделали. Акции завода газировки. Были у Семеновой – оказались у Капустина. Фокус-покус! Далее. Десять гектаров земли под застройку за городом. Было у Семеновой, а теперь – частная собственность тещи Капустина. Городу эта земля для расширения нужна, значит, будет чем приторговывать. Ну и новая покупка жены Капустина – часы, инкрустированные бриллиантами. Выложены в ее инстаграме. Мы узнали, сколько такие стоят, вы упадете! Это сто годовых прокурорских зарплат.
Катушкин шкворчал, пыхтел, ему не терпелось вывалить Сопахину всю подноготную, но тот оставался никлым и вялым. На лице его брезжило равнодушие.
Ко мне сейчас ученик придет, – прервал он увлекшегося журналиста. – Мне надо идти, репетиторствовать. Сами понимаете.
Со скрипом отодвинулся стул. Учитель напяливал пальтишко.
Да-да-да, прошу прощения за отнятое время, – засуетился Катушкин, одеваясь следом. – Да и мне пора. Тут поблизости в сквере открытие памятника. Схожу поснимаю.
Они вышли из пропахшей борщом столовой на оживленную улицу. Кислород мгновенно ударил им в головы. Зарябили, перекрикиваясь, вывески, будто лабазницы уселись торговать по двум сторонам дороги. Деревцо пустило корни под асфальтом, вспучивая на нем растрескавшиеся бугры. Сопахин переступал через них, как суеверный ребенок. Если наступишь – умрет мама.
А что за памятник? – спросил он Катушкина. – Я как-то все пропустил.
О, неужели не слышали эти споры? Памятник Петру и Февронии. Хотя вначале собирались водружать одному нашему областному военачальнику, не помню фамилии. Но вы его знаете наверняка как историк. Ну так вот, потом вроде как пошли толки, что надо бы поставить бюст последнего царя. В других областях вон ставят, а мы чем хуже. Но в итоге порешили на святых Петре и Февронии. Епископ благословил.
А, семейные ценности, – кивнул Сопахин. – А почему осенью? Вроде их день в июле отмечают.
Должны были в июле, но вот проваландались… – объяснил Катушкин. – Куда вам? До перекрестка? Я с вами дойду. А с Петром и Февронией у меня сложные отношения, весьма и весьма.
Сопахин впервые за встречу разулыбался. Будто приветствуя эту улыбку, мимо с гудками прогрохотал городской автобус, на боку его толпилась детвора с клюшками наперевес – реклама будущего спортивного праздника.
Какие отношения могут быть со святыми? – осклабился он.
Я человек православный. Но эта парочка – не мои ребята, – серьезно ответил Катушкин. – Вот взять Петра. Во-первых, брат у него, муромский князь – не мужик, а тряпка. К бабе его каждую ночь прилетает огненный змий и всячески с ней, значит, забавляется. А ему хоть что. Мало того, он еще советы ей дает, типа, когда прилетит к тебе змий на утехи, заласкай его и выспроси, от чего он ждет смерть свою.
Ну это ж хитрость. А как иначе-то было? – не понял Сопахин. – Зато они вызнали, как змия убить. И княгиня была не гулящая, змий ее насиловал. В облике мужа.
Во-первых, там непохоже чтобы насиловал. Она только и делает что со змием милуется. А во-вторых, она-то как раз его видела в настоящем обличье. Представляете, каково? Спать с такой рептилией? Мерзейшее извращение!
Ну, положим. А сам Петр вам чем не угодил?
А тем, что никакой он для меня не святой. Ну как там было… Разрубил он дракона пополам, так? Испачкался драконьей кровью, повылезали у него зловонные струпья. Проказа, стало быть. И вот какая-то крестьянская знахарка или волшебница вызывается его вылечить. В обмен на то, чтобы он на ней женился. Вы подумайте! Корыстная ведьма! Была бы она святой, отказалась бы от подарков, от любых даров, исцелила бы даром. Так нет же. В княгини захотела выбиться! Ну Петр, не будь дурак, жениться на ней особенно не собирался. Про красоту ее в источнике, кстати, ни слова. Значит, была эта Феврония страшной грымзой.
Скажете тоже! – заливался Сопахин, совсем растерявший на воздухе свою тяжелую хмурость. День был холодный, но сухой и светлый. Грязь на обочинах не расползалась жижицей, а застыла сухим песочным панно. На ней представали глазу прохожего отметины шин и подметок. Ветер крутил редкую шевелюру вконец разошедшегося Катушкина, задувал ему в рот, морозя гланды. Тот кричал, пересиливая перегуды дорожной пробки:
Говорю как есть. Уродливая колдунья! Разве что молодая! И надо же было быть такой расчетливой и коварной, чтобы все тело ему исцелить, а один струп специально оставить. Чтобы язвы вернулись.