ись, говорит: «О, как это тонко! Я недооценивал русских. Воистину, удивительная нация!». А всё просто. Оказалось, что у французов слово шапо означает не только кепи, но и презерватив… а магазинчик оказался аптекой.
Шура слушала, доверительно склонив голову, а когда Роби добрался до конца, откровенно расхохоталась. Потом обняла его обеими руками, заглянула в глаза.
– Трепло!
– Трепло, – согласился тот.
– Надеюсь, ты захватил из Франции шапо? Иди сюда, – и она потянула его на топтыжью шкуру.
Шкура не возражала. Пользуясь этим, любовники оккупировали выбранное пространство, казалось, на всю оставшуюся жизнь. Роберт, оказывается, очень соскучился вдали. Такого запаха женского тела, таких ласк, таких обворожительных взглядов ему очень не хватало. Роберт даже представить себе не мог, как он мог обходиться без своей волшебной и единственной?
Шурочка тоже присматривалась и принюхивалась к рыцарю с небольшой осторожностью, а потом со всё возрастающим чувством собственничества. Нет, конечно, не навсегда. Нет ничего вечного. Но сейчас, здесь, этот мужчина был только её личной собственностью, и отнять «любимую игрушку» не смог бы никакой дикий зверь.
– Сашенька, – Шура доверчиво положила голову на плечо Робику и он одной рукой перебирал её волосы, – Сашенька, я ведь, правда, не мог приехать…
– Молчи! – Шура снова улыбнулась и приложила указательный палец к его губам. – Ты же пришёл, значит… А ничего это не значит! Давай выпьем, Роби! Надеюсь, ты не против?
Роберт был не против. Скорее, наоборот. Для многих мужчин выпивка во время секса является тонизирующим напитком. Этаким эликсиром смелости. И Телёнок также считал, что в любом деле должна быть изюминка или та же незаменимая капля смелости.
Любовники вместе отправились на кухню, забрали коньяк, фрукты, хрустальные мерзавчики и вернулись к Топтыжке. Роберт разлил по мизерным стаканчикам коньяк. А Шурочка тут же попыталась угостить коньяком и голову Топтыжки, который косился на людей стеклянным глазом. Но шкура вежливо отказалась. А Телёнок тем временем, стащив у водяного матраца простыню, закутался в неё на манер римского патриция и прошёлся по комнате. Потом остановился поодаль от мольберта, поднял палец правой руки вверх, будто собирался произнести речь риторика, но вовремя свёл всё к минимуму.
– Ты здорово рисуешь, – резюмировал он, кивая на портрет, ухмыляющийся со своего насеста. – Я ведь даже не видел твоих работ.
– Это моя вина? – вскинула Шурочка обиженный взгляд. – Шляешься где-то у чёрта на рогах, а потом… потом претензии высказываешь, будто я скрывала от тебя, что пишу картины!
– Девочка моя, – тут же принялся обороняться Телёнок. – Девочка моя, я же, правда, очень занят был. И если приехал, значит, всё не просто. Значит, так с нами и должно было случиться. Разве я не прав?
– Вот только этого не надо! Занят был! Приехал не просто так! Не оправдывайся! Не ври! Никогда не ври мне! Терпеть этого не могу! – глаза у Шуры сверкали праведным огнём. – Будешь врать, – забудь сюда дорогу! Может быть, в нашей встрече и есть что-то мистическое, я пока не разобралась. Но, скорее всего, натаскался невесть где, и явился ко мне раны зализывать.
– Да я что, да я…, – стразу принялся мямлить Роби.
– Лучше скажи, помнил меня? – хозяйка уставилась на собутыльника блестящими глазами подвыпившей женщины. – Впрочем, нет. Можешь не отвечать. Я и так знаю: помнил, иначе бы не пришёл. Так?
Телёнок согласно кивнул.
– Вот и славно. А на твои парижские дела мне наплевать. Я последнее время только вот с ним жила, – Шура кивнула на мольберт. – Этакая мистическая, зримая, виртуально-сексуальная связь. Представляешь? Дёрнул же меня чёрт его портрет писать!
– А это кто? – полюбопытствовал Роберт. – На первый взгляд ничем от нормального человека не отличается, несмотря на ярко выраженный маниакальный синдром, но… мне бы не хотелось с ним у тебя встретиться. Кто тебе позировал?
– Успокойся, Телёнок, – улыбнулась Шура. – Он у меня здесь, – художница постучала себя по голове. – Заказал один знакомый портрет князя воздушного написать. Просто, как я его представляю.
– Кого? – закашлялся Роберт. – Как ты сказала?
– Сатаны, – спокойно ответила Шура. – Чудак, неужели не знаешь, что у него второе имя – Князь Воздушный?
– Да, знаю, – кивнул Роберт. – Так в Писании сказано.
– Прикинь, он меня достал уже! Теперь и я знаю, почему во все века подданные ненавидели своего князя!
– Вот как?!
– Ты представляешь, – запальчиво продолжала Шура. – Написанный портрет у меня оживает. В действительности оживает! Я с ним разговариваю, как сейчас с тобой! Ещё немного – и свихнусь. Я уже подумывала, не сходить ли к психиатру? Докатилась! Слава Богу, работу уже закончила и не хочу, чтобы этот подлец у меня в квартире оставался. Надо позвонить Герману, пусть забирает свою икону.
И уже с истерическим надрывом добавила:
– Я не хочу больше писать его! Не хочу! Не хочу! Слышишь?!
– Так брось, в чём же дело? – миролюбиво заметил Роберт. – Тем более, говоришь, что закончила уже эту работу.
– Тебе хорошо советовать, блин, а он не даёт!
– Кто? – не понял Роби.
