Я была уверена, что этот стук мне послышался. Все мои надежды, что он в конце концов прозвучит, теперь проявились в форме какого-то психоза. Пальцы со всей силы вдавили мелок в бумагу.
Затем точно такой же стук – уже в дверь моей спальни. Он прозвучал так резко, что от неожиданности я едва не вырвала страницу из скетчбука.
– Войдите? – Слово по-дурацки прозвучало в форме вопроса.
Дверь открылась; в проеме стоял Аксель в клетчатой рубашке лесного зеленого цвета. Волосы темные и волнистые, длиннее, чем когда-либо. Они красиво ниспадали, обрамляя его лицо. Несколько прядей упали на лоб, будто стрелки, нарочно пытающиеся привлечь мой взгляд к его глазам.
– Привет, Ли, – сказал он, будто за последние несколько месяцев не произошло ничего особенного.
Я уставилась на него.
– О, мне нравится розовый. – Он указал на прядь у меня в волосах. – Недавно покрасила?
Я собиралась ответить самым безмятежным тоном на свете. В итоге получилось: «Зачем ты пришел?»
Его губы скривились. Он попытался изобразить подобие улыбки.
– Мне больше нельзя заходить?
– Нет, можно, конечно. – Я села, пытаясь припомнить, что у меня на голове. Причесывалась ли я сегодня? Но потом решила, что мне плевать. – Похоже, твой мононуклеоз прошел. Передал его обратно Лианн, что ли?
Его лицо исказилось страданием.
– Мононуклеоз так не передается.
– А, – буркнула я, – ну мне-то откуда знать. Так как у нее дела, у Лианн? Или ты зовешь ее Ли?
Он открыл было рот, но потом закрыл и потупил взгляд. Когда он наконец заговорил, его голос звучал непривычно тихо:
– Я никогда бы ее так не назвал.
– Это для нее ты отращиваешь волосы?
Аксель выкашлял безрадостный смешок.
– Смеешься? Она терпеть их не могла, ей нравилась короткая стрижка. Я отращиваю волосы для себя.
– Не могла? В прошедшем времени?
– Я ее бросил, – сказал он, пожимая плечами. – На той неделе.
Одна часть меня чувствовала облегчение, но другая умирала от злости.
Я слезла с кровати и потянулась, распрямляя плечи и выгибая шею.
– Я вроде твой лучший друг.
Лицо Акселя посерело.
– Ли…
– Я не замена, и я не та, кого можно заменить.
– Ты права, – сказал он.
– Так глупо, что мы перестали дружить только потому, что у тебя появилась девушка.
– Ты права.
В этот раз я все-таки его услышала.
– Что?
– Ты совершенно права, – повторил он. – Я был козлом. Я тебя оттолкнул. Наверное, я не хотел, чтобы ты видела меня таким, каким я был с Лианн.
Я не совсем поняла, что он имел в виду, но в то же время не была уверена, что хочу слышать продолжение.
– Так почему ты ее бросил? – спросила я.
– Не мог понять, что она за человек.
– Что это значит?
– Раньше она казалась мне интересной. Но когда мы начали встречаться… она превратилась в какое-то странное отражение меня. Все, что нравилось мне, нравилось ей. Все, что хотел делать я, автоматически хотела и она. Это начало выводить меня из себя. Я с ней встречался не для того, чтобы быть в отношениях с самим собой, понимаешь? А главное, половину времени я и сам не хотел все это делать. Да блин, я просто хотел сидеть у себя комнате и сочинять музыку. Но это ведь не занятие для пары. – На последних словах он изобразил в воздухе кавычки и старательно закатил глаза. – К тому же – и да, это прозвучит ужасно…
– Что? – спросила я. «Ужасно» – именно, что мне хотелось услышать.
– Она сильно раздражала меня в плане… ее отношения к деньгам. Не то чтобы у нее богатые родители. Но то, как она их тратила… Например, один раз на обеде она купила банку газировки. Потом оставила в кабинете естество-знания – а когда вернулась, кто-то уже ее забрал. И она купила еще одну… и даже не допила. Просто выбросила наполовину полную банку. С ней я постоянно чувствовал себя… бедным, что ли.
– А. – Я не знала, что еще сказать.
– Ладно, – подытожил он. – Теперь можно сменить тему? Я уже сто лет мечтаю поговорить о чем-нибудь нормальном.
Я странно улыбнулась.
– Что такое?
– Ничего, – сказала я. – Просто… здесь тоже в последнее время все не совсем нормально.
– Что случилось?
Он знал о странной ситуации с бабушкой и дедушкой по маминой линии, так что я сразу перешла к тому, как Каро заставила меня задуматься о необходимости что-то наконец предпринять.
– Сколько коробок ты уже разобрала? – спросил он.
– Меньше половины. Но я надеюсь найти что-нибудь, когда доберусь до самых старых.
Аксель кивнул.
– Тебе помочь?
Меня удивил его вопрос. Даже Каро не предлагала помощь, хотя наверняка исключительно из уважения к моей частной жизни. Таким она была человеком – осторожным и деликатным, особенно когда дело касалось личного.
Но это было другое. Аксель практически член семьи.
– Конечно, – ответила я.
Его выдох прозвучал как облегчение.
– То есть я прощен? И у нас все нормально?
Я взяла мелок.
