о это перья, такие же, как у птицы, – но они летят вниз слишком быстро. Не та форма, не тот вес, треск при ударах об пол. Нет, это кусочки дерева в форме полумесяца, окрашенные в вишнево-красный цвет. Из-за звука, сопровождающего их падение, может показаться, что это игрушки.
С одной стороны, мне ужасно любопытно, что это за предметы и что делает этот человек, но с другой – не хочется давать Фэн повод. Из-за ее манеры общения я чувствую себя туристкой; человеком, которому здесь не место. Что ж, может, мне и правда здесь не место. Но необязательно мне постоянно об этом напоминать.
Но вопрос, похоже, написан у меня на лбу, потому что она внезапно говорит:
– На тайваньском они называются bwabwei. Этот человек задает вопрос своему богу. Если одна фигурка упадет лицевой стороной вверх, а другая – вниз, это значит «да». Если обе фигурки упадут лицевой стороной вниз – значит, богу не понравился его вопрос. Если обе падают лицевой стороной вверх – бог смеется над ним.
– Что за вопрос он задает?
– Наверное, пытается принять какое-то решение. Это должен быть вопрос, на который можно ответить «да» или «нет».
Мужчина подходит к ведру с красными палками, поднимает его вверх, словно барабан, и встряхивает.
Фэн наклоняется ко мне.
– Так вот, сначала он спрашивал, найдет ли свой ответ здесь, в этих фигурках. Видимо, бог ему ответил, что да, найдет.
Выбрав одну из палок, мужчина снова берет фигурки bwabwei.
– Теперь он должен получить подтверждение, что палка, которую он выбрал, – это и есть правильный ответ.
Красные полумесяцы взлетают вверх, переворачиваются в воздухе, трещат и подскакивают, ударяясь об пол. Он подбрасывает их снова. Потом подбрасывает в третий раз.
– Ответ положительный, – поясняет Фэн. – Значит, теперь он может использовать номер на палке, чтобы найти соответствующее стихотворение. Оно пояснит, что бог пытается ему сказать.
Я никогда не видела в Америке храмов, подобных этому; никогда не видела, чтобы мама занималась чем-то религиозным. Может, именно этого ей не хватало? Будь у нее место, куда она могла бы пойти и задать свои вопросы, спасло бы это ее?
Я двигаюсь туда, где мужчина подбрасывал bwabwei, – прямо напротив коронованной статуи.
В желудке укореняется зелено-голубое любопытство, и пальцы чешутся от желания подбросить фигурки. Какие ответы я могла бы здесь получить? Какие вопросы я бы задала?
Найду ли я птицу?
Обрела ли наконец счастье моя мать?
Моя ли это вина?
Уайпо уходит в противоположный конец храма, и Фэн следует за ней.
Облегчение от долгожданного одиночества ощущается как прохладная сторона подушки беспокойной ночью. Когда они разворачиваются ко мне спинами, я тянусь за фигурками. Как только пальцы прикасаются к двум лунам, по шее пробегает холодок.
Страх заставляет меня помедлить. Я все-таки подбрасываю деревяшки. Пока они переворачиваются в воздухе у меня над головой, я задаю вопрос:
Здесь ли птица?
Один полумесяц падает лицевой стороной вверх. Другой – вниз.
Ответ положительный.
34
Лунные фигурки сообщили, что птица была там. Но я обошла каждый сантиметр храма, даже те уголки, куда явно заходить нельзя, и ничего не нашла. Ни единого намека на мамино присутствие.
Дома после обеда Уайпо стоит перед бамбуковым подносом и вскрывает ножом вакуумную упаковку чая. Это чай из коробки Фэн. Она что-то говорит, но я ничего не понимаю.
– Попо говорит, что у каждого набора листьев своя история, – переводит Фэн.
Бабушка подносит пакетик к носу и шумно втягивает воздух, а затем снова выдыхает. Ее лицо сияет кобальтовым удовольствием.
– Вы не пьете такой чай в Америке, да? – говорит Фэн.
– Я пью. У нас продаются азиатские чаи. Да и в китайских ресторанах, например, всегда подают чай. – Я пытаюсь подавить в себе защитный инстинкт.
– Ну, такой ты, наверное, еще не пробовала. Это улун с Морозного пика, – увлеченно объясняет Фэн, блестя глазами. – Я купила его, потому что это любимый сорт Попо.
Видя широкую улыбку, сопровождающую ее последние слова, я с силой стискиваю зубы. Она что-то пытается доказать? Продемонстрировать, что знает мою семью лучше меня? Я не могу не смотреть на нее, так как она сидит прямо напротив, но опускаю взгляд, пытаясь не обращать внимания на ядовито-зеленое раздражение, просачивающееся в мои внутренности.
Уайпо выстраивает чашки в ряд, обращаясь с ними так, словно это хрупкие произведения искусства. Чашек всего три; Фэн уже выдала длинную речь о том, что от чая у нее болит живот. Принесла она его, видимо, просто чтобы подлизаться.
Бабушка распределяет чай по чашкам, неотрывно разливая воду слева направо; выходя из краев, чай стекает по стенкам и в просветы бамбукового подноса.
Я тянусь к чашке, но бабушка качает головой.
– Hai mei, – говорит она. Еще рано. Деревянными щипцами она переворачивает все чашки и опустошает их на поднос.
