Чернота исчезает. Мы падаем на землю, и от удара у нас дрожат ноги.
65Дым и воспоминания
Зеленое поле. Щербетное небо. И мы.
Что это, черт возьми, за место?
Уайпо показывает на травяные луга, раскинувшиеся впереди, и ее палец словно запускает движение ветра. Сильный порыв проносится между нами, разметав волосы по моему лицу и заставляя бабушкину тунику неистово вздыматься.
В этот момент снимок, подпрыгивая и трепеща от легкого ветерка, касается моих щиколоток, и тут я замечаю, что по всему полю разбросаны разные предметы. Фотокарточки. Письма. Конверты с адресом на китайском языке.
Потом я замечаю лежащую на боку коробку; на ней черным маркером написано мое имя.
Вещи, которые принесла мне птица. Коробка, которую бабушка с дедушкой якобы сожгли. И повсюду – сломанные черные палочки с благовониями. Что же я наделала?
Уайпо тянется к скомканному куску бумаги на земле, лежащему рядом со мной. Как только она к нему прикасается, появляется характéрная вспышка.
Цвета меркнут. Цвета возвращаются.
Земля уплывает у нас из-под ног, и на замену ей приходит бежевый ковер – как у папы в кабинете. Комната слабо освещена и пахнет свежепостиранным бельем; мы стоим прямо у стола, где он что-то пишет перьевой ручкой на листке бумаги. Но оказывается, что текст – не на английском. Штрихи и черточки оформляются в китайские иероглифы. Он пишет с красивой, отточенной легкостью.
Ручка вдруг издает резкий звук рассеивающейся жидкости: черные чернила впитываются в бумагу пятном в форме собачьей кости.
Рядом со мной вздыхает бабушка. Она участливо показывает на чернильное пятно. Через пару секунд я наконец понимаю: она узнала этот лист бумаги.
Неужели он… Мысль тяжелым грузом падает в желудок. Он пишет ей? Уайпо?
Папа качает головой, глядя на большую кляксу, но продолжает писать, огибая ее. Он заканчивает письмо, подписывается на английском и машет листком, чтобы чернила быстрее высохли.
Он вытаскивает что-то из ящика стола: мои фотографии (я тогда была в седьмом или восьмом классе), фотографии мамы и несколько снимков с нами тремя. Наконец, он берет несколько моих работ – бóльшую часть я даже не помню. Автопортрет. Бельчонок, нарисованный масляной пастелью. Мамины руки, застывшие над клавишами. Воскресные вафли – эскиз, сделанный углем.
Папа осторожно складывает все рисунки в защитную папку, скрепкой прикрепляет к ней письмо и помещает все в большой желтый конверт. На нем уже написан адрес на китайском, а в самом низу аккуратно напечатано: Тайвань (Китайская Республика).
– Брайан? – доносится из коридора мамин голос.
Он поспешно задвигает тонкую посылку куда-то в затененную зону за монитором компьютера.
Затем слышится стук – два мягких удара костяшками пальцев, – и дверь приоткрывается.
– Ужин готов, – говорит мама, заглядывая внутрь.
Уайпо делает тяжкий вдох. Папа с улыбкой поворачивается к двери; его пальцы, словно на середине мысли, застыли над клавиатурой.
– Иду.
Поток света и цветов, переливающийся, гудящий – чуть дольше, чем обычно.
Затем – темнота. Затем – вспышка, и цвета снова становятся приглушенными. Кажется, мы перенеслись еще раньше во времени.
Внезапно я в тысячу раз лучше осознаю все, что вижу, слышу и ощущаю. И думаю тоже – я могу чувствовать мысли других людей.
На старой кухне с оштукатуренными стенами поет, помешивая что-то в кастрюле деревянной ложкой, молодая женщина. Затем она со счастливым вздохом опускается на плетеный бамбуковый стул. Свободная рука поддерживает округлившийся в ожидании ребенка живот.
Это Юаньян. Уже не маленькая девочка, но и не та Уайпо, которую я знаю. Где-то между.
На кухню, широко улыбаясь, заходит ее муж. На нем темная форма, волосы коротко подстрижены. Это Уайгон – такой молодой, что я с трудом его узнаю.
– Больше не могу ждать, – говорит он. – Когда уже родится малыш?
Странно слышать, как он говорит; понимать, что когда-то и у него был голос.
– Знаешь, он ведь не игрушка, – качает головой Юаньян. – Он будет живым существом.
– Она, – поправляет Уайгон.
– Почему ты так уверен, что это девочка? – говорит Юаньян.
– А ты почему так уверена, что это мальчик? – говорит ее муж.
Юаньян пожимает плечами.
– Просто предположила.
Это ее первый ребенок; откуда ей знать?
– А я не предположил, – заявляет Уайгон. – Мне это приснилось.
Тяжелая темнота. Вспышка света. Новые цвета.
Сцена, которая напоминает ту, где я уже оказывалась благодаря дыму: женщина на постели с бугорком одеяла поверх живота. Это Юаньян, но на несколько лет старше. У нее уставший взгляд, но лицо светится от счастья. И снова здесь ее муж – теперь он стоит рядом с кроватью и качает их новорожденного ребенка. Это другая девочка – она уже полна музыки и агукает, кряхтит и моргает, глядя на них.
Молодой Уайгон отходит, чтобы поправить размотавшееся одеялко, и я замечаю маленькую коричневую отметку на складках под подбородком малыша. То же родимое пятно, которое все свое детство я наблюдала на ее худой бледной шее. Это моя мать.
