— Но я хочу найти убийц моего отца.
— Он тогда один ехал в Конью? Один со своими людьми?
— Нет, не один он был! И людей с ним было немного, его людей. Он ехал вместе с владетелем Ине Гёла, но ведь и тот пострадал. Люди из Ине Гёла и привезли тело моего отца.
— Этот владетель Ине Гёла тоже был убит?
— Нет, — произнёс с запинкой юноша.
— Я слыхал, что он монгол. Мы с ним разберёмся, я сам допрошу его!..
— Убит мой отец. Но я хочу мстить его убийцам только в честном поединке.
— Так и будет! Вызовешь его на поединок. Я обещаю тебе. Ортаком будешь моим? Второй раз прошу тебя! — В голосе Османовом прозвучала угроза.
— Я согласен, — спокойно отвечал юный пленник.
— Ты меня успокоил, Бог весть, отчего. На душе прояснело. Слушай! А ты петь умеешь? Так хочется песню послушать!.. Душа хочет!..
— Я умею петь, но только греческие песни. Отец хорошо пел, научил меня.
— Болгарские не умеешь?
— Нет. Я был совсем маленьким, когда умерла мать, некому было научить меня петь болгарские песни. Но я слыхал их и язык болгарский понимаю…
— Он тюркский?
— Он — смесь тюркского и славянского наречия.
— Пой свою греческую песню. Потом растолкуешь мне слова. У тебя должен быть хороший голос…
Юноша оперся ладонями о колени, немного подался вперёд, вытянув шею, как любопытный маленький мальчик, и запел… Голос у него и вправду был хороший, звонкий, сильный и выразительный…
В одной гористой местности Акрит построил замок,
И всё, что в мире ни растёт, взрастил Акрит в том замке;
Всех птиц, какие в мире есть, привёз и свил им гнезда.
И птицы пели, говоря: «Акрит бессмертен будет!»
Теперь они поют не то: «Акрита смерть настигнет»!
Так птицы малые поют, щебечут, веселятся,
Так птицы малые поют, в смысл песни не вникая.
С вершины гор взглянул Акрит и Харона увидел.
«Куда идёшь ты, Харон мой, и почему так весел?»
«Иду я душу взять твою, и потому я весел!»
«Тогда сразиться надо нам, на ток вступивши медный;
Ты душу заберёшь мою, коль я повержен буду;
Коня беру я твоего, коль ты повержен будешь».
Вот вышли и вступают в бой, и Харон побеждает.
«О горе, горе мне теперь, сразил меня ты, Харон!
Так принесите мне стрелу и дайте мне оружье,
Дубинку в руки дайте мне на шесть пудов — не меньше;
Другую дайте тотчас же, на семь пудов — не меньше!»
Вот принесли ему стрелу, приносят и оружье;
Одну дубинку принесли, на шесть пудов — не меньше,
Другую принесли ему, на семь пудов — не меньше.
Берет оружие Акрит и панцирь надевает.
В вооружении таком выходит на охоту.
Но полпути лишь он прошёл, лишь полпути прошёл он,
Как заболела голова и сердце взволновалось;
Колени задрожали вдруг; вперёд идти нет мочи.
И повернул назад Акрит, вопя, стеная громко:
«Несчастная судьба моя! О горе! Умираю!
Прощайте, горы дикие и хищные все звери!
Я больше не увижу вас, высокие вершины!
Пусть птицы плачут обо мне, леса пусть причитают!
Приди, красавица моя, и постели мне ложе,
А в головах мне положи ты горные цветочки!»
Пришла красавица его и стелет ложе смерти,
А в головах его кладёт все горные цветочки.
«Но почему, красавица, не стелешь мне терновник?»
«Послушай, дорогой Акрит, что говорят соседи:
„Коня возьму“, — промолвил Ян. „Я — палицу Акрита“,
Сказал Георгий; а старик: „Я заберу красотку“».
«Не должен Ян забрать коня, Георгий же — оружье.
Старик облезлый не возьмёт тебя, моя красотка!»
Ломает палицу Акрит, коня он убивает.
«Иди ко мне, красавица, чтоб всласть нацеловаться».
Она к нему склоняется, на грудь его упала;
Он задушил в объятиях прекрасную подругу.
Вот так и оба умерли, обоих схоронили…[253]
Осман внимательно слушал, чуть раскачиваясь, из стороны в сторону, кивая головой, теребя правую косу…
— Аман, хайыр олсун! — Пусть благо снизойдёт на тебя!
— Хорошо поешь!..
Юноша пересказал, о чём песня.
— Харон — это старинный бог смерти. Акритами назывались военачальники, охранявшие пределы империи греков-византийцев. Из них самым великим был Василис Дигенис…
— Я знал человека по имени Василис…
— А Дигенис означает двурождённый. Так называли его, потому что мать его была гречанка, а отец — араб…
— Двурождённым, ты говоришь? И ты ведь двурождённый. Ты мне по душе! Но зачем ваши песни так жестоки? Я в детстве слышал песни франков, и песни франков жестоки. Отчего?
— Не знаю, не задумывался.
— Спой мне любовные песни… Нет, погоди! Как твоё имя?
— Михал.
