Вспышка.
Цвета исчезают. Свет растворяется.
Я слышу всхлип и понимаю, что это мой. Но, коснувшись лица, обнаруживаю, что щеки остались сухими. На самом деле я не плачу. Я никогда еще не чувствовала себя такой иссушенной.
Задолго до того, как я потеряла маму, мама потеряла свою сестру. Мама потеряла родителей – или, во всяком случае, она в это верила. А вера – разновидность магии. Вера может многое воплотить в жизнь.
Задолго до того, как врачи категоризировали ее состояние и дали ей рецепты с многосложными названиями медицинских препаратов. Задолго до того, как папа начал пропадать в командировках.
Задолго до всего этого: ей уже было больно.
84
Я моргаю, чтобы отогнать воспоминания, и мир возвращается в оттенках, ставших из-за недостатка сна слишком резкими.
Зачем дым показывает все это мне? Зачем cнова вызывать у меня страдания, когда я уже так много потеряла? Столько всего было бы лучше просто забыть.
От всего этого в легких застревает боль.
Я смотрю вниз в поисках серой cубстанции, но там ничего нет. Ни пыли, ни пепла.
Вместо этого у меня на ладони покоится нефритовый кулон – такой же, как прежде. Он не сгорел. В грудь ударяет волна облегчения, и я делаю глубокий вдох.
Он все еще здесь. Я могу оставить его себе.
Единственное доказательство того, что тут горели благовония и разворачивались воспоминания, – подпаленная цепочка. Некоторые участки окислились и стали темными. Но звенья все равно держатся крепко. Я застегиваю подвеску на шее, радуясь утешительному грузу кулона, радуясь, что после всего случившегося у меня сохранилось хотя бы это.
85Зима, десятый класс
Зимние каникулы начались с того, что порвалась цепочка от маминой цикады.
Мама стояла, сложившись пополам, и искала что-то в шкафчике под кухонной раковиной, и вдруг по полу зацокал нефритовый кулон, без всякого ритма или видимой на то причины. Мама сразу же пошла и купила новую цепочку – на время, пока будут чинить старую, – но это было не то. Серебро казалось слишком блестящим, длина – недостаточной, а форма звеньев – просто не такой, как нужно.
Это казалось зловещим предзнаменованием.
Позже, вспоминая этот случай, я понимала: еще тогда мне стоило обратить внимание на то, как я искала возможные оправдания происходящему.
Знак это был или нет – но те каникулы вышли странными. Аксель впервые за несколько лет отправился навещать семью в Сан-Хуан, а Каро снова уехала кататься на сноуборде.
Папа должен был остаться надолго, и рождественский день начинался вполне многообещающе.
Папа выдвинул стул, пока мама лепила дамплинги.
– Я помогу.
Он взял стопку тонких кружков из теста и принялся накладывать начинку в центр каждого, защипывая края.
Мамино лицо прояснилось впервые за несколько недель. Она даже тихонько замурлыкала себе под нос – несколько мелодичных фраз из композиции, которую я слышала в ее любимой сонате.
Не припомню, когда папа последний раз помогал ей готовить. Мне так нравилось наблюдать за ними: ловкие руки мамы защипывали уже третий дамплинг, пока папа только заканчивал первый.
На кухонной стойке я раскрыла скетчбук на чистой странице. Угольный мелок, зажатый в пальцах, скользил по ровной белизне, запечатлевая испачканные в муке костяшки пальцев и поднос сырых дамплингов.
Я прислушивалась к их ритмичному плюханью на поднос, к тихому шороху мелка по бумаге, к нашему синхронному, словно в тандеме, дыханию.
А потом этот момент, конечно же, прервался. Папа повернулся посмотреть, что я делаю.
– Ли, почему бы тебе это не отложить? Подойди и проведи немного времени с родителями.
Я попыталась предотвратить зарождающуюся ссору.
– Э-э, я провожу с вами время. Я сижу прямо здесь, как видишь.
– Нельзя все время быть в себе, – сказал папа. – Подойди и помоги нам с дамплингами.
Я затрясла головой.
– Я рисую вас с мамой. И вообще обычно рисую то, что вокруг меня. Как это связано с тем, что я в себе?
– Искусство – твое независимое стремление, – заявил папа изменившимся голосом. – А у нас семейное утро. Мы хотим, чтобы ты прекратила рисовать и поучаствовала.
– Поучаствовала? Ты серьезно? Мы что, в школьном кабинете?
– Следи за языком, когда…
– Хватит, – тихо сказала мама, и это слово будто выключило нас, как кнопка на пульте. – Давай без ссор, сейчас же Рождество. – Ее рука с мучной пылью на секунду вспорхнула к груди и приземлилась слишком низко – до того как мама вспомнила, что теперь ее цепочка стала короче и цикада висела выше обычного.
Я захлопнула скетчбук и отправилась наверх; там, у себя в комнате, я уселась в углу и попыталась нарисовать что-нибудь новое для Нагори.
Позже, когда я спустилась поесть и распаковать подарки, папа вел себя непринужденно, будто ничего не произошло.
