— Они играют в ампру, — сказал Кантакузин. — В детстве и я играл в ампру. Мой младший брат, умерший ребёнком, любил эту игру. Но однажды мы, дети, осмелились сыграть в петрополемос, в игру, которая давно запрещена… — Орхан оторвал взгляд от играющих мальчиков и повернулся учтиво к будущему тестю. Кантакузин продолжал: — Петрополемос — это когда кидают друг в друга камни, при этом также разбиваются на партии. Это опасная игра. Если мальчиков заставали за этой игрой, родители обязывались платить положенные деньги в казну, а их дети подвергались публичной порке. Камень попал в голову брата… — Кантакузин ясно почувствовал, как будто бы это было нечто вещное, вопрос, который хотел бы задать Орхан. Кантакузин знал, что Орхан не задаст подобный вопрос… — Нет, — сказал Кантакузин, — это не был камень, брошенный моей рукой. — И внезапно он перевёл разговор на другое: — А потом я полюбил охоту и конную игру в мяч.
— Я также люблю охоту, — заметил Орхан учтиво…
Игра мальчиков навела Орхана на мысли определённые. Он думал о том, что следует вовлекать неверных в османское войско… «Помимо войнуков и мартолосов должно быть что-то ещё… Нужно набирать мальчиков и воспитывать их в правой вере и учить воинским искусствам… Что скажут их родители на это? Нужно попробовать объявить по всем деревням, селениям неверных такой набор мальчиков… Но по доброй воле, только по доброй воле они должны будут отдавать сыновей… Да!.. Набор мальчиков… Из самых простых, бедных мужицких семей… Из одной семьи не брать более одного сына. У тех, кто имеет менее трёх сыновей, ни одного не брать!.. Это будут войска, щедро одаряемые милостями султана… Пехота…»[346]
Орхан подумал, что люди охотно будут отдавать своих сыновей. Ещё бы! Знать, что твоему дитяти уже не придётся заботиться о куске хлеба; знать, что твоих сыновей ожидают почести; знать, что храбрость и ум будут награждены достойно…
Орхан не успел додумать… Играющие мальчишки, дети слуг, разбежались с весёлыми возгласами, давая дорогу красивой кавалькаде. Ехали дочери Кантакузина в сопровождении своих прислужниц. На девушках надеты были длинные платья, позволяющие им по-особенному сидеть в сёдлах, не по-мужски, но боком. Седла и прочее убранство конское было роскошным. Развевались красные шёлковые плащи, потому что девушки ехали быстро. Головы их были покрыты остроконечными шляпами, верхушки шляп украшены — каждая — тремя павлиньими перьями… Перья колыхались и сияли в солнечных лучах… Кажется, девушки не замечали, что ими любуются… Орхан и Кантакузин смотрели молча. Султан Гази улыбался…
Войска Орхана и Кантакузина, объединившись, осадили Константинополь. Однако город сдался фактически без сопротивления. Одни из ворот столицы византийцев открыл перед Кантакузином фаворит Анны, итальянец Фаччиолати. Орхан отдал город своему будущему тестю. Орхан и его старшие сыновья присутствовали на свадьбе. Кантакузин выдал свою дочь Елену замуж за Иоанна, сына Андроника и Анны. Орхан поднёс жениху и невесте богатые подарки. Кантакузин желал показать всем в Истанбуле, что государство разорено. Впрочем, это ведь и было правдой. Государство было разорено. Однако ни Анна, ни Кантакузин разорены не были. Тем не менее, роскошно одетые тюрки — а даже простые воины оделись по приказу Орхана в лучшие одежды — выделялись среди нарочито бедно одетых гостей на свадьбе Иоанна и Елены. Во время пира не было подано ни одной золотой чаши, ни одного серебряного блюда. Посуда подавалась оловянная или глиняная, уборы жениха и невесты поражали бедностью; позолоченная медь заменяла золото, разноцветное стекло заменяло драгоценные камни. Лишь кое-где мелькали подлинные драгоценности и жемчуг притягивал взгляд необманным сверканием. Что до казны империи, то она теперь помещала в себе лишь воздух да пыль. Жители Константинополя так и говорили:
— В казне лишь воздух да пыль!..
Ирина посоветовала мужу издать указ о роспуске итальянского двора Анны. Все её итальянские приближенные, равно как и наёмные солдаты-итальянцы, были высланы из империи. Дети Анны отправлены были в Тессалоники, дабы их мать более не влияла на них. Судьба Елены сложилась не так уж счастливо. Муж скоро разлюбил её. Задумав жениться на сестре сербского царя Стефана Душана, Иоанн, сын Андроника, хотел отослать Елену в монастырь. Но Анна отчего-то не дала свершиться этому, решительно воспретив сыну новую женитьбу. Впрочем, это вовсе не значило, что она всё забыла и простила Кантакузина. Отнюдь нет! Она ждала, притворяясь смирившейся. Кантакузин посадил на престол византийских императоров своего сына Матфея. Но в конце концов престол был захвачен Иоанном, сыном Андроника. Впрочем, ведь это возможно было бы назвать и справедливым возвращением. Елена, дочь Кантакузина, всё-таки сделалась императрицей. А через сто лет Константинополь пал. Храм Святой Софии навсегда преобразился в одну из самых прекрасных мечетей в мире!
