– А как же! – громко вскричала мама. – Его ведь током ударило! Это как молния! Он сгорел дотла. Был живой радостный мальчик, а стал словно маленькая черная кукла из пепла!
Дальше мы шли в полном молчании: я то и дело вздрагивала и оглядывалась на стога осенних листьев, оставленные дворниками посередине улиц: нет ли там сгоревшего мальчика, который не слушал свою маму.
Дома я наотрез отказалась щелкать выключателем, ибо мне пришла в голову мысль, что не только из розетки может вырваться электрическая молния и испепелить ребенка. А заставить меня включить пылесос отныне стало настоящей проблемой, потому что даже ремень и горох перестали действовать.
Однако само объяснение смерти я так и не нашла: разговоры со сверстниками четырех и пяти лет не имели успеха. Девочка Тоня рассказала, что ее папа живет в раю, и получалось, что это курорт, где можно кушать одни пирожные и пить сладкий дюшес!
А мальчик Федя и вовсе сообщил, что бабушка уехала в командировку в ящике и вернется оттуда с подарками лет через сто.
Мама опасную тему стала обходить стороной, увидев, как плохи дела с пылесосом и выключателем, поэтому правды было не добиться.
В нашем большом дворе жила русско-чеченская семья алкашей. Это были самые настоящие пьяницы, которые утром покупали водку, днем пели песни или дрались, а вечером за неимением денег выпрашивали у сердобольных соседей спирт или одеколон. Мама запретила мне играть с их сыном, моим ровесником Русиком. Русик всегда был грязный, потому что родители не купали его с мылом и шампунем, и голодный. Мы бросали ему из окна, как и другие соседи, пирожок или помидор, чтобы он не умер с голоду.
В семье Русика водку пили мама и папа, дедушка и бабушка. Никто и никогда не видел их трезвыми. Жили они не в нашем подъезде, а в соседнем, на третьем этаже.
Однажды поздним вечером Русик постучал в нашу дверь и сообщил:
– Дедушка маму убил!
– Что случилось? – не поняла соседка тетя Айза, которая пила чай у нас на кухне.
– Они подрались из-за бутылки водки! Мама мертвая лежит!
Взрослые переглянулись.
– Знаешь, Русик, – сказала моя мама, – посиди-ка с Полей, а мы с тетей Айзой сходим к тебе домой.
Мы с Русиком устроились на диване, и он, ребенок, страдающий дистрофией, спросил:
– У вас есть хлебушек?
– Конечно! Я сделаю тебе бутерброд! – ответила я радостно, сообразив, что смогу его угостить.
Однако пока я резала на кухонном столе булку хлеба, Русик, сжимая двумя руками кусочек колбасы, слопал его, икнув и едва не подавившись.
Для бутербродов ничего не осталось.
Я дала ему вареное яйцо из холодильника, и он съел его с хлебом. После этого вид у него стал совершенно довольный, и тогда, пользуясь отсутствием мамы и возможностью поговорить с мальчиком, с которым разговаривать строго запрещали, я спросила:
– Что такое смерть?
– Мама и дедушка подрались из-за водки, – сообщил Русик, – а потом дедушка ударил маму бутылкой по голове, и она упала. Она теперь мертвая. Лежит, закрыв глаза, но не спит. Не будет больше со мной говорить. Ее душа ушла.
– Куда?
– Я не знаю. Но пока была душа, мама могла говорить, а теперь ее положат в гроб и закопают.
– Кошмар! – Я не нашлась, что сказать, а потом спросила: – Ты боишься?
– Немного, – ответил Русик. – Я боюсь умереть. Ведь тогда я тоже не смогу больше играть!
Мы сидели без света в темной комнате, потому что я боялась дотронуться до выключателя, а когда Русик к нему потянулся, отчаянно закричала:
– Не смей! Ты станешь черной куклой из пепла!
Мальчик так и застыл с вытянутой рукой.
Мама и тетя Айза вернулись в грусти и унынии. У Русика действительно в пылу пьяного спора погибла мама. По решению соседей он остался в нашей семье на несколько дней. Его родных особо не заботило, где мальчик.
Русика искупали в ванной, переодели в мою старую пижаму с ежиками, показали мультики через фильмоскоп, в луче которого разворачивалась целая история. Свет падал на межкомнатную дверь, и, медленно поворачивая рулончик пленки, мама читала нам сказку.
Ночью, едва я закрыла глаза, приснился сон. От обычного он отличался тем, что все было как на самом деле. Я шла по двору, на мне были башмачки с блестящими замочками, в руках я держала зонтик с веселыми зайчиками, а из хмурых облаков обреченно капал дождик.
– Поля! Поля! – кто-то позвал меня, и, задрав голову, я поняла, что это мама Русика, которая махала руками и улыбалась, стоя на балконе третьего этажа.
– Здравствуйте! – прокричала я соседке.
– У меня все в порядке! Скажи Русику, что я его люблю!
В этот момент я поняла, что мама Русика мертвая. Мне стало ясно, что она не может разговаривать, но ведь разговаривает!
– Аааааа! – закричала я и проснулась, разбудив всех обитателей нашего дома.
– Что такое? Что случилось? – бросились ко мне мама и мальчик-сосед.
– Его мама, – показывая пальцем на Русика, сказала я, – передала, что у нее все в порядке! И что она его любит!
