Вспышка.
Мама стоит в углу, прижимая плечом крупный пластиковый телефон. Ее лицо повернуто к стене, где никто не заметит его выражения. Она наматывает спираль провода на указательный палец, колечко за колечком, до тех пор пока в них полностью не скрываются суставы. Из трубки доносится молодой мужской голос; его звук слегка прерывается, так что мне требуется еще секунда, чтобы понять, что это мой отец.
– Но как у тебя дела? – спрашивает Брайан.
– Нормально, – говорит Дори, голос тихий, смущенный. Тогда я понимаю, что Уайпо стоит на кухне всего в нескольких шагах и внимательно вслушивается в разговор со странным выражением на лице.
– Я скучаю по тебе, – говорит Брайан.
– И я по тебе, – мягко отвечает Дори.
– Твои родители слышат? – спрашивает он.
– Да, но они не понимают. Все в порядке.
Слышно, как он делает глубокий вдох.
– Я к тебе приеду.
Дори молчит. Что-то в положении ее плеч меняется. Она поднимает руку, чтобы крепче ухватиться за телефон.
– Правда? Ты едешь в Тайвань?
– Да. И если твои родители захотят встретиться, я хотел бы с ними познакомиться.
Она медленно кивает, не в силах произнести ни слова.
– Дори? Ты меня слышала?
– Да, – наконец отвечает она, полная эмоций.
Голос Брайана становится тише.
– Ты в порядке?
Она снова кивает, но он этого не видит.
– Да. Мне нормально. Я должна сейчас идти.
– Хорошо. До встречи, Дори.
– До встречи, – почти шепчет она.
Когда Дори кладет трубку, Уайпо тут же вырастает перед ней.
– Кто звонил? С кем ты разговаривала?
– С однокурсником, – отвечает Дори.
– С каким? С тем американцем? С которым познакомилась летом?
– Да.
– Почему ты так странно говорила? – не унимается Уайпо.
– Не странно, – говорит Дори, но избегает взгляда матери. Затем демонстративно смотрит на часы. – Я пошла на рынок, пока все хорошие овощи не разобрали.
Уайпо не отвечает и, нахмурившись, отворачивается.
Надевая туфли, Дори делает вид, что не слышит разговор родителей в соседней комнате.
– Кто звонил? – спрашивает Уайгон.
– Сказала, что одногруппник. – Голос Уайпо кажется совсем не радостным. – Думаю, это был он.
– Американец?
– Да, – отвечает Уайпо. – Она разговаривала с ним на английском.
– Нельзя допустить, чтобы у нее был этот американский парень. Она должна выйти замуж за китайца. Должна.
– Ты ей скажи, – произносит Уайпо. – Она ведет себя странно.
Дори закрывает за собой дверь так тихо, как только может, и бежит вниз по ступеням.
Цвет меняется. Воспоминания рассеиваются.
75
Цзинлинь… Она умерла такой молодой. Почему я об этом не знала?
И бабушка с дедушкой… Я никогда не думала, что они так негативно относились к выбору моей матери. Трудно представить их такими строгими и властными. Какое значение имело то, что мамин избранник не китаец? Не тайванец? И вообще не азиат? И что тогда они думают обо мне – ведь я продукт брака их дочери с белым мужчиной?
Интересно, Уайпо и Уайгон до сих пор не изменили своего мнения? А может, папа именно поэтому и ушел отсюда – так как находиться с ними стало невыносимо.
Как мои родители собирались построить семью с таким количеством секретов? Это то же самое, что заложить дом на хлипкой земле над сетью траншей и молиться, что фундамент выдержит постройку. Неудивительно, что наша семья развалилась.
Мой телефон кратко звякает.
ОТ: axeldereckmoreno@gmail.com
КОМУ: leighinsandalwoodred@gmail.com
ТЕМА: (без темы)
Я нажимаю на письмо, и некоторое время оно загружается.
В поле для текста – ни слова. Только изображение, которое я раньше не видела. Акварель, нарисованная Акселем: на кухонной стойке сидит кошка и поворачивается усами к маминому подбородку.
Эти двое смотрят друг на друга так, будто в мире больше никого не существует.
76Осень, десятый класс
Деревья изменились; многие из них уже избавились от коричневых оттенков. По нашему газону рассыпаны хрустящие частички осени. Воздух кусался – было на добрых десять градусов холоднее, чем я ожидала.
Декорации для Хэллоуина, казалось, захватили весь мир: чучела в поле, которое мы проезжали по дороге в школу; наклейки с привидениями, ведьмами и Франкенштейнами в каждом втором окне; резные тыквы, некоторые – со светящиеся свечами внутри.
Когда я вернулась домой тем холодным днем, то даже не взглянула на кошку на фортепианной банкетке. Мозг незамедлительно отправил этот образ куда-то на задворки сознания. Она была лишь очередной декорацией – существо такое черное, чернее не бывает; идеальное для ведьминого часа.
Я сняла куртку, и кошка вцепилась в нее. И вот тогда я наконец обратила на нее внимание.
– Эм, привет? – крикнула я в пустоту дома.
– Черт побери! – Что-то тяжелое стукнулось об пол. – Ай, черт. Ай, ай, ай.