Орхан женился на Феодоре. Она была с ним счастлива и имела от него сыновей и дочерей, чьих потомков возможно и в наши дни встретить в Турции. Часто, желая доставить жене удовольствие, Орхан приказывал отпускать без выкупа пленников, греков и франков. Орхан завоевал ещё многое множество крепостей и городов. Держава Османов крепла. Но в 1356 году греческие пираты из Старой Фокеи захватили в плен Халила, старшего сына Орхана и Феодоры. Десять лет провёл Халил в плену. Но Орхан принудил императора Иоанна Палеолога, сына Андроника и Анны, содействовать освобождению Халила. Другой сын Орхана, Сулейман, погиб во время соколиной охоты, упав с коня по нечаянности. Орхан умер в 1359-м или же в 1362 году. Ему наследовал его сын Мурад. Минуло много лет, много раз держава Османов оказывалась на краю гибели. Но она восстала из-под копыт всадников Тимура[347], словно птица феникс — из пепла. Весной 1453 года вошёл в Мраморное море флот Мехмеда Завоевателя, прямого потомка Орхана, Османа, Эртугрула… Флотом этим командовал болгарин. В мае 1453 года Мехмед Завоеватель въехал в покорённый город. С карты мира исчез Константинополь, вместо него явился Истанбул — Стамбул!..
Но не стоит нам убегать так далеко вперёд. Лучше вернёмся к свадьбе Орхана и Феодоры.
Свадьба эта, в отличие от свадьбы Иоанна Палеолога и Елены, сделана была очень пышной. Орхан стал лагерем в Скутари. А напротив, в Силимврии, уже находились Кантакузин с женою и Феодора. Здесь же был и сын Кантакузина, Матфей, и бабушка Феодоры, мать Кантакузина… Если бы Кантакузин и Ирина знали, что закончат свои дни порознь, в монастырских стенах, заточенные, принуждённые к пострижению своим зятем, пережившие смерть сына! Впрочем, даже если бы и знали, то, наверное, не удивились бы. Сколько раз такое или подобное случалось с византийскими правителями и претендентами на престол…
Последний вечер своего девичества проводила юная Феодора наедине с любимой бабушкой, слушая мудрые наставления. Затем старая женщина вдруг заулыбалась и сказала такие слова:
— Милая моя внука! Я дала тебе много полезных советов. Ежели сможешь, последуй им. А сейчас подумай и о счастье наслаждения мужскою любовью. Поверь мне, это, быть может, наилучшая разновидность человеческого счастья!.. — И тихим старческим голосом Феодора Старшая произнесла стихи:
…Дросилла пробудилась и, привстав,
Была не в силах даже слова вымолвить:
Глядела на Харикла онемелая
И насмотреться не могла на милого.
И отирала пальцами испарину,
Как жемчугами щёки ей покрывшую.
И если бы кто видел после сна её,
Вскричал бы: «Зевс, родитель небожителей,
Тебе известно всё, что услаждает жизнь:
Веселье, песни, вкусный стол, вино,
Дворец роскошный, серебро и золото,
Богатство, словом, и довольство полное.
Всё это в радость, кто же против этого,
Но что сравнится с девушкой румяною,
Когда она к полудню просыпается,
Испариною лёгкой увлажнённая,
Как луг весенний под росою утренней?
Ведь лишь поцеловав ланиты девушки,
Такою нежной влагой орошённые,
В груди уймёшь ты пламя и огонь зальёшь,
Снедающий и жгущий сердце пылкое,
Всё безысходной страстью истомлённое
И, словно уголь, от любви горящее…»[348]
Феодора Младшая слушала звучание тихого голоса, родного, тёплого, женского; сердце чуялось в груди, билось, замирало; нутряное нетерпение охватывало тело живое девичье…
В это самое время Орхан, после непременной бани, положенной жениху, сидел за книгой. Он взял одну книгу из новых, привезённых ему из Мардина[349]. Уезжая из Бурсы, он всегда брал с собой какую-нибудь книгу. На сей раз это были стихи Тарафы и Амр ибн Кулсума[350]. Орхан любил стихи и просвещённых правой верой, и язычников, арабов и тюрков. Оставшись один на один с книгой, Орхан при свете бронзового светильника углублялся глазами в извилистую вязь строк. Увлекательный ритм возбуждал желание пения…
С паланкинами верблюды — скажешь, то большие лодки:
Славный кормчий ими правит, и они верны и ходки.
Рассекают лодки пену водяную, как игрок
Делит опытной рукою в кучу сдвинутый песок…[351]
Мысли о предстоящих ночах с Феодорой были радостны, но перемежались то и дело мыслями о битвах и победах… Орхан представлял себе, как падёт бейлик Кареси[352], и тогда управление им Орхан передаст сыну Сулейману… Потом надобно будет войти в союз с генуэзцами… Вторгнуться на Галлиполийский полуостров… Надобно будет помочь генуэзцам в их войне с венецианцами. Это вряд ли понравится будущему тестю, Кантакузину!.. Орхан улыбнулся… Эти франки в плащах с нашитыми крестами… Османы ещё увидят, какою поступью отходят крестоносцы по д