Из динамиков доносились рождественские песни. Елка мигала разноцветными огоньками. Я дарила подарки первой; каждому протянула по плоскому прямоугольному свертку. Я уже давно не рисовала ничего к Рождеству.
– Ох, Ли, – сказала мама. – Это очень красиво.
Ее рисунок я поместила в простую черную рамку, чтобы она могла его повесить. Папин – просто сбрызнула фиксативом и положила между двумя листами архивной бумаги.
– Ого, – сказал он. – Здорово.
Сложно было понять, что он думает на самом деле.
– Твой я не вставила в рамку, потому что ты столько ездишь – и я подумала, ну… может, ты захочешь взять его с собой или еще что-нибудь.
Теперь, когда я произносила эти слова вслух, они звучали ужасно глупо. Я прекрасно знала, что ему не так уж понравилось. Наверняка рисунок только сильнее заставлял его думать о моем будущем.
– Мы как живые, – изумилась мама. – Ни одна фотография так не передает сходство.
Я покачала головой.
– Это просто образ из памяти.
– Я, кстати, помню тот день, – сказал папа, удивив меня.
– И я, – вторила мама.
Я нарисовала (а затем сделала дубликат) нас троих на детской площадке в Вилладж Парке, куда мы летними вечерами ходили погулять и поиграть в фрисби. В один из дней площадка оказалась совсем безлюдной, и мы залезли на двусторонние качели. Мама с папой сидели друг напротив друга, а я балансировала посередине и пыталась удержаться на месте, пока они качались вверх-вниз.
Никаких красок. И даже не уголь. Рисунок был выполнен простым карандашом. Улыбающаяся мама с откинутой назад головой. Папа со своей смешной широкой улыбкой. Я покачиваюсь в центре с едва заметной ухмылкой на лице.
– Спасибо, – поблагодарила мама. – Я повешу над пианино.
Дальше была ее очередь. Папа получил шерстяной свитер, связанный по заказу каким-то известным в интернете мастером. Мне достался великолепный набор дорогой гуаши, на которой я уже давно положила глаз.
– Используй цвета, хорошо? – сказала мама. – В твоих рисунках так давно не было цветов. И теперь у тебя есть замечательная краска.
Я обняла ее и пообещала их испробовать.
А затем настала папина очередь. Он удивил маму маленькой черной бархатной коробочкой. Она почти не носила украшений, кроме своей нефритовой цикады, которая все еще казалась какой-то не такой. На секунду я заволновалась, что папа купил что-то, чтобы ее заменить, но когда мама открыла коробочку, в ней блеснули пухлые синие бусинки топаза – целая нить в серебряной оправе браслета.
– Ох, – выдохнула мама. Казалось, она потеряла дар речи; когда папа в последний раз дарил ей что-то подобное?
– Ли, теперь твой, – быстро произнес папа, возможно, потому что и сам чувствовал себя неловко из-за того, что приготовил мне слишком «говорящий» подарок.
Он был упакован в коробку и отдавал приятной тяжестью. Я разорвала упаковочную бумагу с оленями и открыла крышку; в центре в пышной кучке тонкой бумаги лежала книга с белой обложкой, на которой заглавными неоновыми буквами было написано:
НАЙДИ
СВОЕ
ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ
Я почувствовала, как невольно поднимаются уголки моих губ, и в ту же секунду поняла, что папа не шутит. Это действительно был его подарок мне.
– Гм, спасибо, – сказала я, изо всех сил стараясь избежать вопросительной интонации.
– Открой, посмотри, – почти радостно-возбужденно предложил папа.
Я пролистала первые несколько страниц и наконец обнаружила то, чего он так ждал. На титульном листе слово «предназначение» было тысячу раз обведено, а по бокам от руки написано: слева – «Для Ли, чье», а справа – «в великих вещах!!!».
Имя автора – Уилсон Эдмунд Шарп IV – было подчеркнуто черным маркером. Под ним красовалась пышная подпись – совершенно нечитаемая, за исключением острых римских цифр: IV.
– Я познакомился с ним на конференции, – сказал папа. – Он рекламировал эту книгу, и когда я услышал, как он говорит, то понял, что должен раздобыть для тебя издание с автографом. Этот человек словно освещал собой все помещение. Знаешь, я показал ему нашу фотографию, и он сказал, что ты похожа на свою маму и наверняка очень увлеченная натура. Конечно, он прав…
– Что? Я похожа на маму? То есть он мыслит стереотипами, – безэмоционально произнесла я.
Папа наклоняет голову.
– В смысле?
Я подняла пальцы, изображая в воздухе кавычки.
– Я «наверняка увлеченная натура», потому что наполовину азиатка? Ты хоть знаешь, как часто мне это говорят и как часто спрашивают, растит ли меня tiger mom – строгая азиатская мамочка?
Папа надолго замолчал.
– Что ж, – наконец произнес он. – В тот момент я не подумал, что он подразумевал именно это. В любом случае, я уверен, что книга изменит твою жизнь. Почитай, посмотри – вдруг она поможет тебе понять, чем ты хочешь заниматься.
– Чем я хочу заниматься, – медленно повторила я.
– Ну знаешь, – сказал папа. – Поможет тебе сориентироваться.
– Понятно, – ответила я. – Спасибо.