У него были острые, точеные плечи, словно созданные для крыльев. У Акселя была красивая спина.
Вообще, у Акселя все было красивое.
За последние несколько лет его тощие конечности стали более крепкими и спортивными. Можно было разглядеть формирующиеся в районе бицепсов мышцы. И его попа. Я никогда так долго не разглядывала попу парня.
Он застыл, словно почувствовав на себе мой взгляд.
– Ну что, готова? Я поворачиваюсь.
– Ага, да, я тоже, я готова, – слишком быстро, буквально на одном дыхании протараторила я, затем наклонилась, чтобы поднять носки и спрятать лицо.
Спать вместе – это было нечто совершенно новое. Да, мы тысячу раз спали с Акселем в одной комнате, но обычно один из нас был на диване, а другой – на надувном матрасе. Или мы оба лежали в отдельных спальных мешках. Плюс мы проводили бессчетное количество часов на кровати, играя в карты – такие старые и потрепанные, что можно было отличить пиковый туз от бубновой восьмерки по трещинкам на рубашке.
Но сидеть рядом – не то же самое, что лежать в одной постели.
Матрас был бугристый, со впадиной в центре. Каждый раз, когда я разворачивалась, пытаясь принять удобное положение, то сползала чуть ближе к нему.
В конце концов наши локти стали задевать друг друга, и Аксель засмеялся.
– Что? – напряженно выдохнула я.
– Проблема всех единственных в семье детей! – ответил он. – Вы не умеете делить пространство с другими.
– Я не виновата, что кровать проваливается!
– Да не волнуйся, – сказал он, все еще смеясь. – Будем делить середину. Можешь повернуться на бок?
Я развернулась к нему спиной, потому что мне казалось, что даже в темноте он сможет прочитать в моих глазах все чувства.
Я ощущала, как он елозит в кровати – его шевеления растрясли матрас, и я снова съехала к середине. Затем суета прекратилась.
– Все, – пробормотал он, и я почувствовала у себя на шее его дыхание. Он лежал на том же боку, что и я. Я велела себе успокоиться, расслабить конечности.
Его тело, всего в нескольких сантиметрах, обжигало меня своим жаром.
Мы не соприкасались, но лежали ужасно близко.
– Так лучше? – спросил он.
Я кивнула, но потом осознала, что он не увидит этого в темноте.
– Угу.
Мы затихли, и я прислушивалась к шуму его дыхания, такому размеренному, что я была уверена – он уснул. Все мое тело покалывало – совсем не сонное, сверхчувствительное к каждому звуку. Позади меня лежал мой лучший друг. Лишь небольшая полоска воздуха отделяла нас от объятий. Я сложила руки, как в молитве, и держала их под подушкой, надеясь, что желание прикоснуться к нему пропадет.
Прошло довольно много времени, а потом Аксель что-то пробормотал.
Казалось, что он спрашивал: «Какой цвет?»
Но я точно не знала. Я притворилась, что уже сплю.
58
Цвета вспыхивают один за другим, как обещания, а черный мерцает, как статическое электричество, как воспоминания, и все рушится, рушится, вспоминается,
рушится,
вспоминается;
эти два слова стали синонимами.
59Лето перед десятым классом
Проснувшись утром, я поняла, что развернулась на сто восемьдесят градусов и теперь упираюсь в грудь Акселя. Его лицо было повернуто ко мне, рука – частично у меня на ребрах, частично на талии.
В голове завопили сирены; на мне не было лифчика. В панике я откатилась в сторону. Его пальцы постепенно соскользнули с моего живота, и что-то у меня под кожей всколыхнулось. Я окончательно слезла с кровати и стала ждать, когда пожар во мне утихнет.
Вот он, мой лучший друг, спит. Без очков; темные ресницы опущены к щекам. Футболка задралась, обнажив часть худого живота.
Ресницы затрепетали, глаза открылись.
– Что случилось? – пробормотал он.
Я потрясла головой:
– Ничего. Э-э, а во сколько у нас автобус?
Он сел, потирая глаза.
– После обеда, не раньше.
– Ну… – Я посмотрела на отельные часы на ночном столике с их демоническими красными черточками, светящимися в форме цифр. – Уже почти полдень.
Аксель резко развернулся и нащупал очки.
– Черт, – сказал он. – Мы должны были выселиться до одиннадцати. Черт, черт, черт.
В автобусе я попросилась на кресло у окна – на случай, если не смогу смотреть на Акселя и мне понадобится куда-то пристроить взгляд. Но все, казалось, вернулось в норму. Мы вытащили свои скетчбуки и начали рисовать ноги друг друга: мои – в поношенных босоножках, со скалывающимся на больших пальцах коралловым лаком; его – в серых носках и кроссовках с зелеными подошвами.
Мы вышли на конечной остановке и сели в поезд до соседнего с Фэйрбриджем города. Аксель позвонил Тине, чтобы она встретила нас, так как знал, что она отреагирует наиболее спокойно. Накануне он удачно «забыл» всех предупредить, что не будет ночевать дома.
Когда мы уселись на заднее сиденье, Тина развернулась и посмотрела на нас:
– Аксель, о чем ты думал? Твой папа чуть с ума не сошел! Пора научиться брать трубку.
