Османская империя. Шесть столетий от возвышения до упадка, XIV–XX вв. — страница 100 из 134

Совещательным советам султана, рассматривающим такие вопросы, были даны квазизаконодательные полномочия; они были увеличены, включив министров и имперскую знать. Высшим из них был Совет правосудия, организованный и увеличенный в 1840 году, чтобы играть центральную роль на протяжении всего периода действия Танзимата. Члены совета могли свободно выражать свое мнение, и султан обязывался одобрять решение большинства. В своих декретах он следовал и воздерживался от нарушения законов, установленных согласно хартии. Это подразумевало, теоретически, ограничение абсолютной власти суверена, делая его «топ-менеджером», обязанным исполнять законы, разработанные другими, и, таким образом, ограничение прерогатив, присущих средневековой концепции абсолютной власти. Но хартия не была документом конституционной реформы, закладывающим новую систему отношений между правителем и народом. Ее положения не доходили до народного представительства. Члены совета не избирались, а выбирались и назначались лично султаном, и их действия зависели от его воли при посредстве законной процедуры его ратификации. Так что его абсолютная суверенная власть на практике осталась неприкосновенной.

Самый радикальный и, для жителя Запада, самый важный принцип Танзимата заключался в равном применении прав ко всем османским подданным, независимо от национальности и вероисповедания. Это ликвидировало все различия между мусульманами и христианами или другими немусульманами. Этот принцип даровал безопасность и свободу всем — в части права, налогообложения и собственности; возможность получения образования в гражданской или военной школе, поступления на службу в армию или на гражданскую службу.

Гюльханейский хатт-и-шериф, который русский представитель в Порте посчитал успешным «театральным действом», вызвал удивление и разные домыслы на Западе. Представлялось, что здесь, в эпоху развивающихся реформ в Европе, наметились признаки некоторых либеральных метаморфоз в слабеющей Османской империи, хотя все еще в рамках традиционной системы управления. Исламский суверен широко открыл двери своего государства для христиан. Для лорда Пальмерстона это было крупным политическим шагом, который «имел большое влияние на общественное мнение здесь и во Франции». Но для Меттерниха и прочих, слишком хорошо понимающих тайные аспекты османской сцены и потому скептичных к практическим перспективам реформ, упомянутый документ был всего лишь этюдом на витрине.

Имел место новый приток европейцев, желающих получить выгоду от новых возможностей и — на это возлагались надежды — новые постоянные преимущества. С другой стороны, немусульманские подданные внутри империи, желая повысить свой статус, проявляли сдержанность в оценке новой хартии. Ее восхваляемые привилегии нейтрализовались новыми обязанностями, накладываемыми на полноправных горожан. Они теперь подлежали призыву на военную службу, от которой раньше получали освобождение, выплачивая подушный налог. Это ставило христиан перед неблагоприятной перспективой войны против других христиан, а мусульман — перед возможностью сражаться плечом к плечу с христианами, возможно даже под командованием христианского офицера. При отсутствии общего чувства османского патриотизма христиане опасались утраты особых привилегий, которые помогали их образованию и экономическому развитию, да и церковники опасались за свои интересы. Не доверяя истинности намерений османского правительства, они предпочитали все еще искать иностранной помощи — особенно от России — в стремлении к автономии и, в конце концов, независимости.

Что касается основной массы мусульманского населения, они были в ярости от такого освобождения неверных, которое ударяло по самым глубоким корням их традиционной концепции абсолютного превосходства ислама и неполноценности других религий. Терпимость и защита действительно причитались райя, равно как и некоторая степень свободы в отношении их общинных дел. Но все это полагалось им, как особому виду. Они были низшими людьми и никогда не могли рассматриваться как равные или приниматься таковыми, морально и социально, в светском обществе, где существовали принципы Танзимата. Подобная оппозиция спровоцировала по всей империи всплеск реакционного духа, который, при отсутствии сильного и решительного султана, не так просто было обуздать.

Он поднялся до высокого уровня в 1841 году, когда Решид-паша, стремившийся к развитию внешней торговли, создал новую судебную палату в новом министерстве торговли для слушания коммерческих споров и, более того, подготовил новый торговый кодекс, основанный на аналогичных документах французов, в котором рассматривались такие вопросы, как партнерство, банкротство и векселя. Мусульманские правоведы расценили это как отклонение от шариата. Когда Решид представил его Высшему совету, его спросили, соответствует ли он священному закону. Решид ответил: «Священный закон не имеет никакого отношения к подобным делам». На это члены улемы возопили: «Богохульство!» Принятие кодекса было отложено, к большому разочарованию иностранных торговцев, и султан, подчинившись улеме, уволил Решида, который был отослан в свое бывшее посольство в Париже. Его реформы прервались, и некоторые даже были отменены, когда его место занял реакционер Риза-паша (Рыза), беспринципный любовник султанши Валиде, и к власти пришел великий визирь Иззет Мехмед, известный своей ненавистью к иноземцам и западным идеям.

