В наше время стали модными конспирологические теории, которые с легкостью высасываются из пальца и подаются публике как истина в последней инстанции. Согласно одной из таких теорий, султан Мурад V не страдал психическим расстройством и был полностью вменяемым, настолько, что не захотел управлять государством в столь сложные времена, а предпочел усадить на трон младшего брата и манипулировал им до своей кончины, наступившей в 1904 году. И пока Мурад был жив, дела в Османской империи шли более-менее сносно, проблем было много, но они как-то решались, а когда Мурада не стало, всё пошло наперекосяк и быстро дошло до низложения Абдул-Хамида. Версия интересная, но к реальности она не имеет никакого отношения. На самом деле Абдул-Хамида II усадил на трон Мидхат-паша, который в то время управлял империей. Тридцатичетырехлетний шехзаде, образованный и побывавший в Европе, казался паше вполне подходящей кандидатурой для сидения на троне. Именно для сидения, не более того, поскольку Мидхат-паша намеревался править самостоятельно, и с учетом явной пробританской ориентации паши ничего хорошего для государства его правление не принесло бы.
Усевшись на трон, Абдул-Хамид показал себя человеком, который умеет выжидать, умеет принимать верные решения и умеет действовать решительно в нужный момент. Поначалу всё шло по плану Мидхат-паши. 19 декабря 1876 года он снова стал великим визирем (первый раз был в 1872 году) и спустя несколько дней объявил о грядущих переменах – конституции и созыве парламента. Конституция, получившая название «Конституции Мидхата», была провозглашена 23 декабря 1876 года. Она предусматривала создание двухпалатного парламента и органов самоуправления на местах. Конституция декларировала личную свободу граждан и равенство их перед законом, вне зависимости от вероисповедания, гарантировала неприкосновенность частной собственности, свободу печати, независимость судебных органов и т. д. Султану предоставлялись привилегии – его личность была объявлена священной и неприкосновенной, султан не должен был отчитываться перед парламентом, мог назначать и смещать министров по своему усмотрению, а принятые парламентом законы обретали силу только после их утверждения султаном.
В феврале 1877 года Абдул-Хамид сделал первую попытку избавиться от Мидхат-паши, который после смещения с поста великого визиря уехал за границу, где оставался до сентября 1878 года. На этом паше впору было бы успокоиться и приступить к сочинению мемуаров, но он был не из тех, кто легко сдается и чрезмерно уповал на покровительство Лондона, под давлением которого султан разрешил паше вернуться обратно и даже назначил сирийским губернатором, поскольку британцы настаивали на том, чтобы паша-прогрессивист непременно получил бы какую-то высокую должность. Интерес Лондона заключался не в том, чтобы Мидхат-паша мог бы употребить свои способности на благо Османской империи, а в том, чтобы паша мог готовить низложение Абдул-Хамида, оказавшегося совсем нее таким покорным, как казалось.
Сидя в Дамаске, Мидхат-паша делал всё возможное для того, чтобы «раскачать» ситуацию в этом неспокойном вилайете. Он щедро раздавал должности арабам, выбирая при этом оппозиционно настроенных кандидатов, и разрешал издание газет, критиковавших существующие порядки. Почувствовав, что над его головой сгущаются тучи, Мидхат-паша подал в отставку – не могу, мол, плодотворно работать без поддержки свыше. Из Дамаска паша перебрался в Измир, где начальствовал до мая 1881 года, когда был арестован по обвинению в организации убийства султана Абдул-Азиза. О дальнейшем уже было сказано выше – в апреле 1883 года Мидхата-паши не стало.
Что же касается парламента, в котором депутаты-мусульмане составляли шестьдесят процентов, то в первом составе он работал недолго – в первой половине 1877 года. Осенью прошли новые выборы, а в феврале 1878 года султан приостановил работу парламента, фактически – распустил его. Почему? Да потому что парламент выразил недоверие великому визирю Ахмеду Вефик-паше и его кабинету по поводу подписания Сан-Стефанского мирного договора с Российской империей. Этот договор, завершивший войну 1877–1878 годов, был крайне невыгодным для Османской империи, которой пришлось уступить значительные территории, но так уж сложились обстоятельства, и требовать от правительства продолжать войну во что бы то ни стало, было нельзя, подобный «патриотизм» мог привести к еще бо́льшим потерям. В тяжелой для государства ситуации парламент продемонстрировал свою несостоятельность (если не сказать «опасность») и был распущен. Султану не оставалось другого выхода, а условия мирного договора удалось изменить в лучшую сторону по трактату, подписанному в Берлине 13 июля 1878 года.
