– Всегда есть исключения. Но представь, как Тине было сложно найти эту работу.
– А что насчет тебя, пап? Не хочешь ли ты сказать, что Восточная Азия – самая полезная в мире специализация?
Он несколько раз открыл и закрыл рот.
– Как минимум благодаря ей у меня всегда был хороший шанс найти работу в академической среде.
Художественный институт не был моей целью номер один, но чем сильнее папа пытался меня отговорить, тем больше мне хотелось доказать, что он не прав. Не прав хоть в чем-то. Не прав насчет меня.
Мамы во время этих разговоров никогда не было рядом. Я подозревала, что папа специально дожидался, пока она выйдет из комнаты. Может, он боялся ранить ее чувства, ведь она-то последовала за своей страстью к искусству и стала музыкантом. Она была полной противоположностью того, что он хотел видеть во мне.
– Только невероятно удачливые и безумно талантливые люди добиваются успехов в сфере искусства, – сказал папа несколько дней спустя. – И даже в этом случае они проходят через множество трудностей. Тебе это не подойдет.
– Все, пап, я поняла. Ты думаешь, я недостаточно талантлива. Или недостаточно удачлива.
– Это ведь очень тяжкий труд, Ли. Ты хоть раз работала над чем-нибудь так усердно, что больше не могла ничего делать? По-настоящему усердно?
Я подумала о выставке в Берлине, о том, как меня выделил Нагори, как предупредил, что месяцы пролетят очень быстро. Он был прав насчет этого. А папа был прав насчет работы. Я действительно недостаточно усердно трудилась. Да и могла ли я?
Тот разговор с ним стал последней каплей: я собиралась доказать, что он не прав. Я могла усердно работать. Если Нагори верил, что я талантлива, значит, так оно и было. И я готова была сделать все, чтобы стать еще лучше. Я хотела стать одной из лучших.
Папа снова улетел на другой конец планеты, а я купила новый скетчбук, больше привычного мне формата. Правда, как только я села за работу, я поняла, что не могу ни о чем думать. Темнота нашего дома зажала меня. Когда мама была такой тихой, дом казался глубокой ямой. А когда она кричала и злилась, дом превращался в грозовую тучу, которую разрывало от собственного грома.
Хоть папа был невыносим со своими аргументами насчет моего будущего, его присутствие сглаживало грозу, успокаивало маму. Я жутко радовалась его отъездам и в то же время ненавидела их.
Была среда, когда Аксель встретил меня у нашего дома, как раз когда я выходила из вечернего автобуса, возвращаясь со школы.
– Как ты сегодня порисовала? – спросил он, кивая на художественную папку у меня под мышкой.
Я пожала плечами.
– Нагори вроде доволен.
– Супер, – сказал он.
Видеть его было не то чтобы странно, но мне показалось непривычным то, как он смотрел на меня, пока я отпирала дверь. Он последовал за мной внутрь и скинул ботинки.
– Твоя мама наверху? – спросил он.
Почти весь свет был выключен, в доме царила тишина.
– Хм, видимо.
Он сел на диван, чтобы быть подальше от меня. Я услышала, как, прежде чем заговорить, он сделал вдох – будто собирался с силами.
– Собираешься туда в пятницу?
О чем это он?
– Куда?
– Ну, на Зимний бал.
Внутри все заледенело; лицо у меня, видимо, тоже приняло странное выражение, так как он поспешил спросить:
– Ты в порядке?
– Э-э, да. То есть нет, я не планировала туда идти.
– Почему? – спросил он, настолько пристально глядя на мои ноги, что я подумала, с ними что-то не так; я не-уверенно потерла один большой палец вторым. – Могли бы пойти вместе.
– На Зимний бал? – переспросила я, так как мне показалось, что я неправильно его расслышала.
Он кивнул.
Наверху слегка скрипнули половицы – значит, мама вынудила себя встать с постели. Меньше всего мне хотелось, чтобы она слышала этот разговор. Я вскочила с дивана.
– Не вопрос, – пробормотала я.
Он тоже встал.
– Отлично!
Я умудрилась сохранить невозмутимое выражение лица, когда он уходил, но, как только дверь захлопнулась, я потеряла контроль над своим телом. Я загорелась, словно звезда в небе, и заулыбалась так, что заболели щеки.
Ужас прокрался в голову чуть позже – я иду на танцы. Что там вообще происходит? И что, если я сделаю что-нибудь не так?
Я не представляла, что надевают на подобные мероприятия, и тот факт, что до бала оставался всего один полный день, явно не добавлял мне уверенности. В итоге Каро попросила Чеслин одолжить мне одно из своих платьев; я выбрала нежное и воздушное, из ниспадающего до щиколоток шифона цвета аквамарина.
Я стояла перед зеркалом в полный рост и сушила волосы, пытаясь их выпрямить.
Что имел в виду Аксель, когда попросил пойти с ним? Пригласил ли он меня по-дружески или это было что-то большее?
Он был необычайно молчалив, когда заехал за мной, и продолжал молчать, даже когда мы добрались до школы. Он ничего не сказал ни про мое платье, ни про блеск на губах, который я взяла в мамином комоде. Наверное, ему это все ужасно не понравилось.
Я искоса поглядела на него. На нем были черная рубашка, темный жилет в едва заметную серую полоску и серебристая бабочка. Волосы он чем-то сбрызнул.