Аксель дождался, пока она отвернется, и наигранно закатил глаза.
– Я знаю, тетя Тина, знаю. Но это правда было важно, нужно было помочь Ли.
Тина смягчилась.
– Ли, милая, ты в порядке?
– Да, все нормально, спасибо.
– А твоя мама? Как она?
Я напряглась.
– Вы с ней не виделись?
– Нет, солнышко. Я ей звонила, но она не ответила и не перезванивала.
Когда Тина подъезжала к нашему дому, Аксель предложил мне помочь донести вещи, я задумалась и потом покачала головой.
Теперь я точно знала, что интуиция меня не подвела – с мамой что-то случилось. Что бы это ни было, мне не хотелось, чтобы Аксель это видел.
Я нажала на дверной звонок и тут же услышала папины тяжелые шаги, быстро ступающие по коридору. Он распахнул дверь.
– О чем ты думала?! – На его лице попеременно вспыхнул целый спектр эмоций: шок, гнев, облегчение, снова гнев.
– Я…
– Мне позвонили из «Мардэнн» и сообщили, что моя дочь исчезла и что мне надо срочно звонить в полицию и привлекать к поискам «Амбер Алерт» [25]! Ли, как тебе это вообще могло прийти в голову?!
– Я просто…
– А потом мне позвонили Морено, которые искали Акселя – он втянул тебя в этот спектакль с побегом? Кстати, ты под домашним арестом! До конца лета!
У меня свело челюсть от несправедливости услышанного.
– Что?! Ладно, пап, можешь на секунду успокоиться?
– Успокоиться? Нам пришлось подать два заявления о пропаже! – Папа принялся качать головой и закатывать глаза в стиле «поверить в это не могу». Затем он развернулся, оставив меня самостоятельно выпутываться из лямок многочисленных сумок. – Какого черта?..
– Ли?
Я резко вскинула голову. Голос моей матери, бесплотный, выплывающий откуда-то сверху, издалека. Она шла вниз по ступеням. Впервые за несколько недель она произнесла мое имя.
– Что случилось? Почему ты так злишься? – спросила она, спустившись.
– Ничего, – вставил отец. Он выглядел измученным. – Все в порядке. Я просто громко говорил.
– Ли, – произнесла она с мягкой улыбкой. Ее бледно-розовый халат придавал ей ангельское свечение. Она обняла меня, а я была так потрясена, что встала как вкопанная, даже не догадавшись обнять ее в ответ.
– Ты хорошо провела время на вечеринке?
– Вечеринке? – переспросила я в смятении и посмотрела на папу; он избегал моего взгляда.
– Я рассказал маме о вечеринке с ночевкой, – хмурясь, проговорил он. Настала моя очередь подыгрывать.
После двух недель кошмара, в котором я оказалась по его вине, я определенно не была настроена ему помогать.
Но доброта, светившаяся на мамином лице, заставила меня передумать. Я хотела, чтобы она была счастлива. Темнота вокруг ее глаз, казалось, немного посветлела, и стояла она более прямо.
– Да, конечно, мам, все было отлично.
Папины плечи облегченно осели. Он развернулся и пошел в свой кабинет.
Мама помогла мне с сумками.
– Зачем ты взяла так много вещей на просто вечеринку? – Она издала короткий смешок, и этот звук был таким мелодичным, таким совершенным, что у меня перехватило дыхание.
– Ох, даже не знаю, – беспечно ответила я. – Думала, что мне все это понадобится.
Мама направилась на кухню, но я остановила ее и сжала в объятиях. Она немного удивилась, а затем крепко обхватила меня в ответ. Я крепко закрыла глаза и вдохнула. Она снова пахла чистотой. До моего отъезда ее запах был несвежим и спертым, потому что она сутками не принимала душ. Теперь ее волосы лоснились от кокосового шампуня. Рубашка у меня под подбородком пахла свежестью. Какие замечательные признаки.
– Такое ощущение, что я не видела тебя сто лет, – сказала она.
– И я, – ответила я, быстро смаргивая поступающие к глазам слезы.
Папа весь вечер меня избегал. Только на следующее утро я поймала его на кухне, когда он готовил кофе.
– Пап, что происходит? – Мне стоило огромных усилий сохранять спокойствие и не повышать голос. Мама еще спала.
Под его глазами залегли серые тени. Он бросил на меня осторожный взгляд, пока возился с френч-прессом.
– Что с мамой? Почему она такая растерянная?
– Сейчас она в порядке, – сказал папа. – Растерянность пройдет.
Сейчас она в порядке. Звучит так, как будто что-то поменялось.
Внутри меня вскипала ярость.
– Что ты с ней сделал? Ты для этого отправил меня подальше?
Папа покачал головой и потер переносицу большим и указательным пальцами. Его голос понизился до громкого шепота:
– Маме еще нужно время на восстановление, понимаешь? Она проходила лечение.
Я едва не взорвалась.
– Что?!
– Тс-с-с. – Он поднял руки, раскрыв пальцы веером.
– Какое лечение? – Мне хотелось со всей силы что-нибудь пнуть. – Почему ты мне ничего не сказал?