лучший друг. – Ненамного лучше. Я крепко сжимаю веки. – Что-то я сегодня ужасно изъясняюсь.
Аксель смеется, и этот звук накрывает меня, как теплая вода в ванной. Он подзывает меня к кровати, и мы садимся на краешек. Я быстро прикидываю, что между нами около семнадцати сантиметров. С тем же успехом эти семнадцать сантиметров могли бы быть целым Атлантическим океаном – так далеко, кажется, он сидит от меня. Ладно. Так даже лучше. Вдох, выдох.
– Позволь мне сначала попробовать сказать то, что я собирался сказать, – говорит он. Голос его стал совсем мягким, и я вдруг поднимаю, что он тоже, возможно, нервничает.
Эта мысль все меняет. Я наблюдаю, как он пытается пристроить куда-нибудь руки. Как снова и снова снимает очки и теребит дужки. Как то и дело проводит по волосам. Его взгляд встречает мой, затем снова сбегает – как будто после стольких лет лучшей дружбы ему трудно смотреть мне в глаза.
– Отчасти я нарисовал все это потому, что до смерти скучал по тебе. Перед тем как ты уехала, я пытался не лезть в твое личное пространство. Я надеялся, что, когда ты вернешься из Тайваня, мы снова сможем поговорить. Но я не мог перестать думать о тебе. Не мог перестать думать о…
Эта пауза – самая долгая пауза в мире. Я замечаю, что задержала дыхание в ожидании его слов.
– Я не мог перестать думать о том, как поцеловал тебя, – заканчивает он, переводя взгляд вниз, на свои руки, вместо того чтобы посмотреть на меня. – Это просто… это было настолько правильно.
Да! Кричит мое сознание. Точно!
– Но… ладно. Не буду я…
Я перебиваю его, потому что вижу на его лице борьбу, вижу, как тяжело ему наконец признаться.
– Все нормально, – говорю я, хотя эти слова режут меня ножом. – Я знаю про Лианн. И… я ничего ей не скажу. Я не буду разрушать ваши отношения.
– Наши что?
– Каро мне сказала, – принимаюсь я объяснять.
Он категорично трясет головой.
– Нет, нет, я с ней расстался. Еще за несколько недель до Дня двух с половиной. Все это было ошибкой. Одной огромной ошибкой.
Когда я открываю рот, из него вылетает:
абсолютная тишина.
– Слушай, я так и не объяснил тебе, что произошло весной, – говорит он. – Я хотел, но просто… Все стало слишком запутанно. Вышло из-под контроля.
Я киваю, будто понимаю, о чем он. На самом деле – ни слова.
– Пока я был в Пуэрто-Рико на зимних каникулах, то много разговаривал со своим двоюродным братом Сальвадором. Я рассказал ему о тебе.
Он рассказал обо мне своему двоюродному брату! Не знаю, почему это звучит так неожиданно.
– Сал – старый романтик. Ну, вроде бабушки и дедушки Каро. И пока я говорил с ним… Я понял, что влюбляюсь в тебя. И он убедил меня рассказать тебе о своих чувствах. Но когда я вернулся… Я просто не мог. А потом, на Зимнем балу, я увидел, как ты целовала того парня, Уэстона. И я просто не знал, что делать. Я думал, все безнадежно. И в тот период Лианн постоянно была где-то рядом, и я явно все еще нравился ей, и мы с ней ладили лучше, чем раньше. Она была… не знаю, как это сказать, так что скажу прямо: она помогла мне отвлечься.
Лианн. Я с силой втягиваю воздух. До этого он говорил, что между ними уже ничего не будет по-прежнему. Он это имел в виду?
– Потом, когда я тебя поцеловал… Господи, ну я же видел, как тебя это выбило из колеи. – Голос Акселя снова ускоряется. – И если ты хочешь, чтобы это больше никогда не повторилось, я все пойму. Я буду уважать твое решение. Я знаю, что переступил определенную черту…
– Нет, – вырывается у меня. Заговорила. Уже хорошо. Паника вернула мне способность мыслить. – Не ты один. Мы переступили эту черту вместе. – Все еще не совсем то, что я хочу сказать, но хоть что-то.
Я пытаюсь продолжить, но Аксель трясет головой, теперь глядя на свои ноги.
– Ли, прости, если ты считаешь, что я заставил тебя делать что-то против своей воли. Я никогда, никогда не стал бы тебя принуждать…
Мое лицо вспыхивает, когда я вспоминаю все те разговоры о согласии, которые обсуждались на уроках полового воспитания, и о том, что оно применимо ко всем этапам – не только к сексу.
Когда я поднимаю взгляд, он прижимает к губам большой палец – как будто это должно помочь ему промолчать.
– Ты все понял неправильно, – наконец выдавливаю я из себя.
И тогда он поворачивается, и его глаза снова встречаются с моими; они такие грустные, такие поверженные.
– Аксель, я хотела, чтобы ты меня поцеловал. Больше всего на свете. Я хотела этого уже несколько лет. – Глубокий вдох. Медленный выдох. Я заставляю себя добавить: – Я до сих пор этого хочу.
Все. Сказала.
И даже осталась жива.
– Правда? – сиплым голосом спрашивает он.
– Очень. Но… Я не могу перестать думать о том дне…
Мне не нужно больше ничего говорить; по тому, как он побледнел, я понимаю, что он отлично знает, о чем я.
