После этого султан начал смелый эксперимент с провинциальным управлением, направленный против власти пашей и основанный на принципе консультаций с народом. От каждой провинции он призвал двух представителей, выбранных из числа выдающихся горожан за ум, знания и способности. Они должны были совещаться с Высшим советом, как Ассамблея провинциальных представителей, излагая свою точку зрения на текущее положение и необходимость в реформах.
Этот призыв не нашел отклика, и тогда он отправил в провинции выездных комиссаров, чтобы те докладывали Высшему совету о состоянии реформ. Для каждого губернатора или паши он создал совет, меджлис, члены которого должны были избираться из разных местных общин. Это новшество было хорошо задумано, имея целью создание более ответственного и представительного правительства, но на практике оно забуксовало из-за присущей туркам тенденции одновременно придерживаться буквы закона и нарушать дух реформ. Немусульмане действительно были представлены. Но турки-мусульмане, по большей части реакционеры по духу, оставались в большинстве. Они могли легко запугать и подавить меньшинство, которое должны были защищать, мешая хорошему губернатору и содействуя плохому, который всегда мог возложить вину на свой совет и потому редко привлекался к ответственности. В общем, это была система, которая не только не сдерживала угнетение, но могла быть настолько извращена, что производила внешнюю видимость законности.
В двух случаях Стрэтфорд Каннинг, бдительно следивший за прогрессом реформ, официально осудил идею меджлисов в присутствии султана. Фактически иностранные консулы, статус которых, благодаря Танзимату, стал выше, теперь оказались в положении, позволявшем более эффективно действовать против коррумпированных пашей и от имени христианских меньшинств, и даже иногда им удавалось добиться улучшения условий. Сам Каннинг, благодаря своему влиянию на султана, мог записать на свой счет два достижения: ликвидацию работорговли с использованием турецких судов и гарантию, что земельный налог будет взиматься не с отдельных лиц, как при явных злоупотреблениях делалось в последнее время, а с глав общин, как прежде.
Что касается правосудия, в 1847 году были созданы смешанные суды по гражданским и уголовным делам, с одинаковым числом османских и европейских судей. Причем процедура была взята скорее из европейской практики, чем из исламской. В 1851 году был обнародован пересмотренный уголовный кодекс. Годом раньше Решид обнародовал свой торговый кодекс, попытка введения которого десять лет назад привела к его первой отставке. Торговый кодекс определял, защищал и облегчал торговые трансакции иностранцев — не только райя, но также франков, которые уже давно вели торговые дела в империи, но еще никогда не имели возможности отстаивать свои коммерческие интересы в турецком суде. Хотя капитуляции — с правом рассматривать дела в своих консульских судах — защищали иностранцев в гражданском и уголовном аспектах, в торговых вопросах подобной защиты до сих пор не было.
Она была дана им, благодаря созданию коммерческого суда, в форме смешанных трибуналов, состоявших из одинакового числа турецких и европейских членов, в функции которых входило рассмотрение коммерческих претензий между турками и франками. Обнародованный в 1850 году торговый кодекс был первым официальным признанием в Турции — что уже было сделано в некоторых других исламских государствах — правовой системы, независимой от улемы, которая занималась делами, выходящими за рамки священного закона. Это был существенный прогресс распространившегося за последнее десятилетие нового экономического либерализма. Тем самым были шире открыты ворота турецкой экономики для Запада, заложены основы более свободных и близких торговых связей.
Все это возникло незадолго до Танзимата в новой англотурецкой торговой конвенции. Основанная на принципах свободы торговли, фиксировании на стандартном уровне импортных и экспортных тарифов и ликвидации ограничительных практик, она была рассчитана на то, чтобы принести пользу и британским, и османским торговцам. Она знаменовала приход Британии, вместо Франции, на роль ведущей торговой нации в ближневосточных водах. Но ее условия, явившиеся полным пересмотром и модернизацией существующей торговой системы, стали доступными другим европейским странам и немедленно привели к пересмотру торговых соглашений с французами и голландцами.
Таким образом, иностранные купцы освободились от прежних оков. Торговля существенно увеличилась, дав начало новой эре экономического роста и коммерческого процветания. Территории империи приобрели большую важность как рынок для европейской промышленной продукции и источник экспорта сельскохозяйственного и другого сырья. В Турции стали появляться торговые компании, банки, страховые агентства и другие институты современной экономики. Городское население выросло благодаря общей миграции в новые и расширяющиеся города, подальше от старых средневековых городков и деревень, традиционные ремесла и промышленность которых пришли в упадок. Положение местных ремесленников и крестьянства ухудшилось. В течение жизни всего лишь одного поколения главные города увеличились в размерах в три, а то и в четыре раза. Их европейское и левантинское население целенаправленно вытесняло турецких предпринимателей, тем самым расширяя пропасть между немусульманами и мусульманами. Таковы были плоды свободного европейского экономического проникновения.
