– Подожди, – прошептал Джахангир.
Он отнес ее на постель, положил на спину и, не нарушая ритма своих движений, улегся сверху. Затем стал целовать ее правый сосок, дразня его языком и слегка покусывая нежную кожу вокруг него. Он уже почти достиг высшего наслаждения, но сдерживался, дожидаясь, пока она сможет присоединиться к нему. Последним мощным движением он и ее довел до оргазма. Женщина услышала их смешавшиеся крики, когда его обессиленное тело упало на нее и они замерли в объятиях друг друга с колотящимися сердцами. Когда страсть, разрывавшая ее изнутри, стала понемногу успокаиваться, Мехрунисса прижалась лицом к груди Джахангира и почувствовала, как его пальцы нежно ласкают ее волосы.
Спустя шесть часов она приоткрыла сонные глаза и увидела бледный рассвет, проникающий в комнату сквозь оконный проем. А еще увидела то, что ее разбудило. Рядом с кроватью стояла Аса. Мехрунисса поспешно прикрыла свое обнаженное тело простыней.
– Повелитель, – говорила Аса, глядя на крепко спящего на спине Джахангира, одна рука которого лежала у него на груди, а другая была закинута за голову. – Прошу вас, вставайте.
Джахангир открыл глаза.
– Повелитель, пора выходить на джароку [17], – сказала начальница телохранителей.
Падишах немедленно вылез из кровати и просунул руки в рукава шелкового халата, который подала ему Аса. Нагнув голову, он позволил женщине надеть на себя зеленый шелковый тюрбан, украшенный пером белой цапли, которое было закреплено бриллиантовой звездой. Потом, быстро посмотревшись на себя в бронзовое зеркало, которое держала перед ним Аса, он вышел сквозь трепещущие на ветру зеленые занавеси на балкон для торжественных выходов падишаха, который смотрел на реку Джамна и начал джароку-и-даршан [18].
Выбравшись из кровати, обнаженная Мехрунисса прокралась через комнату и выглянула из-за занавески. Джахангир стоял на балконе, как делал это каждое утро, чтобы доказать верноподданным, что падишах моголов еще жив. Под звуки большого барабана дундхуби, звучавшего из ворот, он воздел руки к небу. Волнение охватило Мехруниссу, когда она услышала отклик толпы, расположившейся по песчаным берегам реки возле крепости. Вот это настоящая власть – когда твоя жизнь или смерть важны для сотен миллионов людей. Теперь с зубчатых стен крепости донеслись звуки труб – все это было частью ежедневного ритуала. Падишах… Почувствовав прохладу, Мехрунисса вернулась в постель и укрылась шелковой простыней, которая еще хранила тепло их тел. Вчера она без колебаний отдалась мужчине из плоти и крови. Отдалась с такой страстью, на которую считала себя не способной. Они трижды занимались любовью, и каждый следующий раз был еще более сокрушительным, чем предыдущий. Но наступил день, и ее любимый – уже не просто человек, но правитель, который может выбрать себе любую женщину. Зачем же он послал за ней? Чтобы удовлетворить похоть, которая, как прыщ, не давала ему покоя с того самого момента, как он увидел ее в Кабуле? Или это было простое любопытство?
На что она может надеяться? На то, что будет время от времени делить с падишахом ложе? На то, что станет его наложницей? А может быть, переспав с ней, он потеряет к ней всякий интерес? Он может выбрать себе женщину лет на десять моложе… Дочь Гияз-бека все еще размышляла об этом, когда спустя полчаса Джахангир вернулся. Он принял ванну – влажные пряди волос прилипли к его лицу. Как и раньше, по выражению его лица сложно было что-нибудь понять.
– Мне возвращаться в гарем, повелитель? – спросила Мехрунисса, предпочтя самой задать этот вопрос, чем быть отосланной мужчиной, в руках которого она ночью чувствовала себя абсолютной ровней ему.
– Да.
Мехрунисса спустила стройные ноги с кровати и нагнулась, чтобы подобрать свой халат цвета янтаря. Джахангир подошел к ней сзади. Она почувствовала его руки у себя на груди и его губы на своей шее.
– Ты не понимаешь, – сказал он. – И я не уверен, что сам понимаю…
– Повелитель?..
– Мое решение послать за тобой вчера не было спонтанным. Я хотел тебя с того самого момента, как увидел в Кабуле, и все это время не прекращал думать о тебе. Когда я узнал, что твоя семья замешана в заговоре против меня, то испугался, что это сделает тебя недоступной. Монарх не должен и не может терпеть инакомыслие… и призывы к мятежу. А когда ты попросила об аудиенции, я не знал, о чем ты собираешься говорить. – Челюсти Джахангира сжались. – В том, что касалось Гияз-бека, все было просто. Я сказал тебе, что уже знал о его невиновности. И тем не менее ты храбро защищала его, будучи уверенной, что он приговорен. Но больше всего меня поразило твое отношение к брату, Мир-хану. Я знаю, что это такое – иметь предателя в своей семье. – Падишах мрачно улыбнулся. – Я знаю, как сложно подавить родственные чувства. У тебя хватило сил это сделать – посмотреть, как я казню твоего брата, чтобы спасти остальную семью.
