– А что ее брат?
Уайпо пожимает плечами.
– Он не умел брать на себя ответственность. Он не был плохим человеком… Но стал немного диким после смерти отца. Когда Попо достигла возраста замужества, мать отвела ее в сторону и сказала: «Юаньян, ты не обязана выходить за него. Ты очень хорошая дочь. У тебя по-настоящему доброе сердце. Делай то, что считаешь нужным. Живи свою жизнь и будь счастлива». И помолвка была разорвана.
Я пытаюсь представить то, как она жила в деревне, работала на чайной плантации, не ходила в школу. Думаю, на ее месте я бы сбежала.
– Она уехала?
Уайпо качает головой.
Фэн переводит:
– Она осталась. Мать Попо научила ее готовить и шить; научила заманивать в птичник напуганных кур, связывать фейерверки и продавать их на Лунный Новый год. Они понимали друг друга. Были настоящей семьей. Поэтому твоя бабушка осталась с матерью в своем старом доме… Пока однажды не появился юноша и не постучал в их дверь. Попо никогда до этого его не видела.
– Уайгон, – говорю я, переводя взгляд налево. Он улыбается мне и легонько качает головой.
– Нет, – продолжает Фэн, – не дедушка. Это было до того, как он переехал в Тайвань из Китая. Когда бабушка открыла дверь, юноша сказал: «Восемнадцать лет назад я потерял сестру. Мои родители продали ее семье, живущей в горах, когда она была еще младенцем. Я пытаюсь ее найти».
Я изумленно моргаю.
– Это правда был ее брат?
Лицо Уайпо растягивается в отстраненно-мечтательной улыбке.
– Да. Спустя годы нищеты ее биологические родители получили участок земли и построили собственную гостиницу. Они разбогатели.
– И что же потом?
Выражение на лице Уайпо меняется. Ее голос становится тише.
Фэн объясняет:
– Мать сказала ей уходить с братом – в семью, где она родилась. И бабушка послушалась. Она сделала то, что было ей велено. Попо спустилась вниз по горе со своим братом. Она стала работать в их отеле. Сперва навещала свою мать каждую неделю, но вскоре навалилось слишком много дел. Прошел месяц, потом два. В отеле поселился твой дедушка – они встретились и полюбили друг друга. Время пролетело незаметно. И когда Попо наконец отправилась навестить мать, та уже была тяжело больна.
Мои легкие сжимаются; я не шевелюсь. Если останусь неподвижной, то не почувствую ту боль, которая отражена на лице бабушки.
– Стало ясно, что после ее отъезда жизнь в их горном домишке уже не была прежней. Попо думает, что, покинув мать, она увезла с собой нечто неосязаемое, но жизненно важное. Состояние ее приемной матери быстро ухудшалось. Попо привезла лекарства и травы. Она хотела остаться, но мать отказалась. Она сказала: «Твоя жизнь там, в городе. Живи и будь счастлива. Со мной все будет в порядке». И в ту минуту ее мать выглядела почти нормально, казалась здоровой. После этого Попо навестила ее всего лишь раз.
Я снова впускаю в легкие воздух. Глаза щиплет.
Голос Уайпо становится едва различимым.
Фэн колеблется. Она втягивает воздух через передние зубы.
– Твоя бабушка поняла, что мать умерла, когда ее брат приехал к ней в отель. Она поняла это, как только увидела его. Она раскрыла объятия, и он, рыдая, бросился к ней. Это был единственный раз, когда она прикасалась к нему. Она пыталась пристроить его на работу в гостиницу, но ему это было не нужно. Вместе они сожгли тело матери и почтили ее на прощанье, и с тех пор Попо больше никогда его не видела.
Бабушка собирает пустые миски и тарелки. Я наблюдаю, как она направляется в кухню. Когда ей кажется, что никто не смотрит, она быстро поднимает палец к лицу – промокнуть уголок глаза.
47
Послеполуденное солнце делит мою комнату на линии и треугольники, отрезки света и геометрические тени. Я сижу на кровати, пытаясь осмыслить все, что увидела. Все, что узнала.
В голове вихрем проносятся мысли. Когда я закрываю глаза, то чувствую сильное головокружение – будто падаю в огромную темную пропасть. Глубокая пасть – начало крушения мира моей семьи; место, где пошатнулись все основы. Трещина в нашей семейной истории. Трещина, которая разверзлась еще шире, когда моя мать превратилась в птицу.
Глаза горят. Голову сжало, словно кто-то обернул ее жесткими цепями и теперь они невыносимо сдавливают виски.
Я стараюсь не обращать внимания на головную боль, побороть ее силой своей воли. Пальцы сами собирают лоскуты футболки и начинают плести сеть. Сначала она похожа на косу: полоски материала отправляются то вверх, то вниз, словно морские волны. Я волнуюсь, что ткани не хватит, чтобы сплести сеть нужного мне размера; но это всего лишь означает, что мне нужно проявить изобретательность.
Кратко звякает телефон. Меня ждут новые имейлы.
Один – от папы; я так и не ответила на его первое сообщение.
