– Это Чеслин.
Мне показалось, ее щеки оттенил легкий румянец.
– Вы, девчонки?.. – начала я, но осеклась, посчитав этот вопрос бестактным.
– Что? – спросила она с едва заметной резкостью в голосе.
– …Встречаетесь? – произнесла я, смущаясь.
– А. – Ее плечи опустились. – Ну да. Я думала, это очевидно? То есть моя мама, считает, что я встречаюсь с девятью девушками одновременно, но мы с Чеслин вместе с начала лета.
– Ого, – ответила я. – Это… долго. – Я вспомнила Акселя и Лианн и попыталась представить, что они встречаются так же долго. У меня скрутило желудок.
– Я хотела извиниться за маму, – проговорила Каро. – Надеюсь, она тебя не смутила. Я призналась ей во всем совсем недавно, и, кажется, для нее это было так неожиданно, что теперь она пытается наверстать упущенное.
Я не сразу поняла, что она имела в виду комментарии Мэл тогда, когда они подвозили меня до дома. Значило ли это, что теперь моя очередь извиняться за свою мать? За то, как она лежала, распростертая на полу. За то, что Каро и Мэл по колено угодили в тягучее болото неловкости. Нужно ли пытаться объяснить, что произошло, если я сама не имела об этом ни малейшего представления?
Я перевела дыхание и заставила себя улыбнуться.
– Не волнуйся, твоя мама, кажется, очень классная.
Каро закатила глаза.
– Все так говорят. Она тот еще чудаковатый ботан.
– А мы сами-то кто? – Я обвела рукой фотографии и оборудование.
– Туше, – согласилась Каро.
Гора свалилась с плеч. Про мою мать мы, кажется, говорить не собирались – и слава богу.
Мы расположились в другой комнате, с хорошим освещением и весь день провели за прорисовкой внутренностей Зловещего Любовника (так мы его прозвали. Ее. Их). Каро рассказывала мне, как впервые нашла дедулину однообъективную зеркальную камеру. Как обнаружила, что ей нравятся девушки, когда смотрела «Титаник» и не могла оторвать взгляд от груди Кейт Уинслет. Время от времени наступала тишина, и тогда мы просто смешивали краски и концентрировались на движениях своих кистей.
Мы рисовали, пока за горизонт не утекла последняя капля солнца. Я мешала оттенки, пытаясь получить идеальный цвет морской волны, и в какой-то момент поняла, что начинаю щуриться.
– У тебя есть лампа или что-нибудь еще? – спросила я.
Каро перевела взгляд на меня.
– Думаю, пора сворачиваться. У меня есть лампа, но под ней все цвета выглядят иначе. Можем закончить завтра.
– Хорошо, – согласилась я, хотя почему-то не очень хотела уходить. Рисование получилось весьма медитативным.
– Но обязательно оставайся на ужин, – предложила Каро. – К нам в гости пришли бабушка с дедушкой. Они обожают знакомиться с моими друзьями.
Друзья. Это слово эхом отдалось у меня в голове, посылая в грудь лучи тепла. У меня уже несколько лет не было новых друзей.
– С радостью! – сказала я.
– Только предупреждаю, они довольно мерзкие.
Гаэль и Шарль Ренар заставили меня почувствовать себя так, будто я всю жизнь была частью этой удивительной семьи. Они рассказали весьма забавную историю о том, как Мэл выгнала своего парня за два дня до рождения Каро.
– И с тех пор мы этого негодяя не видели, – возвращаясь из кухни с кассеролью и подмигивая, сказала Гаэль. – Скатертью дорога.
Мэл пожала плечами и, долив вина в свой бокал, сделала глоток.
– Ну, хоть замуж за него не вышла, и то хорошо.
У бабушки Ренар был чистый американский акцент, а вот у Шарля – немного французский.
– К тому же после всех ваших игр на сеновале у нас по-явился такой замечательный подарок, как Каролина.
То, как он произнес ее имя, и звук «р», словно перевернутый где-то у задней стенки его горла, придавали слогам особое звучание – будто они принадлежали голливудской актрисе из черно-белого фильма.
Каро издала приглушенный стон страдания.
Мэл поморщила нос.
– Мы никогда не делали это на ферме.
– А вот пахло от вас так, будто именно там и делали, – заявила Гаэль. Она потянулась через стол к руке Шарля, и оба хохотнули.
– Никогда не делай это на ферме, – сказал Шарль притворным шепотом, наклоняясь к Каро, будто это была их тайна. – Неважно, насколько красивая и сексуальная у тебя девушка. – На слове «сексуальная» он сделал ударение.
– Papi, – взмолилась Каро. Казалось, она сейчас сгорит от стыда.
– А чего тут стесняться? – поинтересовалась Гаэль. – Я в свое время увлекалась несколькими девушками.
– Больше, чем несколькими, – встряла Мэл. – Судя по тому, что я слышала.
Бабушка Каро проигнорировала это заявление.
– Ты любишь того, кого любишь. Этого не изменить. Любишь тогда, когда захочешь, и там, где захочешь…
– Только не на ферме, – добавил Шарль.
– А если ты все-таки делаешь это на ферме, – продолжила Гаэль, – не рассказывай своему дедуле.
– Chérie, да ты просто исчадие ада, – сказал Шарль жене.