– Я скажу тебе цвет, как только сама пойму.
Первая половина зимних каникул пролетела в одно мгновение – ее поглотил наш подвал. С Акселем разбор коробок пошел гораздо быстрее.
Каро уехала кататься с семьей на сноуборде в Колорадо, и я обещала написать ей, если найду что-нибудь интересное. Время от времени она присылала фотографии. Я улыбнулась, увидев снимок, где она застыла в прыжке высоко в воздухе, и другой – там Гаэль и Шарль, упав в снег, все так же неизменно держались за руки; получив фотографию с ее снежной скульптурой огромной вульвы, я быстро спрятала мобильный.
– Твой телефон в последнее время не замолкает, – сказал Аксель.
– Ревнуешь?
Это была шутка, но неуверенное выражение на его лице заставило меня задуматься – не задела ли я за живое? Он поспешил исправиться, закатив глаза.
– Каро классная, – сообщила я ему. – Увидишь, когда познакомишься с ней.
Папин рейс задержали из-за плохой погоды. Это было наше первое Рождество без него. В целом его отсутствие стало чем-то вроде трещины, на которую мы наступали так часто, что уже перестали замечать – но только не в Рождество. В Рождество его отсутствие превращалось в зияющую пустоту черной ямы. Мы не были религиозны, но это время года мама любила больше всего.
Все утро она носила на себе фальшивое праздничное настроение, будто яркий свитер. Папа позвонил из отеля – мне удалось поговорить с ним секунд двадцать, а потом мама взяла трубку и ушла с ней наверх. Я притаилась в прихожей, ожидая услышать отголоски ссоры. Но спустя пару минут мама вернулась на кухню и принялась жарить цзяоцзы [12].
Аксель зашел после ужина, чтобы обменяться подарками. Мы выключили весь свет, кроме гирлянды в виде мерцающих сосулек, и сели друг напротив друга у меня на кровати, скрестив ноги. С седьмого класса у нас было негласное правило: подарки должны быть сделаны своими руками.
Он расстегнул рюкзак; то, что он оттуда вытащил, я ожидала увидеть в последнюю очередь – это был школьный проектор. Я узнала фамилию учителя истории, нацарапанную сбоку фломастером.
– Ты что, украл проектор? – спросила я.
– Не украл, а одолжил на неопределенный срок. Он нужен для презентации. – Аксель открыл ноутбук и стал щелкать по папкам. – Закрой глаза.
Я фыркнула.
– Я серьезно! – Он прикрыл крышку ноутбука. – Закрой глаза, иначе не получишь подарок.
Я откинулась назад, приняв горизонтальное положение, и прижала к лицу подушку. Я слышала, как он быстро щелкает клавишами.
– Знаешь, мне непросто дышать.
– Ты плохо следуешь инструкциям. Я не просил душить себя. – Снова звуки ударов по клавиатуре. – Так, помнишь ту флешку, которую я тебе давал? С треками из «Сада Локхарт»?
– Конечно. – Я тут же пожалела, что не ответила более непринужденно.
– Ну вот, мой подарок идет с ними в комплекте. Убирай подушку.
Я села. Глазам потребовалась минута, чтобы привыкнуть к увиденному: он направил свет проектора наверх, в потолок, и поместил «рот» стеклянной вазы-аквариума на линзу, чтобы исказить изображение. Смелые акварельные мазки куполом накрыли потолок и стены.
– Готова? Запускаю. Поехали!
Палец Акселя ударил по клавише пробела. Заиграла музыка, которую я моментально узнала. Нарастающий звук струнных, резкие ноты электрогитары. Следующая акварель. Вокруг нас закружились темно-синие эскизы с детской площадкой. Музыка стала мрачнее, и площадка рассыпалась на кусочки. Черные мазки молнии пронзили стену от самого потолка, как раз вовремя, чтобы встретиться с прыгающими нотами нижнего диапазона.
Мир состоял из зазубренных частичек, которые крутились и вращались. Он умудрился объединить свои рисунки в элементы, которые, как кусочки мозаики, складывались в единое целое.
– Я сделал видео для каждого трека, – сказал он почти смущенно.
– Это невероятно, – произнесла я. – Серьезно, представить не могу, как ты до этого додумался.
– Я спроектировал все так, чтобы смотреть именно через вазу, – объяснил он, улыбаясь, затем нажал кнопку, и заиграла следующая композиция.
Я легла на спину, обняв подушку; кадры на потолке двигались и сменяли друг друга. Спустя несколько секунд Аксель тоже опустился на кровать, подложив под голову толстовку. Я чувствовала аромат его шампуня – такой обнадеживающий запах. Мне захотелось прикоснуться к его волосам. Я исподтишка покосилась на него.
Но он не смотрел на потолок. Он смотрел на меня. Наши взгляды встретились, и в лицо ударил жар. Я не отвела глаз.
38
Возвращаясь из воспоминаний, я каждый раз ощущаю себя так, будто выныриваю за глотком воздуха. Я пытаюсь стряхнуть с себя чувство, будто проживаю свою жизнь заново, пытаюсь думать о чем-то другом, что никак не связано с Акселем. Потому что думать об Акселе – значит думать о том дне, когда мы сидели на диване в его подвале, о дне, когда моя мать стала птицей. О дне, когда все безвозвратно изменилось.