Глаза Мехруниссы наполнились слезами, когда правитель приподнял ее лицо за подбородок и пристально посмотрел ей в глаза.
– Мой дед Хумаюн нашел родственную душу в своей жене Хамиде. Мне кажется, что я нашел ее в тебе. Я хочу, чтобы ты стала моей владычицей и первой из моих жен. Когда я закончу разбираться с бунтом моего сына, мы поженимся – если ты согласишься меня принять.
– Ни на кого другого я не соглашусь, – сказала женщина и почувствовала, как падишах вытер ее слезы.
– Но я должен тебе кое в чем признаться. Мне не будет покоя, пока я это не сделаю. Это я приказал убить твоего мужа, Шер Афгана. Я послал для этого человека из Агры в Гаур.
Мехрунисса открыла рот, вспомнив еще раз бледные голубые глаза.
– Убийца был англичанином? – спросила она.
– Да. Его зовут Бартоломью Хокинс. Сейчас он один из моих телохранителей. С тех пор я выяснил, что твой муж повинен во множестве преступлений – вымогательстве, подкупе, особой жестокости, – но тогда я этого не знал. Я велел убить его просто потому, что он стоял у меня на пути. Мехрунисса… ты сможешь когда-нибудь простить меня?
Женщина приложила палец к губам правителя:
– Не надо ничего больше говорить. И мне нечего прощать. Я ненавидела Шер Афгана. Он был со мной жесток. И я рада, что меня от него освободили.
– Тогда нам больше ничто не мешает…
Джахангир наклонил голову и поцеловал Мехруниссу долгим и страстным поцелуем.
Когда слуги отодвинули занавеси, чтобы он мог войти в свой личный кабинет, Джахангир увидел в нем грузную фигуру Яр Мухаммада, недавно назначенного комендантом Гвалиора. Увидев падишаха, Яр бросился лицом на пол, широко раскинув руки в стороны – традиционный знак почтения на его среднеазиатской родине.
– Встань, Яр Мухаммад, – сказал ему падишах. – Ты уже избавил мир от тех, кто вступил в сговор с моим сыном-предателем?
– Владыка, думаю, что я обнаружил их всех и разобрался с ними. Как ты и велел, те, кто признался, умерли быстрой и легкой смертью от топора палача. Только один, Саад Азиз, отказался признать свою вину, даже под пыткой каленым железом. Думаю, что он надеялся перехитрить нас и избежать справедливого наказания, но один из заговорщиков, когда его вели на эшафот, показал мне письмо Саада Азиза – для того чтобы облегчить себе душу перед смертью. В этом письме Саад Азиз клянется в поддержке шахзаде Хусраву. Когда я показал письмо Азизу, он имел наглость заявить, что это подделка. Так вот, чтобы все знали, чем грозит им предательство, я приговорил его к старинной могольской казни, которую используют у нас в степях. Я собрал жителей и гарнизон на большом плацу под стенами крепости Гвалиор. Под бой барабанов конечности Саада Азиза были привязаны к диким жеребцам. Стражники освободили лошадей и пустили их галопом так, что каждая конечность Саада Азиза была вырвана из его тела. И каждую из них поместили над одними из четырех ворот крепости, а тело и голову демонстрировали на базарной площади.
Тонкое лицо Яр Мухаммада, украшенное синевато-багровым шрамом на левой щеке, ничего не выражало, пока он отчитывался. На мгновение Джахангир в глубине души усомнился в необходимости такой жестокости со стороны коменданта, но у того было право действовать так, как он действовал. У Саада Азиза была возможность повиниться во всем. И если боль и стыд его казни заставят других отказаться от мыслей о бунте, то все было сделано не зря. Падишаху действительно было приятно осознавать, что всего за три месяца он полностью подавил бунт своего сына. И тем не менее правитель с трудом задал следующий вопрос:
– А Хусрав?
– Он был наказан точно в соответствии с твоим распоряжением. Хаким, которого ты прислал и который действительно разбирается в таких вопросах, сначала дал ему опиум, чтобы заглушить боль. Затем четверо из моих самых сильных людей держали его прижатым к земле, а пятый схватил его за голову и удерживал ее неподвижной, пока хаким зашивал ему веки крепкой шелковой нитью. Шахзаде не может видеть ничего вокруг себя и больше не представляет угрозы для тебя или для спокойствия державы.
Джахангиру было тяжело думать о своем симпатичном и энергичном сыне, которого сделали инвалидом, но он сказал себе, что сын сам заслужил свое наказание. Ослепление было еще одной традиционной казнью, перенесенной моголами из Центральной Азии в Хиндустан. Она позволяла правителю нейтрализовать непокорных членов своей семьи, не убивая их. Его визирь, Маджид-хан, напомнил Джахангиру, что именно так поступил его дед Хумаюн с самым непокорным из своих сводных братьев Камраном. И чем больше падишах думал об этом, тем более справедливым казалось ему такое наказание. В случае с Камраном его глаза пронзили иглой, а потом натерли их солью с лимонным соком, чтобы навсегда лишить его зрения. А вот то, что веки Хусраву только зашили, позволяло хакимам вернуть ему зрение в случае, если он действительно в один прекрасный день образумится…
Неожиданный шум заставил Джахангира повернуться – у входа в помещение стоял взволнованный горчи.