– Если бы я не была в твоем подвале, если бы мы не… – Целовались. Слово застревает у меня в горле.
– Ли, ты ни в чем не виновата, – мягко произносит он.
Я крепко зажмуриваюсь, сдерживая слезы, которые стремятся наверх через все мое тело.
– Нельзя себя винить. Нельзя просто взять и позволить тому дню поставить всю свою жизнь на паузу.
Мои глаза все еще закрыты, а легкие сдавило.
– И я боялась. – Слова вылетают так быстро и так тихо, что на секунду я отказываюсь верить, что действительно произнесла их.
– Ли, посмотри на меня. Ли?
Я заставляю себя открыть глаза.
Он долго смотрит на меня, пристально изучая мое лицо. Каждый раз, когда его взгляд падает на мои губы, я замечаю это. Мне становится тепло и немножко пьяно.
– Однажды твоя мама мне кое-что сказала. Было вафельное воскресенье, ты еще спала, и я помогал ей замешивать тесто. Она рассказала мне, как страшно ей было ехать в Америку и выходить замуж за твоего папу.
Я со всей силы сжимаю веки.
– Она рассказала, как страшно было уезжать от семьи, и хотя они с твоим папой были знакомы не так уж долго, какой-то внутренний инстинкт заставил ее поверить, что оно того стоит. Она сравнивала это с ощущением, когда решаешь перепрыгнуть каньон в надежде, что на той стороне все будет отлично.
Как в поговорке «хорошо там, где нас нет»? Я переплетаю пальцы на коленях. Мамины аналогии всегда напоминали крылатые выражения – их трудно было понять. Часто они еще и не обнадеживали.
– Ли.
Я открываю глаза.
– Она сказала, это было одно из лучших решений в ее жизни. Самый смелый ее поступок. Сказала, что надеется, что и в моей жизни выдастся такая возможность. Помню ее слова: «Как только ты поймешь, что важно, ты поймешь, как стать смелым». Мне кажется, отчасти я знал, даже тогда, что она говорила о нас с тобой.
Смелым. То же самое слово использовала Каро.
Мама всегда была за нас с Акселем. Она никогда ничего не говорила, но это было очевидно.
Я уговариваю себя посмотреть ему в глаза. Я была уверена, что за последние пять лет изучила каждую эмоцию, которая когда-либо затрагивала черты его лица. Я думала, что знаю это лицо лучше, чем кто бы то ни было. Я ошибалась. Взгляд, которым он смотрит на меня сейчас, – эта надежда в глазах, это яркое желание – я видела их раньше. Но никогда не догадывалась, что они предназначались для меня.
– Если тебе нужно подумать, я все пойму. Я пойму, если ты решишь, что это плохая идея. Я просто хочу, чтобы ты знала…
– Аксель, – говорю я ему. – Замолчи.
А затем совершаю, пожалуй, самый смелый поступок за всю свою жизнь.
Я преодолеваю пространство между нами и целую его – крепко.
Он кажется удивленным лишь долю секунды. И вот мои руки уже у него на лице, стягивают с его головы очки и бросают их на тумбочку. Мое тело вдавливает его в постель. Его губы – между моими зубами. Наши ноги переплетаются.
Мое сердце взрывается синим марганцем, и гуммигутовым желтым, и хинакридоновым розовым.
Я останавливаюсь и отстраняюсь.
Он улыбается, глядя на меня снизу. Идеальный антидот для моей паники. Я смотрю в его добрые глаза, на поднятые уголки его губ и чувствую, как напряжение во мне тает и испаряется.
– Какой цвет? – спрашиваю я его.
Аксель поглаживает мою руку несколько долгих секунд, все еще глядя мне в лицо.
Он издает тихий смешок.
– Все сразу.
106
На следующий день после нашего возвращения нам приходят посылки, которые ждали на почте. Я вижу письмо: судя по печати с датой, оно пришло сразу после того, как мы уехали в Тайвань. Оно проделало весь путь из Берлина сюда.
В верхнем углу напечатано: KREIS – RAUM FÜR KUNST.
– Ну? – вопрошает папа. – Ты собираешься его открыть или так и будешь стоять?
– Открой ты. – Я пихаю письмо чуть ли не ему в лицо.
– Ни за что. Оно – тебе. Ты должна гордиться собой, и неважно, что там внутри.
Некоторое время я молчу.
– То есть ты знаешь, что это? Мама тебе сказала?
– Да, – произносит он. – Сказала.
Мои руки так сильно трясутся, что я буквально рву конверт на куски, пока распечатываю его.
Дорогая Ли Чен Сэндэрс,
с огромным удовольствием приглашаем вас по-участвовать в нашем международном показе для молодых художников в Kreis – Raum für Kunst.
Я принимаюсь кричать уже после первого предложения. Когда я успокаиваюсь и дочитываю письмо до конца, в желудок словно падает тяжелая гиря. Я поднимаю глаза на папу, ожидая, что сейчас он скажет: это непрактично, это не то, чего следует добиваться…
– Что случилось?
– Я правда очень хочу поехать, – говорю я ему.
– Ну естественно, ты поедешь, – широко улыбаясь, произносит он. – И я поеду с тобой.
– Ты серьезно?!
– Абсолютно.
Мое сердце взрывается миллионом тропических оттенков, и я подскакиваю к папе, чтобы его обнять.
А потом, естественно, звоню Акселю.
– Я так и знал