Гаэль захихикала и наклонилась, чтобы потереться с ним носами.
– Боже! – воскликнула Каро.
– Именно, – вторила Мэл.
Я низко склонилась над тарелкой и отправила в рот стручок фасоли, чтобы скрыть улыбку.
– Ли, а что насчет твоих родителей? – обратилась ко мне Гаэль. – Никогда не откажусь послушать красивую историю любви.
Я быстро дожевала и проглотила еду, вдруг сосредоточившись на том, как держу вилку.
– Даже не уверена, что знаю ее целиком. Когда я была маленькая, то часто спрашивала, как они встретились, но они всегда отвечали, что знали друг друга с самого сотворения мира на протяжении многих сотен жизней.
– Жизнь после жизни, – произнес Шарль. – Очень романтично.
Я улыбнулась, но про себя усомнилась в том, что слово «романтично» применимо к их отношениям. Когда-то однажды – может быть. Я вспомнила, как папа садился на диван, пока мама разбирала новые произведения на фортепиано. У него на коленях лежали бумаги – работы студентов, которые он якобы проверял, – но я знала, что на самом деле он наблюдает за мамой и ее волнообразными движениями, слушает ее музыку. Он словно приклеивался к ней взглядом, а в уголках его губ застывала улыбка.
Вот это было романтично. Но в последние несколько месяцев что-то изменилось; из самого очевидного – папа стал без конца ездить в командировки и на конференции. Теперь он был слишком занят.
В работе он сфокусировался на экономической социологии – что бы это ни значило. Его стали узнавать, все чаще звали читать лекции, участвовать в исследовательских проектах, выступать в качестве приглашенного профессора. Он писал книгу в соавторстве с другим синологом – в общем, все звучало довольно внушительно.
Мама поддерживала его с огромным энтузиазмом, даже чересчур активно. Тем самым она пыталась искупить вину, которую чувствовала каждый раз, когда он предлагал переехать в Азию. Он спрашивал о Китае, Тайване, Гонконге и Сингапуре, но она всегда отвечала что-нибудь вроде: «Может, через несколько лет», или «А как же учеба Ли – мы ведь не сможем позволить себе международную частную школу», или «Не зря же я переезжала сюда».
– Ли?
Каро толкнула меня под столом. Я прослушала, что сказала Гаэль.
– Извините… Что?
Все вежливо улыбнулись – будто не заметили, что на несколько секунд я абсолютно выпала из реальности.
– Ты в итоге выяснила, как они познакомились? – спросил Шарль.
– Ой, – проговорила я. – Точно. Мама была еще студенткой в Тайване, но приехала в Иллинойс на летнюю программу по музыке. Папа только поступил в аспирантуру, и их обоих затащили на какое-то мероприятие. Они встречались почти все лето… А потом поддерживали отношения на расстоянии.
– Ух ты, – сказала Мэл. – Отношения на расстоянии – это непросто.
– Ага.
Я представила, как мама ждала его звонка, как хватала трубку при первом же звуке.
– А после? – снова спросил Шарль.
– Он сделал ей предложение по телефону, она прилетела в Чикаго, и они вместе сбежали.
Гаэль сияла от удовольствия.
– Как мне нравится эта история!
– Тебе бы понравилось, даже если бы они встретились, упав в канализационный люк, – сказала Мэл, – главное, что в итоге поженились.
– Да уж, она безнадежный романтик, – закатывая глаза, сообщила мне Каро.
– Ну, должен же в нашей семье быть хоть один романтик! – заявила Гаэль.
– К счастью для тебя, в нашей семье их двое, – сказал Шарль и легонько ущипнул жену за подбородок, а затем за нос. Гаэль растворилась в мелодичном смехе.
Я попыталась вспомнить, когда в последний раз видела, чтобы так смеялась мама, когда в последний раз она выглядела такой же счастливой. Я внимательно всматривалась в широкую улыбку Гаэль – маленькие морщинки, как вороньи лапки, весело обрамляли краешки ее глаз, – и попыталась примерить мамины черты на это беззаботное лицо.
На следующий день, пока мы рисовали, я проигрывала в голове все сказанное за ужином накануне. Я не могла перестать думать о маме. О папе. Об Акселе и Лианн.
Как же повезло Каро, что у нее есть такие удивительные бабушка с дедушкой, что все они так близки друг с другом и могут говорить обо всем на свете, даже о сексе. Где-то на поверхности памяти мелькнуло генеалогическое древо из цветного картона, которое я делала много лет назад. То дерево давно уже кануло в Лету – наши макеты наверняка отправились в урну, как только их сняли со стендов, – но у меня в сознании оно было по-прежнему живо. Я представила, как моя поделка проходит через шредер, как тот выплевывает полоски бумаги, настолько мелкие, что их невозможно собрать в единое целое.
– О чем задумалась? – спросила Каро.
– М-м?
– Ты непривычно молчаливая сегодня. О чем думаешь?
– Ни о чем.
Ее вопрос застал меня врасплох, и я не успела придумать правдоподобную ложь.
– Не похоже. – Она отложила кисть и вытерла руки о рубашку. – Давай, выкладывай.
– Я просто… думала о твоих бабушке и дедушке.
Она не отвечала. Она просто сидела и ждала, когда я продолжу.