— Скажите вашему господину, что султан прибыл и желает увидеться с ним!
Прошло так мало времени, что не успел бы Осман прочесть в уме первую суру, а Михал уже выбежал к нему, поспешный, в домашней распашной робе. Подходя к Осману, замедлил шаг, поклонился. Просил прощения за свой вид, спрашивал, не угодно ли Осману поужинать.
— Да, — сказал Осман дружески. — Вели подать ужин, я проголодался. И ещё вот что, — Осман говорил спокойно, будто о чём-то обыденном, — домашние мои — в Йенишехире. Можно тотчас снарядить твою жену в дорогу и отвезти в Йенишехир, там она будет под охраной верных людей; будут её охранять, как моих домашних охраняют… — Осман сбросил плащ на руки слуге, другой слуга суетился, помогая Осману снять сапоги для верховой езды… Михал ещё раз поклонился и сам распахнул перед Османом дверь в малый покой, где уже хлопотали слуги. Осман тотчас заметил, что накрыт скатертью низкий стол, а на ковёр положены кожаные подушки для сидения. Всё делалось для удобства Османа. Внесли таз и кувшин для умывания рук. Михал сам поднёс на обеих руках полотенце особливое Осману. Осман не возразил, принял как должное. Слуги поставили кушанья. Сел почитаемый гость, за ним и хозяин поместился на подушке, скрестив ноги. И лишь когда слуги вышли (хотя что уж, они ведь всё равно знали обо всём), Михал сказал Осману:
— Благодарю тебя, султан Гази, ты не забываешь своего ортака…
— Брось! — Осман сдвинул брови, показывая досаду. — Ты хочешь, чтобы я подумал, будто бы ты осмелился издеваться надо мной?!
— Хорошо! Тогда я скажу попросту: ты здесь — и мне этого довольно для защиты. А жена моя должна оставаться в доме мужа…
— Ты не догадывался, что я приеду? Не верю…
— Не то чтобы не догадывался. Загадывал…
— Караул не удвоил, крепость открыта… — говорил Осман дружески-укорительно.
Михал взмахнул рукою легонько:
— Неохота! От кого я стану защищаться один? От тех твоих людей, с которыми в походы воинские ходил? Да я и не боюсь! Эдебали не победит.
— Не боишься напрасно, — обронил Осман. Они говорили на тюркском наречии, вставляя греческие слова.
— Если пропаду, пропаду с тобой! Никакая рука надо мной не будет. Один ты…
— Знаешь, слыхал, что решили?
— Уже знаю…
— Ты напрасно не боишься шейха Эдебали. Он не станет бросать слова на ветер!
Михал посмотрел на Османа, положив руки на колени.
— Если Эдебали прикончит меня, следом ты пойдёшь под ножи его головорезов.
— Ты уж не пугаешь ли меня? — Осман разглядывал Михала, то опуская, то поднимая глаза.
— Разве я что новое сказал? Ты и без меня всё знаешь, как оно есть…
— Я знаю. Я приехал сейчас сюда в Харман Кая, чтобы тебя защитить.
— Я благодарен, — тихо сказал Михал.
Осман обгладывал ножку индюшачью. Поданы были цыплята, зажаренные и политые мёдом, рыба, начиненная толчёными ореховыми ядрами…
— Кормишь ты гостей всё вкуснее и вкуснее, — Осман приподнял засалившиеся руки, ладони. Михал скоро завёл правую руку за спину, взял с одного малого стольца плат и подал гостю. Осман отёр ладони и отложил плат на ковёр.
— Новый повар у меня, армянин, уже год почти. А ты сейчас только заметил…
— Не уступишь мне повара своего? Я его найму…
— Что, султан Гази, с тобой сегодня? — Михал улыбался белыми зубами. — То жену я отпусти к тебе, то повара… Повара, это пожалуй…
Но Осман не подхватил шутку гостеприимного хозяина, не выразил одобрения. Сказал:
— Вели ещё айрана принести.
Михал поднялся с подушки кожаной и пошёл за дверь, чуть подаваясь всем телом вперёд. Вернулся с кувшином:
— Пей, султан Гази, сам хочу служить тебе слугою…
Но Осман и пил в молчании. Михал не налил себе айрана. Шло время в молчании. Осман допил и поставил чашку серебряную.
— А не поступить ли тебе так, как призывает шейх? — вдруг спросил Осман серьёзно.
— …нельзя ведь насильно… — уклончиво проговорил Михал.
— Ты не хитри со мной. Не о насилии речь.
— Разве мы не мечтали о содружестве всех вер?..
— Это содружество, оно что, основано будет на моих уступках тебе?
Теперь Осман говорил мрачно и властно. Михал невольно опустил голову.
— Я тебе говорю, — продолжил Осман. — Я тебе говорю, что я хотел бы вставать на молитву рядом с тобой, когда муэдзин прокричит азан с минарета. Ты не первый день живёшь на свете моим ортаком. Если я тебя сейчас спрошу, что ты знаешь о пяти столпах правой веры, моей веры, разве ты не ответишь?
Михал сидел, распрямившись.
— Отвечу, — произнёс тихо. И уже громче: — Отвечу. Пять столпов правой веры, твоей веры, таковы: исповедание веры — шахадет — произнесением священных слов: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммад — Пророк Его»; а второй столп — намаз — с обращением лица в сторону Мекки; и столп третий — сакат — раздача милостыни; а четвёртый столп — рамазан — строгий пост; а пятый столп — хадж — паломничество в Мекку хотя бы раз в жизни…
— Что тебе не по душе в этих предписаниях? Или ты видишь в каком-либо из них нечто дурное?
— Нет. Все они хороши.
