– Скверна.
– Скверна, – кивнул отец Доминик. – К настоящим чернокнижникам эту братию вряд ли можно отнести, но так даже хуже. Черное – это черное, белое – это белое, а скверна – это даже не серое, она – как плесень, которая проникает в души людей и превращает их в гниль.
– К делу, пожалуйста, – попросил я и, слегка отодвинув шторку, выглянул в оконце. До «Тихого места» оставалось ехать не больше пяти минут.
– Пропавший арестант, он не чернокнижник. Просто связавшийся с сектантами медик из числа тех бессердечных выродков, для которых что лягушку вскрыть, что человека – разницы никакой.
– Чем же он тогда заинтересовал орден?
– У него длинный послужной список. – И куратор протянул мне пару исписанных убористым почерком листов. – И, хоть по большому счету старые выкрутасы заслуживают лишь петли, он знает имена тех, кому и костра мало.
– Ясно, – кивнул я, по диагонали проглядывая досье.
Родился в вольном городе Юм, выучился на медика и практиковал как хирург, но сбежал, когда одна из прихваченных на воровстве шлюх донесла, что он делает аборты залетевшим девкам. Всерьез его начали искать, когда на заднем дворе случайно откопали несколько расчлененных тел, но вскоре разразилась война с Лансом, и про беглеца вновь забыли. Медик же обосновался в раздираемом войной Руге и прожил там десять лет, прежде чем попал в поле зрения норвеймского Святого сыска. Тогда он сбежал в вольные баронства, уже оттуда перебрался в Акраю, но затеряться в многолюдном городе не сумел.
– Не очень понимаю, как он связан со Сквернословами, – засомневался я, возвращая куратору листы.
– Его изыскания соответствуют интересам секты.
– Какие еще изыскания?
– Последние годы он до срока вынимал новорожденных из чрев рожениц. Сильно раньше срока. И заметь: интересовали его исключительно павшие девки, в душе которых всегда полно Скверны.
– Изучал, как Скверна передается по наследству? – насторожился я.
– Мы подозреваем, что так, – подтвердил мою догадку куратор. – Младенец, находящийся в чреве матери, особенно уязвим для потустороннего. На стадии формирования плода Скверна изменяет не только душу, но и тело.
– Беглец искал пути обретения силы?
– Несомненно, – кивнул отец Доминик и достал матерчатый мешок: – Снимай все ценное.
Я с печальным вздохом вытащил кошель и кинул его в мешок. После избавился от ножей, карманных часов и дорогих запонок, подумал и передал монаху трость со скрытым клинком.
– И все же, чего вы хотите от меня?
– Найди хоть что-нибудь, – потребовал куратор. – Хоть какую-нибудь зацепку. И не волнуйся, через пару дней я вытащу тебя оттуда.
– Почему бы мне не заглянуть в «Тихое место» в образе экзорциста? – спросил я, хватаясь за последнюю соломинку.
– Там сейчас не протолкнуться от моих братьев, – отрезал отец Доминик. – Ищут следы потустороннего воздействия. Им ни слова – понял? Ни при каких обстоятельствах ты не должен себя раскрывать. С недавних пор инициатива у нас наказуема, да ты и сам это знаешь. Ведь знаешь?
– Знаю, – вздохнул я и уточнил: – А какая гарантия, что меня поместят в нужную камеру?
– Она ближайшая свободная.
– Ближайшая?
– Там поймешь, – отмахнулся куратор и в очередной раз напомнил: – Если разберешься в этом деле первым, мы окажемся на коне.
– А если – нет?
– Пути Святых неисповедимы. Не подведи меня, Себастьян.
– Да уж постараюсь, но мне понадобится кое-что взамен.
– И что же?
– Я хочу увидеться с Бертой.
– Нет! – сказал отец Доминик как отрезал.
– Это не обсуждается.
– Это и в самом деле не обсуждается! – чуть ли не прорычал куратор. – Ты не представляешь, каких усилий мне стоило добиться заключения ее под домашний арест! Ее ведь в монастырь отправить собирались! В закрытый монастырь, если тебе это о чем-нибудь говорит. Так что не раскачивай лодку, как бы только хуже не стало.
– Просто подумайте об этом. Хорошо?
– Подумаю, – с печальным вздохом пообещал отец Доминик.
– Вот и замечательно.
Тут карета остановилась у перекрытой воротами арки, и к нам заглянул один из карауливших неприметный с виду особняк гвардейцев. Сыщик с красной повязкой на левом плече протянул ему документы, что-то пояснил и указал кучеру на распахнувшиеся ворота:
– Давай!
Мы проехали в небольшой внутренний дворик, дверца кареты распахнулась, и все тот же сыщик скомандовал:
– Руки за спину! – Отца Доминика он будто вовсе не заметил.
Я выполнил это распоряжение, и запястья немедленно оказались стянуты шершавым шнуром.
– На выход!
Все здесь буквально дышало историей. Не приходилось нисколько напрягать воображение, чтобы представить, как по грязно-красному, будто облитому кровью, граниту идут опальные герцоги, проворовавшиеся вельможи, высокородные убийцы и даже князья Церкви. Идут, чтобы сгинуть без следа, чтобы никто о них больше не услышал.
