Он оглядел комнату, будто хотел найти ответы в воздухе. Затем сцепил руки.
– Тебе не нравится.
Я медленно пожала плечами.
– Не уверена, что мне она понадобится… Но я… ценю твою заботу…
Ужасно ли я себя вела? Я точно не знала, но его неверие уже изрядно меня вымотало. Я безумно устала от этих разговоров.
– Чем конкретно ты собираешься заниматься в будущем? Например, через пять лет. Или двадцать. Всю оставшуюся жизнь.
– Я хочу рисовать. – Как же было приятно произнести это вслух! – Я думала о том… чтобы поступать на художественный факультет.
– Ли, тебе нужно серьезно об этом задуматься.
Мне хотелось закричать, но я сдержалась.
– Я и задумываюсь серьезно.
– И как ты собираешься этим зарабатывать?
Я посмотрела на маму, которая растерянно переводила взгляд с меня на папу.
– Даже не знаю. Я всегда смогу преподавать?..
– Тебе нужна стабильная карьера, такая, которая обеспечит минимальные составляющие счастливой жизни.
– Я счастлива, когда рисую.
Папа снова открыл рот, но, слава богу, мама его перебила.
– Давайте говорить про это не сейчас, – сказала она. – Сейчас мы должны праздновать Рождество.
Мы решили поиграть в «Уно»; папа и я по возможности избегали разговоров. Я поняла, что хочу, чтобы он поскорее улетел на какую-нибудь конференцию. Я соскучилась по тому, как дом словно увеличивался, стоило ему ступить за порог; как наполнялся свежим пространством и воздухом, чтобы я вновь могла спокойно вздохнуть.
Ранним утром следующего дня, пока родители спали, я кружку за кружкой пила мятный горячий шоколад на кухне, наблюдая за кошкой, которая неотрывно смотрела в окно. Тишина начинала сводить меня с ума. Казалось, что Акселю нужно девять часов, чтобы ответить на каждое сообщение. Я пыталась не обижаться; все-таки у него большая семья, и, по его словам, у них миллион семейных традиций.
Я размышляла над переменами, которые произошли с прошлогоднего Рождества; над тем, как часто папа бывал в отъезде, но почему-то от этого становилось лучше; над тем, как Аксель провел все зимние каникулы, помогая мне разбирать коробки.
C этими мыслями я, сама того не замечая, спустилась в подвал. Я не до конца понимала, что именно собираюсь там делать, но я никак не могла найти себе места и постоянно вспоминала браслет и сборник стихов Эмили Дикинсон. Я забрала их в свою комнату вместе с черно-белой фотографией двух девочек. Все остальное лежало на прежних местах.
Коробки в подвале стояли точно так же, как мы их оставили, открытые и перепутанные. На полу все еще лежали письма – с того дня, когда мы с Акселем складывали их в разные стопки. Я даже немного удивилась своей рассеянности. Если бы сюда кто-нибудь спустился, он сразу бы понял, что я шпионила, искала что-то.
Может, этого я и хотела – решила, что если мама или папа увидят, что я искала, они рассердятся, поднимут вновь эту тему и поговорят со мной о бабушке и дедушке.
Но сюда никто не спускался. Ни разу за целый год.
В ту ночь я вышла на крыльцо и встала на ступеньки, обратив взгляд к безоблачному небу. Луна была похожа на яркую толстую монету. У нее было лицо, доброе и почти улыбающееся. Интересно, смотрят ли мои бабушка с дедушкой на Тайване на то же самое блюдце света, пытаясь взглянуть в глаза этого бледного сияющего лица?
86
Как мне найти птицу? Как мне помогут эти фрагменты прошлого?
С момента появления пятна прошло сорок семь чертовых дней. Утром наступит сорок восьмой. Времени осталось совсем немного.
Чуть раньше я попросила Фэн помочь с переводом и спросила у Уайпо, куда еще мы можем съездить, осталось ли какое-то место или заведение, которое любила мама, где мы еще не были. Уайпо потрясла головой и сказала, что мы побывали во всех точках, о которых ей известно.
Что-то во мне сомневается, не врет ли она? Но затем я понимаю, что мне нужно расслабиться. С чего вдруг мне в голову лезут подобные мысли? Где-то на задворках сознания появляется тугой узел отторжения. Превратилась бы моя мать в птицу, если бы бабушка с дедушкой не были против ее брака с папой? Я пытаюсь найти в их лицах намек на то прошлое осуждение, но все, что я вижу, – это вселенская усталость. Осунувшаяся кожа покрыта пятнышками, а морщины проложили на лице множество бороздок, возможно, отчаяния.
Даже когда они улыбаются, в уголках их губ неизменно покоится что-то грустное.
Я думаю о том, как мама сказала папе: Однажды вы с Ли увидитесь с ними. Но мне нужно время.
Однажды. И это однажды – сейчас.
В ушах шипит папин вздох. Мой отец. Папа.
Может, недостающий фрагмент – это он. Может, если птица увидит, что он здесь, со мной, то снова спустится с неба. И все нам скажет.
Я хочу, чтобы вы помнили
Я размышляю об этом с минуту, и вскоре уверенность укореняется во мне пурпурным дисазо – цветом таким же полным, как ее перья. Затем я набрасываю текст электронного письма.