– Я это знал! – почему-то улыбаясь, сообщил Русик. – Жаль, ее не будет на моем дне рождения! Мне скоро шесть лет!
– Мама обязательно приедет! – поражаясь самой себе, уверенно сказала я. – Просто она будет невидимой!
«Скорая помощь»
Похороны соседки прошли быстро. За осенью наступила зима, Русика родные отдали в детский дом, и соседи иногда отправляли туда посылки с пряниками. Никто, правда, не знал, доходят ли посылки до адресата и кто на самом деле ест пряники.
Жизнь – это шахматная доска.
Дедушка научил меня играть в шахматы.
Вечерами на резном ореховом столе шли битвы между черными и белыми племенами.
– Я всегда буду играть черными! – заявила я в первый день обучения.
– Вот ослица! – не выдержала мама, натирая до блеска стекла в серванте, хранившем наш китайский фарфоровый сервиз. – Ты даже правил не знаешь. Белые имеют огромное преимущество: они ходят первыми!
– Есть поверье, что давным-давно в шахматы играли несколько человек. Они с четырех сторон стремились вглубь, сражаясь за центр доски, которая олицетворяла собой этот мир. Фигурки были желтыми, красными, черными и белыми. Потом остались только черные и белые. Во времена порабощения негроидной расы белые возомнили себя победителями и, соответственно, обрели право первого хода, – сказал дедушка.
– Вот поэтому я всегда буду играть только черными!
– Да что это за упрямство такое?! – вздохнула мама.
– Мне не нужен первый ход, чтобы стать победителем! Я выиграю в самой трудной битве! – заявила я.
– Вообще-то есть правило игры, – миролюбиво заметил дедушка. – Сейчас я спрячу в ладонях две пешки разных цветов, а ты выберешь одну из них. Это и определит твою сторону.
Он спрятал шахматных солдатиков за спиной, а я закрыла глаза.
Когда мои веки оказались плотно закрыты, словно шторы, с одной стороны на непрозрачном фоне светилось яркое пятнышко, а с другой – темное.
– Эта пешка! – выбрала я, и засмеялась, потому что угадала.
– У тебя есть интуиция. – Мама внимательно наблюдала за мной. – Интуиция – это предчувствие.
После игры мы выпили абрикосовый компот, и дедушка уехал к себе: ему нужно было работать над новым фильмом. Он снимал на видеокамеру горы, жителей поселков, записывал их рассказы о жизни, поэтому приходил к нам довольно редко, особенно после того как перенес монтажный столик в свою квартиру.
Надев ночную рубашку, я поняла, что с мамой что-то случилось: она сидела на кровати и едва шевелила губами.
– Мне нужна «скорая помощь»! – с трудом произнесла она. – Сердце! – и потеряла сознание.
Путаясь в ночной рубашке, расшитой атласными лентами, я бросилась к ближайшей соседке, тете Марьям.
– Маме плохо! – кричала я.
Тетя Марьям, заскочив к нам, потрясла маму за плечо, но мама как будто спала и глаза не открывала. Мне показалось это забавным, а тетя Марьям побледнела. Взяв меня за руку, она побежала на второй этаж к тете Лизе: у той был телефон. Но дверь нам никто не открыл. Тогда мы начали стучать во все двери, некоторые по кавказскому обычаю были даже не заперты.
– Лене плохо! «Скорая помощь» срочно нужна! – твердила тетя Марьям, прижимая молитвенно руки к груди.
К ней подключились тетя Айза и тетя Валя.
Во времена моего детства мобильных телефонов не было, да и стационарные телефоны тоже были редкостью. В нашем подъезде они имелись только в двух квартирах. Добежав до четвертого этажа, мы смогли вызвать «скорую» от тети Катерины.
Но врачи не спешили спасать больную.
Соседи столпились около кровати, но мама не подавала признаков жизни. Тетя Марьям продолжала держать меня за руку, а я спросила:
– Мама умерла?
Все испуганно на меня посмотрели, а тетя Варя прошептала:
– Бедное дитя! Скорее всего, да.
Я подумала, что теперь, если мама действительно умерла, никто не будет меня ругать, шлепать, давать мне подзатыльники, а вечерами никто не будет рассказывать сказки и читать стихи. И упрямо решила, что заранее согласна на все затрещины, пинки и щипки, лишь бы только мама не умирала! Мама не должна умереть! Нет!
И, взывая к высшим силам, я заревела во весь голос.
Как только мой громкий рев перешел в истошный визг, мама открыла глаза и спросила:
– Что ты орешь, паршивая ослица? Ты мертвого из могилы поднимешь!
Соседи ахнули, старушки мелко закрестились, тетя Марьям забормотала молитву из Корана. Мама с бледным лицом попыталась привстать.
– Лежи!
– Не шевелись!
– Ты полчаса была без сознания!
– Это может быть инфаркт! – заголосили соседи.
Мама на нас удивленно посмотрела, а потом спросила:
– А что за женщина приходила, когда здесь никого не было?
– Женщина?! – удивились соседи.
– Да. В черном платье и черном платке. С черной сумкой. Она постояла на пороге минут пять. Помолчала. Потом ушла… Женщина незнакомая, не из нашего двора…
Тетя Валя нараспев читала строки «Отче Наш».