Баязид-паша действовал решительно и жестко, но ему не сразу удалось переломить ход событий. Полностью восстание было подавлено лишь в 1420 году и финальным «аккордом» стала казнь мятежного шейха, повешенного в греческом городе Сере. Впрочем, есть мнение, что шейх был повешен годом или двумя раньше, а раскрученный им маховик восстания продолжал вращаться без своего вдохновителя. Но, так или иначе, опасное восстание было подавлено, и последний год своей недолгой жизни султан Мехмед I провел спокойно, без потрясений. Скончался он в Бурсе 26 мая 1421 года, не дожив до сорока пяти лет.
Известно, что у Мехмеда I было две супруги – Эмине-хатун и Шехзаде-хатун, а также наложница-рабыня Кумру-хатун. Эмине-хатун была дочерью Насреддина Мехмед-бея Дулкадирида, бейлик которого находился в южной Анатолии, а отцом Шехзаде-хатун был Делиддар Ахмед-паша, правитель небольшого бейлика в северной Анатолии. Историки спорят о том, кто был матерью султана Мурада II – Эмине-хатун или Шехзаде-хатун. Большинство склоняется к Эмине-хатун, но полной ясности в этом вопросе нет.
Что же касается сыновей султана Мехмеда, то на момент его смерти их было пятеро (перечисляются по старшинству): Ахмед, Мурад, Мустафа, Махмуд и Юсуф. Византийский историк Дука в своем трактате, посвященном закату империи, пишет о намерении Мехмеда разделить свои владения между Мурадом и Мустафой, якобы первый должен был унаследовать Румелию, а второй – Анатолию. Выше султана только Аллах великий, и Мехмед мог распоряжаться своими владениями по своему усмотрению, но как-то не верится в то, что султан, который с большим трудом объединил распавшееся государство, снова начал делить его. К тому же Мехмед не сделал перед смертью соответствующего распоряжения, так что можно считать упоминание о разделе государства фантазией Дуки. Вот интересно, почему к современным авторам принято относиться с недоверием и требовать подтверждения чуть ли не каждого слова, а тем, кто жил в старину, верят априори, без сомнений?
Глава 6. Султан Мурад II, укрепитель основ Османского государства
Хороший наставник – благословение, плохой – проклятье. Наставником Мурада-челеби был Баязид-паша, который на момент смерти султана Мехмеда занимал должность великого визиря.
Согласно установившейся традиции, в двенадцатилетнем возрасте, который в те времена считался расцветом юности, а не поздним детством, как сейчас, Мурад был назначен санджак-беем Рума (пусть вас не вводит в заблуждение сходство названий, Рум – это северная и центральная Анатолия, санджак в составе анатолийского эялета, а Румелия – эялет на Балканах). Собственно, все шехзаде были разбросаны по провинциям, где им предстояло постигать сложную науку управления государством и совершенствоваться в ней.
Джюлюс следовало проводить в столице, так что тот сын покойного султана, который первым оказывался в ней, получал преимущество перед остальными. Разумеется, никто не мешал шехзаде провозгласить себя султаном, не сдвигаясь с места, но самопровозглашение не имело такой силы, как официальная церемония признания легитимности духовенством, сановниками и военными.
Расположение Баязид-паши обеспечило Мураду-челеби приход к власти. Визирь Хаджи Иваз-паша, которого некоторые историки считают дальним родственником Баязид-паши, после кончины Мехмета отправил гонца к Мураду, который находился в Амасье, столице Рума, и скрывал смерть султана до прибытия семнадцатилетнего Мурада в Бурсу (впоследствии Хаджи Иваз-паша сменит Баязида-пашу на должности великого визиря – султан Мурад II умел и вознаграждать, и карать).
Дело было не столько в том, чтобы привести к власти именно Мурада, а в том, чтобы передача власти обошлась без потрясений – события, предшествовавшие правлению Мехмета I, еще были свежи у всех в памяти. Баязид-паша хорошо знал Мурада-челеби, имел на него влияние, поэтому выбрал именно его, а не двенадцатилетнего Мустафу. Восьмилетнего Юсуфа и семилетнего Махмуда пока еще можно было не принимать в расчет, тем более что перед кончиной султан Мехмед отдал распоряжение, согласно которому Юсуфа и Махмуда следовало отправить в Константинополь в качестве заложников (кто тогда мог знать, что всего через тридцать лет Константинополь станет османским?).
Для лучшего понимания того, о чем будет сказано дальше, нужно сделать два пояснения.
Первое – наставник, именуемый «лала», значил для шехзаде больше, чем отец-султан. Именно к наставнику следовало обращаться за советами и наставлениями, именно наставник следил за тем, чтобы его подопечного окружали надежные, достойные люди, и за тем, чтобы шехзаде не наделал каких-то крупных ошибок (мелкие ошибки даже приветствовались, поскольку собственный опыт является лучшим учителем, оплошаешь один раз – запомнишь на всю жизнь). После того, как шехзаде вырастал, его связь с наставником сохранялась, поскольку наставничество вырастало в духовное родство.