– Пап? – Я удивилась тому, что он дома. Мы ждали его завтра утром. Я даже немного расстроилась; это означало, что я не смогу спокойно порисовать. Но я постаралась взбодриться, ведь он нечасто бывал дома по пятницам.
– Ли! – Папа обогнул угол коридора, и его лицо засветилось облегчением. – Ты как раз вовремя. Я уговорил маму съездить по делам, но она может вернуться в любой момент. Подойди помоги мне.
Он поманил меня в гостиную, где стояла, завалившись набок, странная геометрическая конструкция. Я помогла ему выравнить конструкцию, и он зафиксировал что-то на дне.
– Вот. Ну, как тебе?
– Э-э… Отлично? – Сооружение было выше меня. В нем находились платформы с ковриками и колонны, обернутые чем-то вроде веревок.
– Это игровая площадка. Для Мэймэй.
Я подняла брови.
– Для кого?
Кошка вдруг мяукнула, словно поняла, что мы говорим о ней.
– Это сюрприз, – сказал папа, беря животное на руки.
– Ты купил нам… кошку? – Я пыталась оправиться от шока. Он так много путешествовал, что мы устали запоминать его часовые пояса. Кто-кто, но уж точно не он должен принимать решение насчет домашних питомцев.
– Я подумал… Короче, я волнуюсь, что маме стало одиноко. Мне кажется, компания ей бы не помешала.
– А я? А ее ученики? Мы все так, пустое место?
– Ее ученики… – повторил папа со странным выражением на лице. – Ну да. – Он внезапно занялся кошачьим домом, хотя тот казался завершенным.
– Пап, ты что-то недоговариваешь.
– Хм-м? – невинно произнес он.
Я вспомнила маму, вечно усталую и изможденную, когда бы я ни пришла домой. Теперь я возвращалась на последнем автобусе – Нагори разрешал мне работать над портфолио для Kreis в кабинете рисования. Раньше после школы я прослушивала по крайней мере четыре занятия фортепиано, но в последнее время я приходила так поздно, что все пропускала.
Или пропускать было нечего?
– Она ведь еще преподает, да?
Папа не ответил.
Внутри меня так быстро закипел гнев, что я даже удивилась.
– Она перестала? Опять? А мне вы когда собирались сообщить?
И как вышло, что папа узнал об этом первым?
– Послушай, у нее непростой период…
– А ты откуда знаешь, какой у нее период? Ты едва бываешь дома, пап, – сказала я жестче, чем хотела.
Он заметно вздрогнул.
Я сложила руки на груди.
– Ей снова становится хуже. Ей нужна помощь.
Воцарилась продолжительная тишина. Наконец он произнес:
– Ты права, я провожу дома слишком мало времени. Нужно что-то менять. Еще год в таком режиме – и все, больше никаких конференций, никаких перелетов. Я поработаю еще следующим летом, а потом вернусь, буду преподавать здесь и по обычному расписанию. Договорились?
Настала моя очередь молчать. Я не знала, что сказать. Верила ли я ему? Я не понимала до конца. Звучало все слишком радужно, не могло это стать реальностью. Хуже всего было то, что какой-то темной, отвратительной части меня не хотелось, чтобы это становилось реальностью. Потому что если папа будет дома, я не смогу свободно работать над картинами. Он постоянно будет придираться, будет говорить, чтобы я фокусировалась на более практичных вещах. И наверняка не разрешит Акселю заходить к нам так часто.
– А еще она обратилась за помощью, – сказал он упавшим голосом. – Доктор прописал ей новые препараты. Из-за этого ее состояние может немного ухудшиться. Но мы внимательно следим за изменениями.
Я сжала губы в тонкую линию, чтобы сдержаться и не комментировать иронию использованных им слов «мы» и «внимательно следим».
Я рухнула на диван. Мне было непонятно, почему я последней узнаю о таких вещах. Разве не я была более надежной поддержкой – по сравнению с папой? Мне пришлось постараться, чтобы скрыть свое отвращение.
Тут мы услышали звук открывающегося гаража и жужжание мотора. Папа выпрямился в радостном предвкушении. Он усадил Мэймэй на самый верх ее домика.
Мама вошла, и кошка мяукнула.
– Сюрприз! – почти прокричал папа, вскидывая вверх руки.
– О, – сказала она, – боже мой. Это кошка?
Я всегда думала, что мама ненавидит кошек. Когда-то давно она говорила, что они кажутся ей зловещими существами, которые душат людей, пока те спят. Но в ту же секунду, едва она осторожно протянула руку, Мэймэй уперлась мордой прямо в мамину ладонь и начала мурлыкать. Они сдружились так, словно были созданы друг для друга.
Папа снова улетел, и мне стало интересно, чувствует ли он хоть какую-то вину за то, что теперь бросает на одно существо больше? Дни становились все холоднее, а мама спала все дольше. К тому моменту я стала экспертом по самостоятельности. По утрам вылезала из кровати ровно за семь минут до того, как к нашему дому подъезжал Аксель. Этого времени хватало как раз на то, чтобы быстро одеться, почистить зубы, схватить маффин и выйти на улицу.
Я не знала, как долго спала мама после моего ухода, но утешало хотя бы то, что она вставала покормить Мэймэй, налить ей чистой воды и поменять поддон.