Свет в спортивном зале был приглушен, в углублениях в потолке висели белые огоньки. Каро мы нашли сразу – она выделялась из толпы в своем платье-смокинге.
– Выглядишь потрясающе, Ли, – сказала она.
– Ага, – согласилась Чеслин. Она все еще немного стеснялась в нашей компании, но все же тепло улыбнулась мне, пальцами теребя подол своего винтажного кружевного платья. – Оставь это платье себе. Цвет тебе безумно идет.
– Правда? – спросила я.
– Ага, и классно сочетается с голубой прядью.
– Подождите-ка, вы двое что, пришли вместе? – Взгляд Каро скользил между мной и Акселем.
Мое лицо вспыхнуло.
– Пойду возьму газировки, – сказал Аксель. – Хочешь чего-нибудь? – Я только успела помотать головой, а он уже растворился в толпе.
– Так что? – не унималась Каро.
– Я не уверена, что это то, о чем ты думаешь, – произнесла я, и у меня скрутило желудок. Не хотелось об этом говорить. По крайней мере, не здесь, где кроме нас было еще человек двести.
Тут диджей поставил незнакомую мне, но всеми любимую песню, и Чеслин увела Каро танцевать.
Аксель вернулся и нашел меня. Газировки в руках у него не было, но я промолчала. Мы стояли, прислонившись к стене, и в странной, неестественной манере разговаривали о каких-то глупостях целую вечность. Рукам отчаянно не хватало скетчбука. И почему мы не взяли с собой бумагу и карандаши?
Когда Аксель отлучился в туалет, я присела за стол.
Что мы здесь делаем?
Я представила маму, которая сидит одна дома, ест холодные остатки вчерашнего ужина из холодильника или даже хуже – ничего не ест, а лежит в постели, закутавшись в миллион одеял.
Я подумала о новых рисунках, о том, как надеялась, что смогу довести их до ума и Нагори наконец скажет, что мое портфолио готово.
Через некоторое время я поняла, что Аксель, наверное, уже вышел из уборной и не может меня найти. Я проверила телефон, но сообщений не было, плюс я не была уверена, что здесь есть сигнал. Я вышла из зала и направилась в сторону фойе, где сигнал ловил лучше, но по дороге услышала знакомый голос. Звучал он почти истерично.
– Поверить не могу, что ты пришел с ней, а ведь говорил, что между вами ничего нет.
Я не смогла сдержаться и слегка наклонила голову – чтобы заглянуть за угол. Это была Лианн Райан.
И разговаривала она с Акселем.
– Между нами правда ничего нет, – сказал он. Его голос звучал весьма уверенно.
Я поспешила обратно в зал. Все танцевали, соединившись в длинный поезд, но я больше не хотела там оставаться. Толкнув задние двери, я выбралась на кусачий февральский мороз и зашла за угол в поисках уединения.
– О, привет, Ли.
Глаза щипало, и все казалось зеленовато-бурым, грязным и холодным, так что меньше всего мне хотелось с кем-то разговаривать. Я сощурилась, пытаясь рассмотреть, кто стоит под уличной лампой. Это был парень из прошлогоднего выпускного класса Нагори. Мне понадобилась пара секунд, чтобы вспомнить его имя: Уэстон.
– Привет, – поздоровалась я.
– Довольно тухло здесь, да? – спросил он.
Я изо всех сил пыталась не задрожать.
– Ага.
– Ой, – сказал он. – Ты замерзла? – Он снял куртку и накинул мне ее на плечи, прежде чем я успела отреагировать.
– Э-э, спасибо.
Он наклонился ко мне, чтобы достать из кармана куртки стальную фляжку.
– Но тебе нельзя, – сказал он, посмеиваясь, затем открутил крышку и отхлебнул.
Фляжка заставила меня нервничать, но я попыталась улыбнуться, чтобы избавиться от этого ощущения.
– Шучу, – заявил он. – Можешь выпить, если хочешь.
– Нет, спасибо, я в порядке.
– Ты в порядке? – переспросил он.
– Ага.
– Не, – очень тихо произнес Уэстон. – Ты не в порядке. Ты – красавица.
Эти два слова я надеялась услышать от Акселя, когда села к нему в машину. Или когда мы шли через парковку к спортивному залу. Или в любой другой момент этого вечера. Теперь было странно слышать их от кого-то другого.
– Спасибо. – Я опустила взгляд.
Холод пробирался сквозь его куртку, и я снова задрожала. Уэстон прижался ко мне и принялся водить ладонями вверх и вниз по моим рукам.
– Ты целовалась когда-нибудь? – спросил он.
Этот вопрос застал меня врасплох. Нужно было уйти в тот же момент, но что-то в Уэстоне меня завораживало. Он был прямолинейным, не таким, как Аксель.
К тому же мне было ужасно любопытно, что собой представляют все эти поцелуи.
– Нет, – сказала я ему. – Не целовалась.
Кажется, я понимала, что произойдет в следующее мгновение. Его лицо приблизилось вплотную, его губы нашли мои, прежде чем проскользнуть в рот. Он весьма энергично действовал языком, но вкус оставлял желать лучшего. Его рот был по-странному липким, с неприятным привкусом, вероятно, алкоголя.