ОТ: leighinsandalwoodred@gmail.com
КОМУ: bsanders@fairbridge.edu
ТЕМА: ВАЖНО!!!!!!
Пап, нужно, чтобы ты вернулся как можно скорее. Пожалуйста.
Это очень срочно.
87
Как раз в ту секунду, когда я собираюсь закрыть почту, телефон звякает. Сначала с довольным удовлетворением я решаю, что это папа – ведь он вечно сходит с ума по каждому поводу и отвечает со скоростью света.
Но это новое письмо от Акселя.
ОТ: axeldereckmoreno@gmail.com
КОМУ: leighinsandalwoodred@gmail.com
ТЕМА: (без темы)
Зимой столько всего произошло. Столько всего, что мне хотелось с тобой обсудить. У меня такое чувство, что я каким-то образом тебя подвел.
Кое о чем я хотел спросить тебя целую вечность: что, черт возьми, произошло на Зимнем балу?
Из глубины души поднимается целая россыпь грязных оттенков, пачкающих все вокруг облепиховым коричневым.
Иногда Аксель бывает таким тугодумом, что мне хочется взять и встряхнуть его. Можно подумать, это я исчезла из его жизни и начала с кем-то встречаться. С кем-то отвратным. Дважды.
К черту Акселя. И к черту Лианн. Надеюсь, они там счастливы.
Гнев просачивается ниже, проникая в кисти рук.
Я пролистываю свой скетчбук и рву те картины, которые нарисовала для него в течение этой поездки, вслушиваюсь в резкий, приятный звук рвущихся страниц, измельчаю каждую из них, промасливаю бумагу пальцами.
Что, черт возьми, произошло? Это ты мне скажи, Аксель.
А затем мой мозг отправляется туда, снова баламутит эти последние месяцы, поднимая их на поверхность, заставляя вновь их вспоминать.
88Зима, десятый класс
Новый год уже ждал нас за поворотом. Каникулы закончились, и было объявлено, что в конце февраля в нашей школе впервые пройдет Зимний бал.
– Я точно веду туда Чеслин, – заявила Каро за обедом спустя неделю.
– Серьезно? – удивилась я. – Ты правда пойдешь?
– Почему бы и нет? – ответила она.
– Ну, не знаю. Это же обычная школьная дискотека.
– Это больше, чем просто дискотека, это бал, почти как выпускной, только прийти можно всем.
Я пожала плечами.
– Я насчет выпускного-то не уверена.
Аксель опустился на свой стул и запихнул в рот три ломтика картошки фри.
– Аксель, а ты? – поинтересовалась Каро. – Идешь на Зимний бал?
Я ожидала, что он скорчит рожу и закатит глаза, но он этого не сделал. Он вдруг принялся жевать медленнее. Затем проглотил и устроил целый спектакль, открывая банку газировки и делая несколько медленных глотков. Затем съел еще три ломтика.
– Можешь не спешить, – сухо произнесла Каро.
Аксель пожал плечами, но в конце концов сказал:
– Может быть. Не исключено, что у меня есть на этот счет несколько идей.
Мне пришлось чуть ли не физически удержать свою челюсть, чтобы она не выпала. Аксель? Идет на бал?
Каро подняла брови.
– Чувак, да ты скоростной.
Именно ее реакция заставила меня снова воспроизвести в памяти этот момент и еще раз проанализировать его слова.
Что он имел в виду под «идеями»? У него что, намечалось свидание?
Но больше мы эту тему не поднимали, а потом я и вовсе забыла про Зимний бал. Дел и так было по горло: я переживала за портфолио, а еще каждый день боялась возвращаться домой, потому что знала, что там меня ждут плотно закрытые шторы, темнота во всех комнатах и тяжелый, густой воздух, пропитанный вонью кошачьего лотка, который отчаянно нуждался в чистке. В тот период главными отличительными чертами маминого состояния были мигрени и бессонница, так что она либо взрывалась от злости, либо становилась тихой, словно улитка.
Папа по-прежнему путешествовал, хотя не так часто, как раньше. Находясь дома, он фокусировался на своей новой миссии: пытался убедить меня в том, что художественный институт – это плохая затея.
– Разве ты не понимаешь, как ограничиваешь себя этим? – произнес он в тот момент, когда я провела мелком по листу бумаги.
– Я могла бы поступить в обычный институт, где есть хороший художественный факультет и другие специальности тоже, – сказала я.
Но казалось, стоит мне чуть-чуть уступить, как он начинал давить еще сильнее.
– Почему бы тебе не позаниматься химией или биологией? Ты постоянно сыплешь разными научными фактами, помнишь, например, как рассказывала мне о пигментах?
Мое лицо запылало от раздражения.
– Потому что мне интересны научные факты, связанные с рисованием. Ты хотя бы помнишь мои оценки по химии и биологии?
– Или ты могла бы изучать бухучет или экономику, а рисованием заниматься в качестве хобби. Не надо запирать себя в рамках непрактичной профессии…
– Специальность Тины – философия, а работает она в маркетинге, и это, по ее же словам, не имеет ничего общего с ее степенью.