– Есть! – кратко ответила Аленка на мой приказ.
Затем мы увлеклись конфетами, цветами и гипотезами о строении Вселенной. Мамы позвали нас, когда стемнело, и вспомнили мы о сигаретах только через два дня.
Я и Аленка сидели на балконе.
– Давай неси, – сказала я. – Сейчас раскурим!
Аленка беспомощно развела руками, обиженно запыхтела, а потом созналась:
– Я про них забыла.
– Да ты что! – возмутилась я. – Как ты могла?! Это была секретная операция! Ты маленькая и глупая девчонка! Ты не способна на великие дела!
Аленка заревела.
– Ладно, – более спокойно сказала я. – Сходим вместе и заберем наш запас.
Надев сандалики, мы побежали вниз по лестнице к дому дяди Эдика, но, увы, нас ждало горькое разочарование: ночью шел дождь и сигареты размокли и раскрошились.
Назад возвращались молча.
– Может, все-таки в квартире поискать? – робко предложила Аленка.
– Нет! – сказала я. – Не пойдет!
У Аленки мы сварили макароны и, посыпав их сахаром, пообедали. После чего сели играть в карты на балконе. Мысли беспокойным роем носились в моей голове, пока одна не стала особенно яркой и не проявилась в виде идеи.
– Я кое-что вспомнила! – заявила я Аленке.
– А что это «что»? – обрадовалась она.
– Почему мы хотим покурить? – ответила я вопросом на вопрос.
– Чтобы понять, нравится нам это или нет, – сказала сообразительная Аленка.
– Правильно! И мы покурим! Но для этого необязательно курить сигареты!
– Да ну! – Аленкины глаза округлились. – А что надо курить?
– Веник!
– Что-о-о?
– Тетя Марьям сказала, что накричала на детей, потому что они курили веник. Веник признается взрослыми за сигареты! Ведь иначе она бы не отругала мальчишек.
– А как курят веник? – спросила Аленка.
– Не знаю. Для начала тащи его сюда, и будем думать.
Обычный веник, которым люди подметали ковры и полы, сделанный из жестких золотистых ветвей сорго, был принесен Аленкой из туалета. Разглядывая его со всех сторон, я подумала, что если настричь немного с той стороны, которой метут пол, а потом завернуть это в папиросную бумагу, может быть, что-то похожее на сигарету и выйдет, но все-таки остановилась на ручке веника. Я отломила два толстых прута, похожих на дорогие кубинские сигары. Кубинские сигары любили гангстеры в черно-белых фильмах начала двадцатого века, поэтому попробовать стоило.
Шпильками тети Вали мы проделали отверстия в каждой из наших будущих «сигар» и подожгли их с одного конца спичкой.
– Теперь надо затянуться, – сказала я.
– Как это? – глядя на свою «сигару», спросила Аленка.
– Ты хотела покурить, вот и кури на здоровье! Затянуться – это значит вдохнуть дым в себя! Давай на раз, два, три.
– Кха-кха-кха-кха! – закашлялась Аленка.
– Кхе-кхе-кхе-кхе! – задохнулась я.
Мне показалось, что весь воздух пропал, в горле запершило, а в мой нос насыпали жгучего черного перца, и, бросив дымящийся прут на бетонную плиту балкона, я затопала по нему ногами.
– Кхе-кха-кхе-кхи! – не переставала кашлять Аленка. Она упала на четвереньки и пыталась глотнуть свежего воздуха.
– Фу! – сказала я, отдышавшись. – Ну и гадость! Чтобы я еще курила… Да никогда!
– Что это вы тут учудили? – Тетя Валя открыла балконную дверь и, заметив рядом с дочкой тлеющий прутик от веника, перевела взгляд на меня. – Лена, иди-ка сюда! Полина опять подала скверную идею моей малышке!
– Я чувствую это по запаху. – Сначала показался длинный нос моей мамы, а потом и она сама. – Ага, веник. Нам курить, значит, запрещено, а они тут балуются!
– Вообще-то, мы поняли, что нам это не нравится! – выпалила я в возмущении.
Аленка поднялась на ноги и жадно глотала воздух, ее глаза слезились и были красными.
– Очень хорошо, – строго сказала мама. – Потому что мы не будем с вами делиться настоящими вкусными сигаретами! И не надейтесь!
Папа
Я никогда не знала отца. Не ощущала его любви, поддержки и защиты.
Иногда меня даже посещала мысль, что я внеземного происхождения и прибыла на Землю с далекой звезды исключительно для того, чтобы мать колошматила меня ради научного межгалактического эксперимента.
– Почему у всех детей папы есть, а у меня нет? – спросила я впервые, когда мне исполнилось четыре года.
После того как вопрос прозвучал, мне незамедлительно выдали приличный пинок пониже спины, хлесткую оплеуху по загривку и тычок в плечо такой мощности, что я преодолела расстояние между коридором и креслом за долю секунды.
– Ты мне еще поговори! Еще поспрашивай! – разъярилась мамаша.
И я поняла, что «папа» – это запретная тема.
Но жить без отца мне не хотелось. Я искала в толпе того, кто бы мог оказаться моим отцом, и нередко приводила маму в ярость, потому что спрашивала незнакомых мужчин на рынке:
– Вы мой папа? Вы на меня похожи! Признайтесь, это вы?
