– А вам она принесла?
Глаза Фрэда расширяются, и он кивает.
– Да, даже очень. Все, что у меня есть сейчас, – все благодаря Чен Цзинлинь. Именно поэтому у меня все еще есть квартира в Тайбэе. Я приезжаю туда пару раз в год. Но я оставил квартиру для нее, за все, что она сделала для меня. – Он вздыхает. – Наверное, скоро я снова должен поехать в Тайбэй. Там всегда есть дела, с которыми нужно разобраться.
Я пытаюсь представить жизнь, в которой присутствует призрак; которую изменил призрак.
Пролетает свежий ветерок – словно вызванный моими мыслями, – и мне кажется, что я слышу вдалеке взмахи крыльев. Я смотрю в небо, ищу какой-нибудь знак или силуэт – что угодно.
Ветер стихает. Все снова спокойно.
– Какой была свадьба? – спрашиваю я.
– Как обычная свадьба, только вместо невесты они сделали как будто куклу. Из бамбука и бумаги. На ней были одежда и украшения. А потом они все сожгли. Мы отправили все в мир призраков.
– А на свадьбе вы… – Я замолкаю. Жду, пока слова улягутся на языке. – Вы видели мою маму?
Фрэд трясет головой.
– Нет. Твой дедушка сказал, что у Чен Цзинлинь есть сестра. Но я с ней не встретился. Почему она не приехала с тобой в Джиуфен?
Вопрос звучит настолько неожиданно, что вдох застревает у меня в груди.
– Она, гм… Она не смогла.
– Жаль, – говорит он. – В следующий раз.
– В следующий раз, – эхом отзываюсь я.
Он затягивается сигаретой и откидывает голову, выпуская дым в потолок.
У меня возникает еще один вопрос.
– Вы когда-нибудь видели Цзинлинь?
– Я же говорил, она умерла, поэтому и…
– Нет, я имею в виду, – я наклоняюсь чуть ближе, – ну… ее дух? Ее призрак?
Он нахмуривает брови.
– Я вижу и слышу достаточно, чтоы знать, что она здесь.
– Вы когда-нибудь видели других призраков?
Фрэд снова выглядит сердитым. Он щелкает по сигарете большим пальцем. На стол сыпется пепел.
– Почему спрашиваешь это?
– Просто кажется, что вы о них много знаете.
– Конечно, – почти оправдываясь, говорит он. – У меня была жена-призрак. – Он смотрит на воду, и что-то в его лице смягчается. Голос становится совсем тихим. – Сейчас месяц призраков. Не самое хорошее время задавать такой вопрос. Особенно здесь.
– Почему особенно здесь?
– Мы рядом с Цзилуном. Там фестиваль призраков проходит очень широко и привлекает внимание многих призраков. И из-за их высокой концентрации они становятся более заметны для живых. Так, как ты видишь их сейчас в деревьях. Когда призраки поднимаются сюда, их легче разглядеть. Я говорил уже раньше. Gui yue hui oeng dao gui. – Фрэд вдавливает кончик сигареты в край балконной стены и встает. – Я иду спать. Ты здесь останешься?
– Ага, думаю, еще посижу.
– Ладно, только закрой дверь, когда пойдешь. Не сиди слишком долго. Не забывай – сейчас месяц призраков.
Я прислушиваюсь к его удаляющимся по лестнице шагам; в конце концов остаются лишь звуки шуршащих на ветру ветвей деревьев и случайных машин и мопедов, проезжающих по дороге внизу.
Я сижу до тех пор, пока не начинаю мерзнуть: кожа покрывается мурашками от одного прикосновения. Я собралась было уйти, как вдруг что-то слышу.
Взмахи крыльев. Пульсирующий волнами ветер.
Я моргаю, и появляется птица – такая же огромная и прекрасная, как и в первый раз. Самые красные перья в темноте кажутся почти фиолетовыми; они блестят в масляном свете луны, длинные, острые и изогнутые. Она проносится совсем низко над землей. Она выписывает в воздухе круги и восьмерки, прорезая себе путь по небу.
Каждый раз, когда мне кажется, что она улетела, она делает круг и возвращается.
В том, как она парит, есть что-то радостное и нетерпеливое. С каждым мощным ударом крыльев птицы набирает высоту. Она поднимается в воздух и снова устремляется вниз. Самые длинные перья следуют за ней, как хвост воздушного змея, как лента танцора.
Я встаю и со всей силы подпрыгиваю вверх, размахивая руками над головой.
Почему она не спускается, чтобы со мной поговорить?
Я хочу, чтобы вы помнили
Непонятно, заметила ли она меня. Но я отчаянно верю в то, что она знает: за ней кто-то наблюдает. Она ныряет вниз, разворачивается, подпрыгивает.
– Мама, – говорю я, когда слово наконец добирается до моего горла.
Эти два слога словно разрушают чары.
Высоко в небе птица вдруг колеблется – всего какую-то миллисекунду. Она опускается в последний раз, а потом улетает.
80
Сорок семь дней.
Все цвета вокруг словно плавятся, перенасыщенные влагой. Неоновый синий капает с неба. Глубокий зеленый стекает в море и на дороги. В голове стучит. Ребра болят. Видимо, не зря говорят, что высыпаться – необходимо.
Сорок седьмой день пронесся как одно мгновение. Завтрак. Храм. Автобус. Поезд. Метро. Пересадка на другую линию. Пешком до дома.