Турки-мусульмане по своей сути не были купцами, бизнесменами, финансистами. Скорее они были администраторами, солдатами, крестьянами. Наполненная казна и надежная валюта были статьями, незнакомыми длинной череде султанов, правительственная машина которых становилась бесполезной, а их служащие — коррумпированными. Они по привычке справлялись с дефицитом, девальвируя валюту. Во время правления Махмуда II форма османских монет часто менялась, а их ценность настолько упала, что возникла хроническая инфляция, негативно отражающаяся на уровне жизни, а значит, и на честности служащих, получающих фиксированную заработную плату. В 1840 году султан Абдул Меджид объявил о создании Османского банка, по европейским принципам, с гарантированным правительственным участием. За этим последовало появление бумажных денег в форме облигаций казначейства с плавающими процентными ставками. В 1844 году правительство вместе с новым банком провело ряд мер, направленных на укрепление валюты. Старые монеты были изъяты из обращения и заменены новыми — европейского образца — с обеспечением в виде золотого фунта. Это на некоторое время стабилизировало положение.
Но обращение с финансами в капиталистическом окружении XIX века оказалось не по силам османскому правительству. После 1858 года все правительства зависели от иностранных займов, и эта зависимость неизбежно должна была привести страну к финансовому краху. В империи вовсе не турки-мусульмане получали доходы от банковского дела и инвестиций. Теперь это были и не немусульманские меньшинства, греки, армяне и евреи, которые долгое время накапливали богатства, являясь посредниками. В турецкой экономике в те времена господствовали капиталистические предприятия Европы. Это укрепило в финансовом отношении растущее политическое влияние на империю европейских послов.
Начиная с середины века дух реформ в империи стал постепенно ослабевать. Влияния Стрэтфорда Каннинга, несмотря на все его успехи, не хватило на то, чтобы реформировать тюрьмы, улучшить дорожное сообщение, подавить коррупцию, улучшить имперские финансы. Хотя он и вплотную занимался религиозными проблемами, но так и не сумел добиться хотя бы подобия равенства между христианами и мусульманами. Его благородные попытки приводили к уступкам на словах, а не на деле. Решид, некогда ярый реформатор, теперь устал, лишился былой убежденности, да и его боевой дух изрядно ослаб. Слишком велико было влияние реакционеров. Он много задолжал и стал предрасположен к коррупции. Даже сам султан, утомившись от реформ, все чаще проявлял нерешительность в делах, испытывая терпение Великого элчи (то есть великого посла, в данном случае Каннинга) вежливой уклончивостью и пассивной тактикой промедлений.
Султан активно участвовал в жизни гарема, и результаты его сексуальной деятельности поразили английского путешественника и исследователя Чарльза Макферлейна. «Еще до достижения двадцатилетнего возраста он стал отцом восьми детей, рожденных ему разными женщинами гарема всего за три года». Позже Макферлейн добавил в своем дневнике: «Рано утром мы были разбужены громом салюта. У султана родился еще один сын. Только неделей раньше он праздновал рождение еще одной дочери».
Позабыв о пустой казне и настойчивых предупреждениях Стрэтфорда Каннинга о грядущем банкротстве, султан, которому надоел старый Сераль, увенчал череду своих эскапад постройкой нового современного мраморного дворца Долмабахче на европейском берегу Босфора. Он обошелся султану в целое состояние. Построенный в европейском стиле неоренессанса, дворец был изысканно украшен орнаментами рококо, его мраморные залы искрились золотыми листьями, хрусталем, переливались белоснежным алебастром и пурпурным порфиром. В тронном зале находились самые большие в мире зеркала, а в спальне султана стояла кровать, сделанная из чистого серебра.
С тех пор дворец Долмабахче, воплотивший в себе все европеизированные тенденции османского двора, стал вместо старого Сераля постоянной резиденцией султана, отделенной от места заседаний правительства. Здесь же жили и все будущие султаны. Абдул Меджид жил в роскоши и предавался развлечениям на европейский манер. Он знал и тонко чувствовал музыку, и потому у него был свой турецкий оркестр, обученный лучшими немецкими и итальянскими музыкантами, для исполнения современных композиций. Музыка заменила Абдул Меджиду военные игры прошлого. Он также пригласил ко двору европейских актеров, танцовщиков и других исполнителей, для которых построил театр, примыкающий к дворцу, где они устраивали представления. Тем временем финансовое положение империи продолжало стремительно ухудшаться. Страна двигалась к хаосу.