– Ее отец умер, когда она была малюткой! – объясняла мать, краснея от моей бестактности. – Разбился в автокатастрофе. Простите ее.
Отойдя на пару шагов от застывших в изумлении людей, мама хватала меня за ухо и шептала:
– Ох и не поздоровится сегодня ослу! Берегись!
После такого заявления, по возможности, следовало убегать.
Много раз за свою жизнь я повторяла матери вопрос об отце: вежливо и просительно, грубо и гневно, но ответ оставался точно таким же, как и в первый раз. Разве только с той разницей, что в подростковом возрасте я научилась уворачиваться от шлепков и пинков.
Не знаю, чем так насолил мой папа моей маме, но в доме не было его фотографий. Ни одного снимка, на который я могла бы взглянуть и увидеть родные черты. А те фото, что хранились в альбомах, были обрезаны: на них осталась только мама. Признаться, я из-за этого очень страдала, пыталась угадать, каким он был, но поделать ничего не могла.
Я вспоминала, как однажды, когда мама возила меня еще в колясочке, мы оказались в магазине в центре города. Мама кого-то увидела, потому что, наклонившись ко мне, сказала:
– Держись крепче, за нами погоня! – и начала делать довольно резкие виражи, такие, что у меня появилось опасение, что я вылечу кубарем на асфальт.
За нами бежал какой-то мужчина.
– Постой! Постой! Нам надо поговорить! – кричал он.
Но мама, протиснувшись мимо любопытных прохожих, ловко сбежала через другую дверь магазина.
На этом таинственное происшествие закончилось, и через какое-то время мама объявила, что мой папа умер. Сказать, что я ей поверила, было бы глупо. Но отыскать и увидеть отца мне не удалось.
Подрастая, я слышала истории из его жизни, и, если судить по ним, мой отец был образованным, добрым и воспитанным человеком. Только мою маму он не всегда слушал, что было, конечно, по ее мнению, недопустимо и за что следовало суровое наказание.
Я узнала, что в нашем городе живет бабушка по отцовской линии и ее зовут Элизабет. С ней мама дружила, общалась, но меня в гости не отпускала.
Однажды я увидела сон: высокий синеглазый мужчина с каштановыми волосами шел мне навстречу по бульвару, где благоухали тюльпаны и гиацинты.
– Я действительно умер, – сказал отец и рассмеялся. – Ты у меня очень красивая и талантливая. Не переживай ни о чем!
На нем был светлый спортивный костюм, матерчатые кеды, и производил он впечатление человека, любящего спорт.
– Что есть сны? – спросил он меня.
– Это вторая жизнь, – ответила я. – Здесь я тебя сразу узнала, хотя никогда не видела твоих фотографий.
– Ты видишь сердцем, – сказал отец.
Когда я проснулась и рассказала сон маме, она подтвердила, что отец выглядел именно так, когда они познакомились.
Запас провианта
Я жила в суровые времена. Потом перестройка канула в Лету, однако доподлинно известно, что история ходит по кругу, поэтому я решила рассказать о повидле, соленьях и абрикосовых косточках.
На рынке нам с мамой порой удавалось заполучить пакет гречки или риса. Мы бережно приносили это богатство домой, рассыпали на гладкой поверхности кухонного стола и начинали перебирать по крупинке. Каждая крупинка подушечкой пальца перемещалась в одну сторону, а мелкие камешки, песок и прочий мусор – в другую. Когда через пару часов работа была окончена, оказывалось, что камешков и мусора примерно поровну. Но мы чувствовали радость. Ведь половину пакета все-таки составляла крупа, а это означало, что с голоду мы не умрем.
Не было такого шкафа или кровати, под которым не стояли бы банки с засоленными огурцами и помидорами, икрой из баклажанов и кабачков, баночки с повидлом и вареньем. Все это съедалось вприкуску с хлебом по осени, подъедалось зимой и доедалось весной.
Домашние консервы бережно хранились, открывались исключительно по праздникам и особым дням, а в начале лета все в нашем городе спешили делать новые запасы.
– Надо посмотреть на рынке раздавленные фрукты, их обычно вечером торговцы выбрасывают или продают по дешевке, – говорила мама.
И мы шли с пустыми ведрами на рынок в поисках слив или абрикосов, чтобы наварить варенья на зиму. Иногда удача улыбалась нам и мы набирали полное ведро раздавленных томатов, из них мама варила в алюминиевом тазу на газовой конфорке аджику – острый соус с чесноком: зимой его можно было мазать на лепешки.
Аленкина бабушка не выбрасывала абрикосовые косточки, а сушила их под солнцем, расстелив на балконе прозрачную клеенку. Семья Аленки считалась зажиточной: у них был свой сад, в котором росли фруктовые деревья, и большой огород.
Гараж, погреб и квартира тети Вали всегда были заставлены банками с провиантом. Летом бабушка Аленки выносила во двор мешок с абрикосовыми косточками и насыпала детям полные горсти. Мы кололи высушенные косточки камнями, чтобы вытащить и съесть невероятно вкусные ядрышки.
Никаких фиников, инжира или экзотических фруктов мы не видели, на обед матери варили нам макароны, которые были такого низкого качества, что разваривались и превращались в кашу.