— Что же тебе мешает принять их? Что? Гордыня? Твои предки некогда были язычниками, после сделались христианами. Ничто не вечно! Разве твой отец не ездил в Конью?..
— Да, это, должно быть, гордыня, — проговорил Михал упавшим голосом.
— Сделай этот шаг. Мои люди, они ведь любят тебя. Они счастливы будут молиться рядом с тобой.
— А если они станут презирать меня, как презирают труса? — осмелился возразить Михал.
— Разве ты совершишь это из трусости? Все знают твою храбрость…
— Шейх решит, что ты идёшь у него в поводу…
— Ты о шейхе не думай, думай обо мне.
Гость и хозяин снова замолчали.
— А что же моя жена? — вырвалось у Михала.
— Жена твоя может оставаться в своей вере. Никто не желает ссорить тебя с твоей женой. Ты один знаешь, насколько она любит тебя, знаешь её преданность тебе…
— Гордыня, гордыня… — повторял Михал.
— Я рад, что ты понимаешь себя. Теперь найди в себе нужные силы…
— Да! — произнёс твёрдо Михал. И повторил: — Да! — И добавил: — Прошу лишь об одном: позволь мне подумать о шейхе и ничему затем не удивляйся!
Но Осман будто и не слышал последних слов гостеприимного хозяина; слышал только «Да!», дважды проговорённое.
— В правой вере наставит тебя хороший имам, — заботливо говорил султан Гази. — Этот имам поставил первые мечети в становищах моего отца. А учил этого имама человек святой, воистину святой… — Михал сидел притихший, будто онемевший. Осман продолжал говорить: — Завтра поутру следует послать за имамом. И утром же отправимся мы с тобой на охоту! Согласен поохотиться?
— Да, — отвечал Михал покорно.
— Тогда веселее гляди! Поохотимся завтра! А теперь — спать…
Михал сам проводил гостя в хороший спальный покой; шёл почти рядом с Османом, но всё же отставая, и подымал светильник, освещая дорогу…
На другой день с утра послали за имамом. Едва рассвело. И на охоту начали сряжаться. Но Михал приметил, что Осман будто выжидает, ждёт чего-то… или кого-то… Сам Михал с трудом скрывал уныние и старался изо всех сил выглядеть весёлым. Он понимал, что Осман видит ясно его притворство; но понимал и то, что Осман одобряет его силу воли… Всё было готово к выезду на охоту, но медлил Осман…
— Сколько дней будем охотиться? — спросил Михал.
— Три дня пробудем, — отвечал Осман, — а там уж ты поступишь под начал имама. Праздновать твоё вступление на путь истины будем в Йенишехире…
Осман пошёл на конюшню, чтобы самому оседлать своего коня. Тут-то и въехал на двор всадник. Михал тотчас узнал юного Орхана, и все узнали Османова сына. А Орхан уже спрыгнул на землю и улыбался дружески Михалу. Они обнялись и похлопали друг друга по плечам. Орхан ещё не успел спросить об отце, а Осман уже вышел из конюшни, ведя коня в поводу. Орхан быстро подошёл к нему, склоняя голову, и поцеловал отцову руку.
— Ты что? — спрашивал Осман. — Зачем приехал? Как узнал, где я?.. — Но видно было, что Осман ждал сына этим утром, надеялся именно на приезд сына… Однако принял на себя вид суровости. — Кто охраняет мать, сестёр и твоего младшего брата? На кого ты оставил их?
Но Орхана нимало не смутил суровый вид отца. Весело взмахивал Орхан длинными отроческими руками в обтягивающих рукавах короткого кафтана тонкого сукна и торопился высказать последние новости:
— Не подумай, будто я бросил мать, сестёр и брата! Я сказал дяде Гюндюзу… Я не просто так уехал. Да теперь ведь всё улажено. Шейху Эдебали утёрли нос! Сначала, конечно, народ помутился; кричали: «На Харман Кая! На Харман Кая!..»; но так никто и не двинулся со своего места. Пошли другие толки; стали вспоминать храбрость Михала; говорили, какой он доблестный… «Язык!» — говорили. — «Жаль!.. Жаль убивать, лишать жизни такого доблестного храбреца…» Вот что говорили!.. И все, все толкуют, что надобно слушаться тебя, отец, а не шейха!.. Отец, позволь мне отправиться с вами на охоту!..
— Нет, — сказал Осман спокойно и серьёзно, как обычно говорил. — Ты возвращайся в Йенишехир. Вести ты принёс хорошие! Скажи Гюндюзу и матери, что надо готовить большой праздник. Так и скажи. А я вернусь через три дня… — Осман обернулся к Михалу. — Не поднести ли подарок доброму вестнику?
Михал молча снял с пояса охотничий нож в кожаных ножнах и протянул Орхану. Тот вынул нож из ножен, взмахнул, тронул кончиком указательного пальца острое лезвие, улыбнулся весело и поблагодарил Михала…
Выехали на охоту Осман, Михал и самые ближние люди Михала. Следом за всадниками-охотниками ехала арба с провизией. Взяли с собой и повара; Осман уже объявил ему, что берет его к себе на службу:
— Готовить будешь кушанье для меня, для моих пиров малых…
Охотились на куропаток и фазанов. Вытягивались цепью охотники. Сокольничьи несли соколов. Собаки с громким лаем хоровым гнали дичь. Осман и Михал принимали соколов и пускали на поднявшихся птиц. Набили много куропаток, фазанов и диких гусей. Внезапно собаки подняли волка и выгнали на охотников. Осман в азарте соскочил мгновенно наземь и бросился с обнажённой саблей на зверя. Михал прыгнул следом за султаном, громко крича остальным, чтобы они удержали Османа; однако тот уже добивал огромного волка…