ым сарказмом. – Так что скажете, мастер Шило?
Я прищелкнул пальцами, а когда издали наблюдавший за разговором Клаас Дега приблизился, указал ему на листок:
– Проверь наши курильни, если найдешь этого господина, незамедлительно сообщи… – Я посмотрел на дознавателя: – Куда сообщить, мастер Ольтер? В контору?
– Буду либо в конторе, либо в сквере Старого Людовика, – сказал толстяк. – Там жарят чудные хлебцы, – добавил он и с брезгливой гримасой отодвинул от себя тарелку. – Не чета вашим…
– Исполняй, – распорядился я. Дега взял со стола листок и поспешил на выход.
Толстяк задумчиво поглядел ему вслед, потом грузно поднялся со стула и улыбнулся:
– Два разумных человека всегда договорятся друг с другом.
– Несомненно, – бесстрастно ответил я и добавил, намеренно не произнося фразу до конца: – Вы давно не появлялись…
Дознаватель поглядел на меня сверху вниз и растянул в неприятной улыбке толстые губы.
– Теперь будем видеться чаще, – пробурчал и отправился восвояси. Оплатить завтрак ему и в голову не пришло.
Я проводил взглядом тучную фигуру и прошел в заднюю комнату, где уже подпирал стену успевший вернуться в ресторацию с черного хода Дега.
– Искать? – помахал он в воздухе сложенным листом.
– Ищи, – подтвердил я. – Если будет при деньгах, выдои и сдай, но в любом случае не позже вечера. А на мели окажется – вызывай толстяка сразу, как найдешь. И ни трубки в долг, понял?
– Понял.
– Поговори с Шарлем Фаре, он посоветует, куда в первую очередь заглянуть.
– Получается, толстяк опять в местном отделении надзорной коллегии обретается?
– Там, – подтвердил я.
Фиаско с розыском похищенных наконечников поставило на карьере мастера Ольтера большой и жирный крест, и теперь старшему дознавателю вновь приходилось самолично рыть носом землю, вместо того чтобы просиживать штаны в уютном служебном кабинете. Якоб Ланье был не из тех, кто прощал подчиненным подобного рода неудачи.
– Какие-то планы на сегодня? – спросил Дега, пряча листок в писарский планшет.
– Нет, – качнул я головой и предупредил: – Съезжу к Майло, к обеду вернусь.
– Понятно, – кивнул помощник и отправился на поиски растратчика.
Я устало помассировал виски, вздохнул и вернулся в обеденный зал. Визит дознавателя оставил после себя на редкость неприятный осадок. И не в откровенном презрении Ольтера дело было – да плевать на толстяка! – нет, душу грыз червячок сомнения: а ну как это был всего лишь пробный шар? Вдруг сыщики надзорной коллегии пронюхали о моей причастности к убийству Готье? Или Ференц ищет возможность выслужиться и решил копнуть под меня по собственной инициативе?
В любом случае с Майло Живицем переговорить не помешает. Если мне шьют дело, законнику с его связями во Дворце правосудия выяснить подробности не составит никакого труда. А даже если и составит – содержание он получает немалое, пусть отрабатывает.
Я вышел на крыльцо ресторации и махнул рукой охранникам, но, как только Гастон ухватил вожжи, из соседнего переулка наперерез карете выехал крытый парусиной фургон.
– Убирай колымагу! – крикнул Ори вознице, тот кивнул и принялся разворачивать тяжеловозов, а потом задний борт фургона вдруг с грохотом распахнулся и наружу высыпали вооруженные дубинками крепкие парни с красными повязками на рукавах.
– Лежать! – заорал один из них. – На землю!
И сразу – пронзительная трель служебного свистка.
В таких случаях все решают мгновения. Мгновения, которые отпущены на принятие правильного решения.
Бежать, бить в ответ или послушно плюхнуться мордой в грязь?
Ошибешься – пропал. Пропал, как и не было.
Угадаешь…
– Брось! – рявкнул я на выхватившего нож Ори и послушно улегся на грязные булыжники мостовой.
Тут же налетели переодетые в штатское сыщики, заломили руки за спину, поволокли из переулка. Опомниться не успел, а меня уже запихнули в неприметную карету с наглухо задернутыми оконцами.
Что за бесовщина?!
– Надеюсь, тебя не слишком помяли? – поинтересовался отец Доминик, свернул с пузатой серебряной фляги крышечку-стаканчик, наполнил ее полынной настойкой и протянул мне: – Выпей вот…
Я влил в себя обжегшую огнем жидкость, мотнул головой, шумно выдохнул и спросил:
– Какого беса, отче?
Что меня не прихватили на чем-то горячем, понял сразу. Орден собственных паршивых овец обычно без всякого шума в дальние монастыри ссылает. А этот спектакль точно на публику рассчитан был…
– Служебная необходимость. – Отец Доминик забрал крышечку и проникновенно заглянул в глаза: – Ты ведь знаешь, что такое служебная необходимость, сын мой?
На кончике языка так и вертелась колкость; не без труда я проглотил ее и спокойно спросил:
– Что будет с моими людьми?
– Тебя не волнует, что будет с тобой?
– Моя судьба в руках Святых, – ответил я, сделал паузу и поморщился: – С этой вашей служебной необходимостью так и так ничего не поделаешь…
– Не злись, Себастьян, у меня просто не было другого выхода, – примирительно произнес куратор. – Мне нужна твоя помощь…
– Так нужна, что решили превратить меня во всеобщее посмешище?