Второе – государством правил не султан, а великий визирь, в руках которого находились все бразды правления. Султан осуществлял общее руководство или вообще мог не вникать в дела, а великий визирь «тянул» на себе всю рутину и был лучше всех информирован о положении дел в государстве и вокруг него. Баязид-паша начал свою карьеру при султане Баязиде I и сначала стал наставником Мехмеда-челеби, а затем – наставником Мурада-челеби. О степени султанского доверия можно судить хотя бы по должностям, которые занимал Баязид-паша – бейлербей Анатолии, бейлербей Румелии, великий визирь… Покровительство столь влиятельного человека сделала приход Мурада к власти гладким и спокойным, как поверхность озера в безветренную погоду.
Став султаном, Мурад отказался отправлять младших братьев в заложники к византийцам. Этот отказ стал первым звонком, провозгласившим восстановление былой мощи Османского государства. Иногда историки упрекают Мурада II в том, что он-де поступил слишком опрометчиво, мол, ему не стоило так вот сразу обострять отношения с Константинополем. Но надо же понимать, что юный султан Мурад принял столь ответственное решение с одобрения Баязид-паши, которого никак нельзя упрекать в горячности, легкомыслии или поспешности. Вполне возможно, что идея отказа от отправки заложников принадлежала не Мураду, а Баязид-паше. Да, отказ доставил некоторые неудобства, но это как раз тот случай, когда выигрыш оказался гораздо больше потерь. Во-первых, султан Мурад сохранил свободу действий, а во-вторых, отказ повысил престиж султана как самостоятельного и могущественного правителя. И вообще, как говорится: «если предопределенное неизбежно, то пусть оно произойдет в удобный момент». Рано или поздно Константинополь непременно разыграл бы спрятанную в рукаве козырную карту – Мустафу-самозванца, и лучше было, чтобы это случилось тогда, когда государству не угрожали другие потрясения. Кроме того, для укрепления государства нужно было произвести его зачистку от скрытых врагов султанской власти, которых помогло выявить второе пришествие «Мустафы».
Разумеется, Мануил II выставил «Мустафе» условие – за поддержку тот должен был передать Византии значительные территории после того, как станет султаном. Мануилу казалось, что он ничем не рискует – даже если дело не выгорит, султану Мураду будет преподан хороший урок, который надолго отобьет у него охоту «бодаться» с Константинополем. Мануил немного ошибся – урок получился другим. Султан Мурад окончательно убедился в том, что с Константинополем нужно покончить как можно скорее и передал эту убежденность своему сыну Мехмеду, который подарил туркам Столицу на Босфоре.[64]
В августе 1421 года возле города Галлиполи с кораблей высадился крупный отряд, возглавляемый «Мустафой» и его верным клевретом Джунейд-беем Измироглу. При упоминании этой парочки сразу же приходит на ум старая пословица, гласящая, что «шакалы держатся друг друга, потому что больше им некого держаться». Джунейд-бей был таким же авантюристом, как и «Мустафа». Он не принадлежал к правящему семейству Айдынидов, а узурпировал власть в бейлике Айдын, устранив двух законных правителей.
Оставив часть войск осаждать Галлиполи, «Мустафа» направился к городу Эдирне, который ему легко удалось захватить. Самозванец больше полагался не на меч, а на язык. Тем, кто был готов присоединиться к нему, «Мустафа» обещал земли, должности, деньги, короче говоря, на обещания он не скупился. Другим «достоинством» самозванца был его возраст – зрелый муж, да еще и поддерживаемый византийцами, импонировал подданым больше, чем юный султан. Бедняки надеялись на то, что «Мустафа» станет править справедливо (то есть – уменьшит бремя налогов и повинностей), а знать мечтала о возобновлении борьбы с неверными, поскольку это занятие приносило огромные доходы.
Обосновавшись в Эдирне, «Мустафа» вел себя так, словно уже стал султаном, вплоть до чеканки монеты со своим именем. Ему удалось убедить румелийских беев в том, что он действительно является сыном Баязида (возможно, что так оно и было, но мы придерживаемся официальной версии, согласно которой Мустафа являлся самозванцем, поскольку надежных подтверждений обратного в нашем распоряжении нет). Доказательством происхождения послужила демонстрация шрамов на теле, якобы полученных в сражении при Анкаре, сопровождаемая рассказами о самой битве… Сомнительно, не так ли? Но люди верили, потому что к доказательству прилагались щедрые посулы. Дошло до того, что на сторону «Мустафы» перешло войско, отправленное против него султаном Мурадом. Удержать воинов от измены не смог даже Баязид-паша, которому султан поручил командование. Паша попал в плен и был казнен. Потеря наставника была для Мурада болезненнее, чем потеря войска.
От следовавших один за другим успехов у «Мустафы» закружилась голова и он перестал считаться с императором Мануилом. В частности, «Мустафа» заявил византийцам, продолжавшим осаждать героически сопротивлявшуюся крепость Галлиполи, что османы могут сдаться только своим единоверцам, но не гяурам. Мануилу было над чем задуматься… Подумав, он предложил султану Мураду заключить союз против «Мустафы» с условием, что после совместной победы над самозванцем Галлипольский полуостров отойдет к Византии, а Юсуф и Махмуд будут отданы в заложники. Мануил явно был уверен в том, что Мурад примет предложение, поскольку положение султана казалось безвыходным – «Мустафа» готовился к вторжению в Анатолию и здесь его могли встретить так же приязненно, как и в Румелии. Но Мурад, лишившийся возможности советоваться со своим многомудрым наставником, поступил иначе – он показал Мануилу собачий хвост