Это место вовсе неспроста именовалось «тихим».
Сбежать отсюда? Вздор!
Даже если удастся заморочить головы тюремщикам, остаются еще гвардейцы.
– Двигай! – подтолкнул меня в спину сыскарь.
Мы подошли к железной двери, ее немедленно приоткрыли, запуская нас внутрь. И там уже – никаких гвардейцев. Встречали постояльцев трое тюремных охранников, старший смены и подошедший некоторое время спустя надзиратель.
Именно он изучил документы о заключении под стражу и провел меня во внутреннее помещение, где скучали двое громил. Один из них тут же стиснул мое плечо и прогундосил:
– Не создавай проблем, и с тобой все будет хорошо. – После чего уточнил: – Все понял?
– Да, – кивнул я.
Охранник притянул меня к себе и с довольным видом осклабился.
– Еще раз откроешь пасть без разрешения, пожалеешь! – предупредил он. – Усек?
На этот раз я кивнул молча.
– Идемте! – поторопил нас надзиратель и первым зашагал по темному, без единого окошка и светильника коридору.
Мы двинулись следом, и мысленно я сделал себе зарубку: «семь».
В тюрьмах все подчинено строгому распорядку и ничего обычно не меняется. Если принимают нового постояльца семь человек, то и, когда он шествует на выход, видят это по меньшей мере семеро.
Надзиратель и двое охранников, старший смены и трое караульных.
Но стоило только нам пройти в следующее помещение, и мое «как минимум» сразу подскочило до десяти человек: у винтовой лестницы, ведущей в тюремный подвал, дежурили сразу трое тюремщиков. Еще двое обнаружились внизу, итого – дюжина.
Выходит, отец Доминик был абсолютно прав, утверждая, что никто из служителей даже за очень большие деньги не согласится вывести арестанта на волю.
Вскоре мы уперлись в перегородившую коридор решетку; в небольшом закутке на той стороне двое охранников перекидывались в картишки, один из них отвлекся отпереть дверь и вернулся к игре, но стоило нам только повернуть налево, как он немедленно высунулся из караулки и окликнул надзирателя:
– Вы куда?
Тот обернулся и недоуменно приподнял брови:
– Регистрировать, само собой!
– Да они внизу все.
– И комендант?
– Все.
Надзиратель беззвучно выругался и развернул нашу процессию в противоположном направлении.
– Сейчас досмотрим и на постой определим, – сообщил он подчиненным столь обыденно, словно речь шла о выделении комнаты в странноприимном доме, – а потом уже оформим.
– Слетелось стервятников… – пробурчал тогда охранник, явно имея в виду нагрянувших с проверкой следователей надзорной коллегии, чинов главного тюремного департамента и экзорцистов, но развить мысль не успел.
– Нишкни! – шикнул на него напарник, тот самый мрачный тип, что столь доходчиво разъяснил мне здешние порядки. – Не хочешь крайним оказаться, лучше язык за зубами держи.
– Вот-вот, – поддержал его надзиратель.
Мы миновали распахнутую настежь дверь, из которой тянуло подгорелой стряпней, и прошли в небольшую каморку с тремя фонарями под потолком.
– Раздевайся! – велел охранник, быстро развязав мне запястья.
После обязательного в таких случаях досмотра я натянул на себя серую робу и огляделся в поисках обуви взамен изъятых с одеждой сапог.
Не тут-то было!
– На выход! – распорядился тюремщик, когда его коллеги сгрузили мою одежду в деревянный ящик с выжженным на крышке номером камеры.
«Семьдесят четыре». Интересно – та самая?
Дальше пришлось шлепать по холодным каменным плитам босиком. Не самые приятные ощущения, особенно когда стоишь и дожидаешься, пока отопрут очередную дверь.
И кстати – уже шестнадцать.
Когда у спуска на нижние этажи нас встретили еще трое охранников, у меня не оставалось никаких сомнений в том, что арестант удрал из камеры прямиком в Бездну. Вовлекать в заговор девятнадцать человек – смерти подобно, кто-нибудь неминуемо проболтается.
В подвале оказалось странно. Столь странно и страшно, что я как-то сразу позабыл про замерзшие ноги и саднившие запястья.
Стертая ступнями бессчетных арестантов лестница тянулась вокруг бездонного колодца, виток за витком уходя все глубже под землю. Справа – двери камер и редкие факелы, слева – пустота. Никакого ограждения, одна лишь темень провала, одна только бездонная пропасть. У охранников страховочные тросы, а ты оступишься – и полетел…
А еще это было воистину тихое место. Звуки остались где-то наверху, здесь же ничто не нарушало звенящей тишины. Шлепки босых ступней, тяжелое дыхание караульных, крики запертых в камерах арестантов – все без следа тонуло в темном колодце. Даже когда закрываешь ладонями уши, слышишь шум крови, а здесь – ничего!
Понятия не имею, каким образом строителям удалось добиться столь жуткого эффекта, не иначе к планировке темницы приложил руку некий безумный гений. И окажись им сам Святой Огюст, еще до того, как он покончил с мирскими страстями и обрел благодать, – нисколько бы подобному обстоятельству не удивился.
Не этот ли грех он замаливал до конца жизни?