Риза, однако, как сераскер — главнокомандующий, провел остро необходимую реорганизацию армии, что сослужило империи хорошую службу. Он разделил вооруженные силы на две части: войска на действительной службе — низам, — которые служили пять лет, и войска в резерве — редиф, — которые служили в своих регионах еще семь лет по возвращении домой. Набор на военную службу осуществлялся в форме призыва: тренировка, вооружение, оснащение и организация — все было по западному образцу. Таким образом, возникла новая сила численностью четверть миллиона человек, в которой солдаты показывали прежнюю турецкую отвагу и дисциплину, а офицеры стали лучше справляться со своими обязанностями с развитием военных школ. Это была мусульманская турецкая армия, в ряды которой, несмотря на недавний декрет, христиане в действительности не принимались. Любое такое слияние можно было сравнить со смешиванием масла и воды, или, как выразился лорд Пальмерстон, это было похоже «на кошку и собаку, запертых в одном ящике».

Со временем мусульмане освободились от привилегии военной службы с помощью уплаты соответствующего налога, заменившего прежний подушный налог. Но христиане рекрутировались, как и ранее, в военно-морские силы. Последние были реорганизованы другом Ризы, британским морским офицером по имени Адольф Слейд, который собрал десять тысяч моряков, но не смог увеличить количество боевых кораблей. Создание новой армии было единственной полезной службой Ризы своей стране за четырехлетний период повсеместной несправедливости, незащищенности и реакции, когда гордое имя Гюльхане, «Дом роз», цинично, но метко переделали в Гульхан, «Пыльная нора».

Стрэтфорд Каннинг тем временем узнал, что в этой коррумпированной атмосфере Риза, с молчаливого согласия министра финансов и с помощью двух капиталистов-христиан, совершил масштабную растрату османской казны. Посчитав политически правильным воздержаться от информирования об этом юного султана, он тем не менее наблюдал за Ризой, притворяясь, что уступает его реакционной политике. А сам пока старательно устанавливал личные отношения с Абдул Меджидом, признаваясь, что находит в нем «больше доброты, чем силы». Тем не менее он выражал надежду, что «многое может быть достигнуто европейским примером и давлением, достаточно сильным и направленным в нужную сторону».

Отныне и впредь Стрэтфорд Каннинг, человек принципиальный и стойкий в своей протестантской вере, выступал как ярый поборник и защитник христиан, на самом деле часто не принимая во внимание установленные рамки политики своего правительства. Он настойчиво протестовал, когда за отступничество по кораническим законам казнили сначала молодого армянина, а потом грека, которые приняли ислам, но вернулись к христианской вере. Он даже вынудил султана дать слово, что больше в его владениях не будет оскорбляться христианство и ни один христианин не будет преследоваться из-за своей религии. Это заверение было подтверждено и распространено по провинциям империи в публичном объявлении. Султан за это получил восторженное письмо своего коллеги-суверена — королевы Виктории. Стрэтфорд Каннинг лично, которого и так уважали турки за гордое достоинство и искренность убеждений, еще больше упрочил свою репутацию этой позитивной демонстрацией своего влияния. Теперь турки его почитали. Для христиан он был падишахом падишахов. Со временем он добился падения Ризы, который был уволен султаном в 1845 году.

К большому удовлетворению Каннинга, преемником Ризы стал Решид, который снова стал великим визирем, и политика реформ возобновилась. Инициировав ее новую фазу, султан объявил, что, не считая военной реформы, предложения, направленные на благо его подданных, были неправильно поняты и неверно применялись министрами. Приписав это общему невежеству, он издал декрет о создании новых школ, чтобы распространять знания и облегчить другим правительственным департаментам введение новшеств, уже принятых в военном министерстве. Созданной для этого комиссией было предложено создать не только широкую сеть начальных и средних школ, но и Османский государственный университет. Такой амбициозный и масштабный проект мог быть реализован, с учетом многочисленных препятствий, только за очень длительный период. Фундамент университета был действительно заложен, и даже была отчеканена медаль с изображением готового здания. Но из-за отсутствия средств он так и не был построен — работы прекратились, когда стены достигли высоты всего лишь в несколько футов.

В области начального образования прогресса почти не было из-за ограничительных мер улемы. Но число средних школ медленно росло, поскольку комиссия на словах всячески акцентировала важность религии в образовательном процессе, но на деле старалась вывести светское образование за рамки юрисдикции улемы. Со временем выпускники школ должны были сформировать новую элиту среднего класса для поставки кадров в разные структуры.