– Он проклятый! – Шура снова кивнула на портрет. – Хорошо хоть, закончила его почти… Он не опускает меня, будто из-под палки заставляет дописывать свою проклятущую рожу!
– Слушай, ты действительно заработалась, – задумчиво произнёс Роберт. – Никогда нельзя сгорать на работе. Это ни чему хорошему не приводит. Я тут в один вояж собираюсь. Поехали со мной, а?
– Куда?
– На Валаам. Потом еще в два-три монастыря.
– Ой, Телёнок! – захохотала Шурочка. – Ты в монастырь собрался?! Ой, умираю! Из тебя монах, как из меня китайский император!
– Я тебе говорил, что реставрацией икон занимаюсь? – деловито перебил художницу гость. – По-моему, говорил. Дело в том, что от московской Патриархии мне письмо дали к владыке Панкратию, игумену Валаамской обители. Охранную грамоту, так сказать. Этим надо воспользоваться.
– Хорошо. Я подумаю.
Шура наклонилась к Роберту. Волосы тёплой волной плеснули по его щеке, и сразу пропали все сомненья: помнит – не помнит, любит – не любит, придёт – не придёт… Скорее всего, оба они друг друга помнили всегда. Помнили, видимо, даже до своей первой встречи, поэтому лишние слова были не нужны. Это сакральная связь, дарованная Свыше. Но к чему она приведёт, надо ли беречь её? Где двое понимают друг друга, там всегда поселяется Любовь. Та самая, которой нет и быть не может. Та самая, которую обвиняют во всех смертных грехах и несчастьях, но которая остаётся чиста, как лёгкий снежок Покрова; как любопытный, но осмысленный уже взгляд младенца. И, тем не менее, она тут же приносит холод разочарования, горечь пробуждения, слёзы, тоску и даже неутолимую жажду смерти.
Сон свалился на них неожиданно, будто пришёл с первыми лучами рассвета. Но пробуждение оказалось не таким уж долгожданным и желаемым. Телёнок оказался в своём репертуаре: исчез под утро, как дым, как лёгкий след облака на безоблачном небе. Девушка сначала окинула взглядом опустевшую комнату, затем обыскала все углы в квартире, только искомое тело отсутствовало, будто и не было никакого Телёнка.
– Уеду! Пропади всё пропадом! – утирала Шурочка слёзы подвернувшимся полотенцем. – Судьба, видите ли! Вернулся! Встретились! Подонок!
Взгляд упал на мольберт. Она запустила в портрет тапком, но тот, круто изменив траекторию, будто породистый бумеранг шлёпнулся у ножек мольберта. Ничуть не обратив на это внимания, утробно всхлипывая, Шура отправилась в ванну. Только длительное отмокание в шибко импортных шампунях, солях и всяких ароматических примочках кое-как привело её в нормальное состояние.
Девушка выползла из ванны, закутавшись в полотенце: халат она бросила вчера в гардеробной или ещё где-то на радость Хламорре, но времени на его поиски не было, так как соловьиный звонок в прихожей требовательно взывал к обитателям жилища.
Шура с раздражением распахнула входную дверь и тут же была сметена ураганом. Оказавшись в воздухе, беспомощно болтая ногами, она с удивлением уловила в крутящем её урагане запах «Кензо» и знакомое мямленье:
– Я вот… знаешь… решил…
– Ах, ты решил! – Шура пыталась придать голосу несуществующую строгость. – Ты решил психопатку из меня сделать! Отпусти сейчас же!
Роберт осторожно опустил Шурочку на пол. Полотенце обрушилось с неё, чем-то напоминая вешнюю лавину в горах Акатуя.
– Ты опять удрал? – Шура всё ещё не могла простить Телёнку своего утреннего транса.
– Сашенька, я же за билетами.
Тут только Шура заметила в его руках два бледно-синих бумажных клочка.
– А ты меня спросил? – заворчала она уже более миролюбиво, тем более, что Робик второй раз за последние сутки называл её Сашенькой. На данный момент ей показалось это до ужаса приятным.
Она отправила Телёнка на кухню, готовить завтрак, сама отобрала-таки халат у Хламорры и тоже пошла на кухню.
– Так, говоришь, в монастырь? – Шура мечтательно закатила глаза. – Знаешь, а ведь это мысль! Давай попросим монахов дать приют нам в каком-нибудь заброшенном скиту, и это будет Новый Эдем. Sor lemahla hashar, как говорили древние, – возвратись певец к началу! Создадим собственный рай, станем родоначальниками новой расы!
– А не боишься, что он приползёт в образе змия и переспит с тобой, когда меня дома не будет? – кивнул на портрет Телёнок. – Всё в этом мире когда-нибудь повторяется.
– Роби, ты пошляк! – Шура повисла у него на шее. – Зачем мне он, когда есть ты?
Разве он сможет дать то, что можешь ты? Нет, мальчик мой, своя рубашка ближе к телу. И там ты от меня никуда не сбежишь – просто некуда будет.
– Девочка моя, а ты была замужем?
– Да, – рассеянно кивнула девушка. – Я очень любила мужа и постоянно ставила его в пример своим любовникам.
– Вот как?
– Представь себе. А почему ты спросил?
– Всё просто, – пожал плечами Роберт. – Поселимся, допустим, мы в твоём Эдеме, а через несколько месяцев счастливой райской жизни ты устроишь мне заурядный скандалешник по поводу того, что я не убил вовремя мамонта на ужин, что ты дурой была, когда согласилась гробить на меня свою юную жисть вместе с незаурядным талантом. Потом мы помиримся на некоторое время, потому как бежать некуда из рая. Потом ты решишь соблазнить кого-нибудь из братии, чтобы нас попросту выгнали, как прародителей. Потом…