Время – улетучилось.
– Нашли что-нибудь в Джиуфене? – спрашивает Фэн.
Осталось два дня. Два дня, чтобы найти ее.
Мне отчаянно нужно поспать; прошлой ночью, после того как улетела птица, мне так и не удалось сомкнуть глаз. Я сидела и смотрела в небо до самого утра.
Солнце выползло над водой, чтобы растормошить сонный мир, и длинные завитки тумана поднимались над горами, словно вереница призраков. Птица так и не вернулась.
– Я познакомилась с Фрэдом. Который женился на духе Цзинлинь, – говорю я Фэн.
Ее пальцы теребят кромку блузки в ромашках на участке, где выскочила нитка.
– Бедная Цзинлинь, – произносит Фэн. – Она… да, готова поспорить, ей бы очень хотелось влюбиться перед тем, как умереть.
Небо окрасилось бархатистым индиго; его оттеняют темные серебристые облака.
Однажды мама сказала мне: «В облаках, которые ты видишь ночью, таятся обещания».
– Птицу я тоже видела, – продолжаю я. – И, кажется, она видела меня. Но она не спустилась, она не…
Мой голос надламывается, и мне вдруг срочно нужен глоток воздуха.
– Может, она не хотела, – очень тихо произносит Фэн. – Может, этого было достаточно.
– В смысле? Она сказала мне поехать в Тайвань, значит, ей нужно мне что-то поведать.
– Может быть, на самом деле ей нужно просто помнить, – говорит Фэн. – И чтобы помнили ее.
Дым, пластами проплывая мимо, пританцовывает в воздухе ночного рынка. Я шумно тяну суп из миски, полной широких квадратиков плоской рисовой лапши, – несладкая закуска, которую заказала мне Фэн. Мы здесь вдвоем – сидим на лавке и наблюдаем, как дети играют с собакой. Они сидят на корточках и хихикают над болтающимися шелковистыми собачьими ушами.
Потом один из детей вскакивает и начинает кричать:
– Agong! Agong!
Мать спешит к ним, чтобы утихомирить. Она выдает длинную вереницу слов, но мне не удается их расслышать. Она выглядит обезумевшей.
– Что происходит? – спрашиваю я Фэн.
– Девочка говорит, что видит дедушку. А ее мать отвечает, что это невозможно.
– Почему?
Фэн пожимает плечами.
– Мать говорит, их дедушка на небе. «Нет, не на небе», – возражает маленькая девочка. «Откуда ты знаешь?» – спрашивает ее мама.
Девочка трясет головой.
Всего через несколько часов сорок седьмой день подойдет к концу.
– Маленькая девочка говорит: «Потому что на небо отправляются только ангелы». А теперь… мать отвечает, что их дедушка и есть ангел. Но девочка ей не верит.
Мы молча наблюдаем, как мать уводит девочек прочь. Та, что постарше, – она и устроила сцену – оглядывается через плечо, не прекращая глядеть куда-то вдаль.
– Дети знают истину, – очень тихо произносит Фэн.
Я поворачиваюсь к ней.
– В смысле? Что ты имеешь в виду?
– Они еще не научились жить с пеленой на глазах. Эта привычка приходит с возрастом. Дети всегда точно знают, что они видят. Именно поэтому духи не могут от них спрятаться.
Духи не могут от них спрятаться.
Я вспоминаю о птице, и о ее перьях, и о своих страшных снах, в которых она страдает и исчезает.
Я смотрю на город, на автомобили и мотоциклы, стекла и фонари. Здания вдалеке мерцают и светятся – россыпь искусственных звезд.
Мы наблюдаем, как молодая пара проходит через ночной рынок, толкаясь плечами, пальцы рук крепко переплетены. Они едят десерт напополам, улыбаются друг другу и смеются.
– Ты когда-нибудь была влюблена? – спрашивает Фэн.
– Не знаю, – отвечаю я, но чувствую, будто вру.
Любовь… А что мы на самом деле о ней знаем?
81Осень, десятый класс
Прошло почти два месяца с тех пор, как Нагори сообщил мне про берлинскую выставку молодых художников, а папа до сих пор не обмолвился об этом ни единым словом. Видимо, мама решила ему не говорить. Будь что будет.
Шел июнь, и мне казалось, что у меня есть еще куча времени, но Нагори то и дело спрашивал, как продвигается подготовка.
– Что, черт подери, мне рисовать, Аксель?
Я плюхнулась на диван лицом вниз и вжалась носом в твидовую обивку. Мой скетчбук лежал на полу, куда я швырнула его ранее – чтобы не пришлось смотреть на уже начатые рисунки.
– Я вообще не понимаю, как сделать это долбаное портфолио.
– А что не так с рисунками, над которыми ты уже работаешь? – спросил он, вдавливая аккорды в свою электронную клавиатуру. Он сделал потише; я слышу стук его пальцев по пластику лучше, чем сами ноты. – Разве ты не рисовала после уроков?
– Все это не подходит. Я не могу просто продолжать рисовать эти странные, сюрреалистичные, схематичные… штуки. Если я правда хочу попасть на выставку, то должна отправить работы, которые более…
– Глубокие? – попробовал угадать он.
– Да, точно. Глубокие и более-менее законченные.
– Ну, на это просто нужно немного времени. Но я не уверен, что можно попытаться сделать работы глубокими. Мне кажется, именно так получается… претенциозный хипстерский отстой.