ОТ: bsanders@fairbridge.edu
КОМУ: leighinsandalwoodred@gmail.com
ТЕМА: Проверка связи
Ли, я уже говорил по телефону с бабушкой и все ей передал, но на всякий случай – ниже мой гонконгский номер, так что, если захочешь, позвони. Или напиши. Сообщи, как твои дела.
Я закатываю глаза и отправляю письмо в архив. Есть кое-что более срочное – новое письмо от Акселя.
ОТ: axeldereckmoreno@gmail.com
КОМУ: leighinsandalwoodred@gmail.com
ТЕМА: (без темы)
Дори не знала, что я записываю ее. Я пришел к вам домой, но тебя не было. Дверь была не заперта, так что я зашел – Дори сидела за фортепиано. Я услышал мелодию, которая отличалась от той, что она обычно играла. Я украдкой наблюдал за ней, казалось, она снова и снова играла одну и ту же композицию. Я записал довольно продолжительный отрывок, а потом смиксовал с синтезатором и гитарой. Иногда, когда я слушаю
На этом письмо заканчивается.
Я прохожу по ссылке ниже. Еще один трек. Он загружается целую вечность, но когда начинает наконец проигрываться, у меня по спине бегут мурашки.
Это Тереза Тенг – та самая песня, которую Уайпо включала за завтраком.
За опущенными веками я вижу осторожные мамины руки, блуждающие по клавишам, пытаясь прочувствовать мелодию, все ее корни и вершины; мамины глаза закрыты, выражение лица наполнено ностальгией цвета сепии и изумрудной зеленью музыки.
Я вижу ее.
Я все вижу.
48Зима, девятый класс
Это было последнее утро зимних каникул. Я сделала себе кофе в папином френч-прессе и одна просидела на кухне не меньше часа, отчаянно пытаясь забыть сон про двух девочек с фотографии.
Их слова эхом отдаются в голове: У Дори нет дочери.
Участки тела, которые были стерты во сне губкой для доски, одновременно чесались и горели. Ощущение до сих пор оставалось у меня в ногах. Я хотела, чтобы меня знали и помнили, и не могла избавиться от этого чувства.
Нужно было отвлечься. Пальцы сами собой открыли сборник стихов Эмили Дикинсон.
– Что это? – спросила мама, заходя на кухню.
От неожиданности я подпрыгнула на стуле. Кофе выплеснулcя из кружки.
– Книга, которую я нашла, – осторожно проговорила я, с одной стороны надеясь, что она не догадается, какая именно книга, а с другой – что она хоть чем-нибудь выдаст себя.
Но она говорила не про книгу. Она указала на бусинки нефрита у меня на запястье.
– А, это я тоже нашла в подвале. Он твой?
Мама пристально всматривалась в браслет тяжелым, с прищурью, взглядом. Затем ее лицо разгладилось и вновь стало бесстрастным.
– Да, он очень старый.
– С тех времен как ты… еще жила на Тайване? – осторожно спросила я.
Она кивнула.
– Да.
– Хочешь его назад?
– Нет, на твоей руке это красиво.
Она вытащила вафельницу и повернулась ко мне, вопросительно подняв брови.
– Да, пожалуйста, – сказала я. – Можно побольше взбитых сливок? Просто сегодня последний день каникул и…
– И мне! – воскликнул Аксель, заходя в дом через заднюю дверь.
– И мне, – вторила ему мама.
Мы получили вафли с дополнительной порцией ягодного варенья и взбитых сливок; Аксель рассмешил маму историей о том, как на следующий день после Рождества они с сестрой убедили своего маленького двоюродного брата, что один из эльфов Санта-Клауса переехал к ним в подвал.
– Не знаю, где Энджи нашла эти безумные ботинки с колокольчиками, но она выставила их в коридор и раскидала на диване прядки волос «из бороды эльфа». И говорит такая: «Хорхе, если ты подождешь еще немного, он обязательно вернется!» А Хорхе ей: «Откуда ты знаешь, что эльф – это “он”?» Он прождал в подвале два часа! Даже принес эльфу тарелку с пастелями [22]. Я таким терпеливым никогда не был.
– Это очень жестоко, – проговорила я.
Аксель пожал плечами и широко улыбнулся.
– У паренька нет братьев и сестер. Кто-то же должен издеваться над ним.
Когда Аксель ушел домой, мама села за пианино. Больше всего я любила, когда она импровизировала – тогда каждое выступление становилось уникальным. В ее арсенале был набор мелодий, которые она то ли придумывала сама, то ли где-то находила, и она играла постоянно, но каждый раз по-новому; иногда ее губ касалась легкая улыбка, иногда она закрывала глаза и выглядела задумчивой.
Все казалось почти нормальным. Только папа уже много дней был в отъезде. Только мамины глаза становились стеклянными, словно она хотела спрятаться куда-то в глубь своего сознания.
Каро вернулась с горнолыжного курорта, где каталась на сноуборде, и я потащила Акселя к ней в гости. Мы впервые собрались все втроем, не считая уроков рисования.
– Бабушка с дедушкой просто с ума меня свели, – рассказывала Каро, пока мы спускались в подвал. – Половину поездки они сидели в шале и обнимались. А мама по-стоянно приценивалась к девушкам, подбирая мне кого-нибудь – и это было стремно, к тому же нечестно по отношению к Чеслин.