– Это полоскание, – объясняет Фэн и кладет ладонь на мою руку – ее длинный цветочный рукав щекочет меня. – Первый этап чайной церемонии в соответствии с традицией laoren cha.
Я высвобождаю свою руку из-под ее.
– Ну да.
Уайгон вырисовывает восьмерки на поверхности стола; каждый раз его пальцы пробегают через каплю воды, размазывая ее то влево, то вправо. Он ловит мой взгляд и подмигивает, и напряжение слегка отступает.
Следующий заход – снова вода из чайника. В этот раз бабушка позволяет листьям полежать. Привычная дрожь в ее руках исчезла – в процессе приготовления чая они искусны и спокойны в своей правоте. Она стоит над нами с такой уверенностью в плечах, которой я никогда раньше не видела. Ее пальцы напоминают те руки, которые я так хорошо знала, руки, которые разминали заготовки для danhuang su и смешивали жидкое тесто для вафельницы, – только более мягкие и состарившиеся.
Моя бабушка. Моя мать. Обе такие осторожные, такие заботливые. Как же вышло, что между ними пролегла пропасть?
Когда Уайпо вновь разливает чай, из носика появляется уже красновато-коричневая струя.
Фэн глубоко вдыхает.
– М-м-м, божественный аромат. Твоя мама часто делала дома чай?
Мама никогда так серьезно не подходила к завариванию чая, но однажды я увидела ее на кухне: она стояла в полной тишине и долго перебирала пальцами влажные чайные листья. Она вытащила их из пузатого тела чайника и потирала в ладонях. Казалось, она глубоко задумалась, пытаясь что-то вспомнить.
Меня вдруг ошарашила эта догадка: чай. Листья, которые бабушка с такой осторожностью зачерпывала из упаковки. Листья, которые она с такой любовью перебирала, аромат которых вдыхала через костяшки пальцев, поднося руки к носу и закрывая глаза. Никто не заметит, если я возьму щепотку.
Уайпо выносит подносы с маракуйей со срезанными верхушками. Мякоть внутри сияет солнечным светом, кислая, как цитрус, но одновременно освежающе-сладкая, – мы выедаем ее серебряными ложечками.
– Мне кажется, послеобеденное чаепитие с маракуйей должно стать новой семейной традицией, – говорит Фэн, глядя, как я разжевываю темные семечки.
Зеленое чувство быстро нагревается и смыкается вокруг меня, как панцирь, как броня; я сглатываю и кладу ложку на стол.
– Почему?
– А почему бы нет? – спрашивает она чересчур ра-достно. – Мне кажется, семейные традиции важны.
– У нас много семейных традиций, – отвечаю я.
– Но ни одной – с Попо, – говорит она.
Я не знаю, что ответить. Уайпо и Уайгон смотрят на меня почти в нетерпении, хотя я осознаю, что они не следили за разговором. Они не понимают, о чем говорим мы с Фэн.
– Можно сделать это нашей общей традицией, – предпринимает она очередную попытку.
Мысль о том, что она внедрится в эту семью – семью, к которой я и так едва ли чувствую себя причастной, – наполняет меня бронзовой злобой. Я беру чашку, выдыхаю в нее, и в лицо ударяет пар.
Когда от фруктов осталась одна кожура, а каждый из нас уже выпил чашек по восемь, я следую за Уайпо на кухню. Мы вместе моем чашки и ложки, ставим все обратно на полки в шкафчики. Когда она тянется к чайнику, я отмахиваюсь, и она улыбается, поняв мой жест: я сама помою.
Когда она отворачивается, я собираю в ладонь использованные чайные листья и заворачиваю их в ткань – на потом.
35
Мы снова выходим из дома, чтобы успеть к вечерней службе в буддистском храме – Фэн сказала, что это очень важно. Я иду позади бабушки и вижу, как напряжены ее плечи. Рукой она скользит по верхнему краю балкона – лишь едва не угодив в серебристо-шелковую паутину, бабушка наконец опускает ее.
Храм построен из белоснежного камня с крышами приглушенного зеленого цвета. Драконы и другие мифические существа украшают верхние края карнизов – словно караульные, они глядят вниз. Один из драконов смотрит, прищурившись.
Я усиленно моргаю, пытаясь забыть этот образ. Не могу избавиться от ощущения, что он за мной наблюдает. Предупреждает меня.
Монахиня в коричневом одеянии кланяется нам и раздает каждому по палочке благовоний. «Amituofo, – говорит она, сложив ладони и уронив подбородок на грудь. – Amituofo». – Голос у нее такой успокаивающий, как будто эти четыре слога разглаживают морщины целого мира и снова расставляют все на свои места.
– Попо говорит, они приходили сюда вместе, – сообщает Фэн. – В этом храме твоя мать проводила больше всего времени. Ее дух – именно здесь.
Последние слова заставляют меня сосредоточиться на ее голосе.
– Что это значит?
Уайпо указывает на маленькую комнату, где в стеклянном футляре, растянувшемся от пола до потолка, сидит золотой бодхисаттва, сияя словно сокровище. По обе стороны – сотни деревянных дощечек, выкрашенных в цвет календулы.
– Эти желтые таблички хранят имена мертвых, – сообщает Фэн. – Включая имя твоей матери. Она знает, что здесь ее имя. Именно здесь задержался ее дух.