Итак, на первом году своего правления султан Абдул-Хамид II сумел нейтрализовать амбициозного и крайне влиятельного Мидхата-пашу, а на втором году распустил парламент и стал править единолично. Положение, в котором находилась Османская империя, можно было охарактеризовать известной фразой: «У худшего нет предела». Кажется, что хуже некуда, но каждый день жизнь подкидывает новые сюрпризы. Национальные территории жаждали самоопределения, империя была готова расползтись на лоскуты, подобно старому одеялу. Экономика после двухлетней войны с Россией хромала уже не на одну ногу, а на обе ноги. В центре империи, населенном турками, тоже было неспокойно – консерваторы были недовольны отступлением от старых традиций и принятием конституции, отчасти нарушавшей нормы шариата, а либералы выражали недовольство по поводу отсутствия конституциональных свобод. В дополнение к патриотам, которые не могли простить правительству поражения в последней войне, появились «антипатриоты», считавшие поражения благом – чем больше будет поражений, тем скорее развалится «прогнившая насквозь» империя и на ее развалинах возникнет новое прекрасное государство (в ту пору идея создания нового на обломках старого была чрезвычайно популярной).
Развитие инфраструктуры шло на заемные средства, и чаще всего дело принимало следующий оборот – из-за несвоевременного расчета по займам построенные объекты переходили в управление иностранных компаний, кредитовавших их строительство. Проще говоря, проложили в долг железнодорожную ветку, вовремя расплатиться не смогли, и железная дорога перешла под контроль иностранцев, которые кладут полученную от нее прибыль в свой карман, но долг при этом «висит» на правительстве – очень хорошо! В 1882 году, на пике экономического упадка, произошел очередной дефолт, который привел к созданию так называемого «Совета директоров османского государственного долга», состоявшего из пяти представителей иностранных кредиторов, которые получили возможность прямого вмешательства в османскую экономику и право контроля над частью казенных доходов. Таким образом, империя получила «альтернативное министерство финансов», которое на словах занималось оздоровлением османской экономики, а на деле пыталось выкачать как можно больше денег на погашение долгов.
В сложившейся ситуации невозможно было управлять империей «по инерции», поскольку эта инерция привела бы прямиком в пропасть. Требовалось найти новые и эффективные рычаги управления, нужна была идея, способная объединить прогрессивные силы османского общества и удержать тонущее государство на плаву. Такой спасительной идеей стал панисламизм, которому предстояло сплотить все прогрессивные мусульманские силы вокруг султанского трона. Собственно, государственная идеология Османской империи всегда была панисламистской. Турки никогда не противопоставлялись прочему мусульманскому населению и не имели каких-то исключительных прав. Скорее наоборот – давайте вспомним, что многие султаны предпочитали приближать к себе не соотечественников-турок, а представителей иных национальностей. Подданные султана назывались «османами», а слово «турок» во второй половине XIX века употреблялось в качестве синонима слова «деревенщина» (да, представьте, так оно и было, поскольку в основной массе своей турки были крестьянами).
Усиление панисламистских тенденций сопровождалось укреплением авторитета Абдул-Хамида как халифа правоверных – духовная власть начала преобладать над светской. Правда, строгие ревнители норм и традиций упрекали Абдул-Хамида за то, что он присягал на верность конституции, ведь халиф подчиняется только Всевышнему и никому более, но, если разобраться, то в этой присяге не было ничего предосудительного, поскольку речь шла не о признании власти, а об обещании соблюдать данные народу права. Священный характер власти султана как халифа всех правоверных утверждался тремя статьями конституции – в третьей статье говорилось, что султанат (верховная османская власть) включает в себя «великий исламский халифат», четвертая статья гласила, что падишах (султан), в качестве халифа, выступает защитником ислама, а в пятой статье личность падишаха объявлялась священной и неподотчетной.
Панисламизму пришлось противостоять не только усиливающемуся британскому влиянию, но и росту национализма среди мусульман, в первую очередь – в Египте и Тунисе (первый в начале восьмидесятых годов XIX века был оккупирован британцами, а второй – французами). Для того, чтобы не дискредитировать великую идею, а вместе с ней и свое правление, Абдул-Хамиду приходилось быть последовательным и опираться на славное прошлое Османской империи, в частности на то, что в 1517 году халифские полномочия перешли к завоевателю Египта султану Селиму I от последнего аббасидского халифа Мухаммада ал-Мутаваккиля. Определенную роль в консолидации мусульман сыграл и закрепленный в конституции принцип османского гражданства, которое не зависело от религиозной или этнической принадлежности. Султану приходилось опираться только на мусульман, потому что христианское население империи всё сильнее и сильнее тяготело к России или Австро-Венгрии.
По мнению Абдул-Хамида четырьмя столпами османской государственности служили ислам, незыблемость династии Османов, служение двум благородным святыням ислама – Мекке и Медине, и Стамбул, как имперская столица. Об этом говорилось в султанском меморандуме, вышедшем в августе 1901 года, когда империя пребывала в периоде относительной стабильности и в памяти подданных была свежа память о победе в греческой войне 1897 года.