— Я буду называть тебя Куш Михал — Птица Михал[254], потому что поешь ты хорошо, сладко. Но ты храбрец! Когда-нибудь назовут тебя Михал Гази — воин Михал… А теперь пой!.. — Осман приподнял руки и повёл ладонями перед лицом своим…
Михал запел песню:
Есть трава любви на свете.
Но не все её находят:
Не везде она родится
И не всюду вырастает.
А родится эта травка
На земле на Левадийской
И в груди красавиц пылких…[255]
Михал спел ещё несколько песен…
— Утешил меня, утешил… — говорил Осман. — Ложись, не так много ночи осталось для сна. Летит время, летит… А в детстве какое медленное было… Ты ложись… И я буду спать…
Осман растянулся на ковре, подложив под голову подушку. Рядом прикорнул Михал; он спал на боку, крепко, как ребёнок, и откинув по-детски широко руку с раскрытой ладонью…
Утром Осман созвал акынджилер и вывел к ним Михала.
— Это храбрец! — крикнул Осман. — Разве мы такие, как в Эски Шехире или в Инёню? Разве мы казним храбрецов?!
И все откликнулись единым хоровым:
— Не-ет!..
— Я решил отпустить этого храбреца! Он теперь — мой ортак, наш товарищ! Кто против моего решения?
Все одобрили решение Османа, принимали его водачество…
Осман возвратил Михалу воинское снаряжение и оружие. Конь Михала был убит. Осман велел дать ему коня…
— Где твои люди?
— Со мной были три человека, они убиты в битве…
— Надо бы дать тебе провожатых.
— Не надо. Я хорошо знаю дороги здешние.
— Ты храбрый парень! Жди меня у себя в Харман Кая! И помни об Ине Гёле!..
С этими словами Осман проводил Михала.
Затем оставил Гюндюза и часть людей в крепости, а сам вернулся в становище.
В становище пришлось вытерпеть отчаяние Тундара и его жён, матерей его погибших сыновей. Но Осману теперь казалось, будто всё это никакого отношения к нему не имеет. Он не чувствовал себя жестоким; у него просто не осталось времени на сочувствие, на отчаяние, на притворство… Одна из жён Тундара пыталась поднять людей против Османа и его братьев. Но никто в этот раз не поддержал её. Все были удовлетворены добычей. А Сару Яты ещё и подзуживал втихаря:
— Будем слушать бабу! Баба нами править будет!..
Осману хотелось увидеть Мальхун, обнять её… Но она, как и полагалось молодой жене, не показывалась, ждала супруга в свадебной юрте. Не вышла и мать. По обычаю, сын, вернувшийся с победой, сам должен был идти к ней. Только воспитательница-кормилица обнимала Османа, счастлива была видеть его живым. Но обеспокоило Османа отсутствие Эртугрула. Где отец?
Меж тем, все радовались тому, что теперь у рода Эртугрула есть крепость. Иные даже и не разбирали, что это такое — крепость! А просто решили, что теперь будут богатеть, жить хорошо…
Осман хотел увидеть отца и боялся увидеть его. Он при отце не смог бы притворяться. Вспомнил, как в детстве отец был для него самым близким… А теперь этот парнишка, Михал, был Осману ближе… Отчего? Осман понимал, отчего это! Прежде ему нужен был добрый совет, поддержка, наставник. А теперь возникло стремление самому поддерживать, давать добрые советы, наставлять… Он по-прежнему любил отца, но теперь не знал, каким будет с ним, как заговорит…
Осман стоял в толпе, о чём-то спрашивали его, шумели… Протиснулся Сару Яты:
— Отец ждёт тебя…
Расступились, пропустили Османа. В юрте отца он, войдя, огляделся, не тотчас увидел Эртугрула. Тот лежал на постели, покрылся одеялом с оторочкой лисьей. Осману вдруг почудилось, будто давным-давно не видел отца. Так осунулся отец. Приподнялся, подпёр щёку ладонью, но лёг снова… Осман позабыл о своих прежних мыслях и ощущениях, бросился к отцу, припал на колени у постели…
— Что с тобой, отец?!..
Осман не ожидал увидеть отца таким. Готовился к мучительному разговору; решал для себя, что скажет… Нет, не хотел притворяться, но знал, что откровенным с отцом не будет. И ни с кем… Но все эти муки решения оказались напрасными. Теперь Осман не сожалел отца, нет, но только одного хотел — чтобы отец снова сделался здоров!.. А Эртугрул уже отдалился и от любимого сына, и от всей жизни. Прохрипел:
— Болен я…
— Молчи, молчи! — закричал Осман. — Береги силы!..
Он оставался у постели отца одну седмицу, ходил за больным, не чураясь грязной, чёрной работы. Отец молчал, тяжело дышал… Не отвечал на призывы Османа, который в отчаянии звал его, умолял сказать хоть слово… Эртугрул смотрел диким, отчуждённым от всего вокруг взглядом, глаза его сильно запали… Осман не сомневался в том, что болезненное состояние отца вызвано известием о казни сыновей Тундара… Отец обо всём догадался!.. А может быть, и нет. Отец ведь всего лишь человек! Незачем воображать, будто отец одарён сверхъестественным чутьём, догадливостью сверхъестественной. Отец всего лишь человек… Но теперь с отцом нельзя было говорить, отец не мог ответить. Но ведь отец и прежде болел… Но пусть отец не умирает!.. Осман гнал эту мысль о смерти отца, но уже знал, что отец умрёт…