– Цзинлинь, подойди и познакомься с сестрой, – зовет Юаньян.
Сестра. Сестра. Сестра. Сестра. Слово пульсирует у меня в голове, обернутое хлопковой дымкой недоверия. Значит, мама – младшая сестра. Так вот кто изображен на черно-белых снимках. Моя мать и моя тетя. Дори и Цзинлинь. Четырехлетняя девочка появляется из темного угла, где беззвучно стояла все это время. Она застенчиво жует кончик своей косички.
– Смотри, Цзинлинь, – произносит ее отец, – твоя сестра выглядит почти так же, как ты, когда только родилась.
Цзинлинь вытягивается, стараясь разглядеть получше.
– Представляешь, ты тоже была когда-то такой крошечной. – Ее отец широко улыбается. Его лицо блестит от пота, отчего цвет его радостной улыбки становится еще ярче.
В комнату поспешно входит акушерка, раздает указания и заново пеленает новорожденного.
– Цзинлинь, – говорит она, – ты теперь старшая сестра. У тебя появилась очень важная роль. Ты к ней готова?
Глаза Цзинлинь широко раскрыты и смотрят не мигая.
– Сегодня твоя жизнь изменилась. Теперь у тебя по-явился человек, о котором нужно заботиться. Для начала ты как старшая сестра можешь пойти и подготовить кухню, чтобы я вскипятила воду. А потом мы всё помоем и продезинфицируем.
Цзинлинь кивает и исчезает за дверью.
Юаньян берет ребенка на руки и целует плоский носик. Какое же это волшебное маленькое существо, прекрасное и теплое.
Она светится счастьем, но одновременно думает о родной матери, которая когда-то так же держала ее на руках – только-только появившуюся на свет; о матери, которая решила продать своего новорожденного ребенка. Юаньян подносит малыша ближе к себе, глубоко вдыхая. Ее новорожденная девочка невероятно вкусно пахнет – лучше, чем самые изысканные чайные листья Алибунских гор.
– Они будут лучшими подружками, – говорит ее муж, сияя. – Две наши маленькие девочки.
– Да, – отвечает Юаньян, согретая этой мыслью. – Лучшими подружками.
Вспышка. Свет меняется.
В гостиной, которую я не узнаю, Юаньян мечется кругами между двумя парчовыми креслами. Она постарела на пару десятков лет. У нее короткие волнистые волосы; серебристые прядки поблескивают на свету. Уголки глаз начинают опускаться и покрываться морщинами.
– Цзинлинь, пожалуйста, – произносит она, – поговори с ней. Она несчастлива.
Что-то в этом воспоминании ощущается иначе. Мне требуется мгновение, чтобы понять: я вижу происходящее глазами Цзинлинь. Изображение нечеткое – все кажется более расплывчатым, чем обычно. Сложно разглядеть лица. Я чувствую сладкий цветочный аромат – значит, я нахожусь в памяти Цзинлинь.
Она превратилась в молодую женщину. Волосы уложены в аккуратный пучок. Простое платье с пухлыми, вздымающимися рукавами висит на плечах.
Юаньян вздыхает.
– От тебя никогда не было столько проблем! Ты всегда была такой целеустремленной.
– Хватит нас постоянно сравнивать, – тихо произносит Цзинлинь.
Юаньян качает головой.
– Тебя она послушает. Скажи, что ей нужно постараться, что она должна определить приоритеты.
– Скажу, – коротко произносит Цзинлинь, чтобы успокоить мать. Но она знает, что ее младшая сестра отличается от нее по духу, что в ней живут другие амбиции. В голове ее сестры тысячи разных идей и мыслей – даже сейчас, когда она только оканчивает старшую школу. Мечты, которые простираются дальше обыденных желаний быть идеальной дочерью, идеальной женой. Ее сестра – при хорошей поддержке и правильных намерениях – может стать великим музыкантом.
Цзинлинь абсолютно убеждена в том, что ее сестра может стать успешной, может стать знаменитой, может стать любимой всем миром – миру только нужно о ней узнать. То, как ее сестра управляется с фортепианными сонатами и концертами, не имея возможности практиковаться дома ни на чем, кроме сломанного стола, – это настоящее волшебство. В пальцах ее сестры определенно заключено что-то неземное. Что-то, чего остальные члены их семьи понять не могут.
– Спасибо, Цзинлинь, – говорит Юаньян; ее голос наполнен облегчением. – Ты всегда знаешь, что делать. Она послушает тебя, я уверена.
Цзинлинь тоже уверена, потому что точно знает, что сказать сестре: усердно заниматься – да. Определить приоритеты – да. Но еще – понимать, что, если ее приоритеты отличаются от тех, которые пытаются насаждать родители, в этом нет ничего страшного. Если им потребуется время – пусть даже годы, – чтобы понять эти приоритеты, то она, Цзинлинь, всегда будет рядом, будет поддерживать сестру и попытается помочь маме и папе понять: некоторые вещи стоят того, чтобы ради них отказываться от всего остального.
Все меркнет с электрическим гудением. На смену цветам приходит темнота, затем – вспышка, переходящая в новое воспоминание.
У входа в терминал международного аэропорта Чжунчжэна Цзинлинь сжимает запястье младшей сестры. Дори уже взрослая девушка, студентка; она готовится впервые отправиться за границу. Цзинлинь с трудом в это верит. Юаньян стоит за ними – ее лицо скривилось в явном неодобрении.