Отец Доминик только вздохнул.
– Извини, но никто не должен усомниться в твоем аресте, – пояснил он.
– А на каком основании, хотелось бы знать, меня вообще задержали?
– Полагаешь, тебя не на чем прижучить? – печально улыбнулся монах. – Это не так, Себастьян. Ты на воле лишь до тех пор, пока никому не мешаешь.
– А конкретней?
– Конкретней? Что ж, если тебе так интересно, я попросил дать ход жалобе некоего Николаса Лаурая на мошенническое завладение его игорным домом.
– Вот засранец! – выругался я, немало раздосадованный тем, что причиной ареста стал банальный поклеп обиженного мошенника.
– Не стоит его винить, жалоба пылилась без движения уже который месяц, а мне просто требовался формальный повод.
– Ладно, ладно. – Я несколько раз вздохнул, привел в порядок мысли и спросил: – Но меня-то вы почему не предупредили?
– Тебя? – хмыкнул отец Доминик. – Чтобы ты озадачил всех своих подельников заданиями на все время своего отсутствия? Думаешь, это никому не показалось бы подозрительным? Люди твоего ранга всегда окружены стукачами и доносчиками.
С этим аргументом было не поспорить. Озадачил бы, непременно озадачил. Слишком много всего происходит, чтобы дела на самотек пускать.
Это и бесило больше всего. У меня своя жизнь, а тут будто кутенка – за шкирку и на помойку.
Но скандала я закатывать, разумеется, не стал и лишь печально вздохнул:
– Рассказывайте уже…
Отец Доминик достал сделанный тюремным художником портрет какого-то прыщавого господина средних лет с плохо зашитой заячьей губой и протянул мне.
– Этот человек вчера ночью бесследно пропал из запертой камеры в «Тихом месте», – поведал монах.
– И? – хмыкнул я, но теперь куда внимательней присмотрелся к наброску, запоминая черты волчьей физиономии беглеца. – Разве так сложно выяснить, кто из надзирателей за последнее время сказочно обогатился? Меня-то зачем понадобилось выдергивать?
– Ты был когда-нибудь в «Тихом месте»? – укоризненно глянул на меня монах.
– Слава Святым, не доводилось.
– Оттуда даже мышь без пропуска не выскользнет. Все на виду, вывести арестанта без ведома пары десятков караульных просто нереально.
– Им могли приказать молчать, – покачал я головой.
– Маловероятно. Хоть один бы да проговорился.
– Тогда какие варианты?
– Подозревают, будто он сбежал через Бездну, – после недолгой заминки сообщил отец Доминик.
– Но вы так не думаете?
– Не думаю, – прямо заявил монах. – Это не вписывается в его образ действий. К тому же в камере не обнаружилось никаких следов перехода в потустороннее.
– А какие могут остаться следы? Достаточно просто выплеснуть кружку воды на пол.
– Тебе – да, – вздохнул отец Доминик. – Понимаешь теперь, почему я решил привлечь к расследованию именно тебя?
– Удивительно, что вам разрешили это сделать, – усмехнулся я. – Секретарь его преосвященства в прошлую нашу встречу прямо заявил, что мне в ордене больше не рады.
Куратор налил себе полынной настойки, выпил и признался:
– В ордене ничего не знают.
– Вот как? – насторожился я.
– Да я бы еще полгода твое участие согласовывал! – взъярился монах, но сразу умерил пыл, только стиснул фляжку, так что побелели пальцы. – Мне в ордене последнее время тоже не особо рады. – Он зажмурился, потом строго глянул на меня и потребовал: – Поэтому отнесись к поручению серьезно! Если добьемся успеха, все изменится. Поверь, Себастьян! Видят Святые, нам просто до зарезу надо отыскать этого молодчика первыми!
– И чем же он так примечателен?
– Ты ведь знаком с трудами преподобного Модеста Оражского, в особенности с его неоконченной работой «Пришествие Извечной Тьмы»?
– Знаком, – подтвердил я. – Что с ней не так?
– Беда в том, что она так и осталась неоконченной. Преподобный не успел ответить на многие поднятые им самим вопросы, а его многочисленные ученики оказались не способны договориться и каждый стал тянуть одеяло на себя. – Отец Доминик с нескрываемым огорчением покачал головой и продолжил: – Некоторые последователи столь извратили идеи преподобного, что от них стало попахивать ересью. Особенно на этом поприще отличился некий юноша, впоследствии прозванный своими бывшими товарищами Сквернословом. Ссылаясь на мнение Модеста Оражского, он заявлял, будто людям из числа наиболее праведных и сильных духом следует принять даруемую Бездной силу и направить ее на борьбу с Извечной Тьмой. «Конец Света близок, грядет последняя битва», – вещал он.
– Так понимаю, юноша плохо кончил?
– Его ослепили, проткнули барабанные перепонки, вырезали язык, зашили рот и, набив камнями брюхо, утопили в море.
– Сурово.
– Времена такие были, – вновь вздохнул монах. – К сожалению, семена посеянной Сквернословом ереси проросли, и уже после смерти у него появились единомышленники. Немногочисленные, но хорошо организованные. Сам знаешь, некоторым людям не дает покоя сила, даруемая Бездной.