Синтез знаний и распознавание моделей
Можно иронизировать по поводу любой связи между телесными ощущениями и знанием рынка. Но миф о Соросе как о шамане-спекулянте не должен помешать нам оценить другой, гораздо более строгий и лучше поддающийся анализу процесс. Джордж Сорос и его команда смогли провести рискованную сделку не потому, что полагались исключительно на боль в спине. Все дело в том, что они искусно синтезировали все четыре типа знания. Что более важно с точки зрения осмысления, инвесторы не выделяли какой-либо из них как наиболее достоверный.
В 1992 году трейдеры извлекли больше знаний из сложившихся условий, используя критерии сравнения и моделирование в качестве простых ориентиров. Тем самым они получили доступ к гораздо большему объему информации. Многие инвесторы при принятии решений используют модели рационального поведения и равновесия. Исходя из этого команда Сороса смогла предсказать действия остальных игроков рынка. Если вы знаете мир вашего врага — поставили себя на его место, чтобы лучше понять, — то из этого можно извлечь выгоду в крупных рыночных сделках.
Давайте обсудим, насколько радикально отличался процесс сбора информации Соросом и его группой от работы традиционного банка или инвестиционной фирмы. Люди, сидящие за столом в Soros Fund Management, были глубоко настроены на все четыре типа знаний. Она обобщали данные вроде немецкой национальной гордости и способности британцев мириться с жесткой экономией. Тогда как сотрудники банков вроде Goldman Sachs или Morgan Stanley с гораздо большей вероятностью работали с математическими моделями, созданными блестящими математиками или физиками с безупречным образованием. Подобные разработки абсолютно бесполезны для данных, не поддающихся количественной оценке, таких как негодование Нормана Ламонта. Они обрабатывают знания одного типа — объективные. Исследователи претендуют на то, что устранили риск из системы, проработав разные сценарии в мировом масштабе. Но в основе всей их деятельности лежит одно ключевое предположение. Рынки рациональны и всегда в конечном счете приходят в равновесие. Риски и вознаграждение сбалансированы и, следовательно, ясны и предсказуемы. В глазах таких исследователей рынка люди тоже всегда рациональны и действуют с явными и заранее установленными целями.
Стоит упомянуть, что практически все модели создаются на последних этажах стеклянных небоскребов в городах вроде Лондона, Нью-Йорка и Франкфурта, вдали от реального мира. Данные и математические разработки становятся своего рода окном в настоящую жизнь. Глядя в него, сотрудники финансовых компаний могут полагать, что понимают мировую экономику. Из-за исходных предположений о рациональном поведении и равновесии нет никакой необходимости выходить из офиса. Это стерильный мир. Он состоит из чистых офисов, совершенно ясных предпосылок и намерений. Миллионы долларов теряются и зарабатываются ежеминутно на основе комплекса знаний. Но последние лишены какого-либо контекста в виде конкретного места в мире. Эти знания отсылают лишь к собственной математической красоте.
Теперь рассмотрим, как Роберт Джонсон, главный эксперт Сороса по торговле валютой, готовился к своей роли в «обрушении Банка Англии». Осенью 1991 года он ощутил, как на рынок все сильнее давит объединение Германии и ситуация усугубляется развалом СССР. Все знали, что Маастрихтский договор приведет к распаду уже испытавшей потрясение европейской системы. У Джонсона была открыта длинная позиция на сумму приблизительно 2 млрд долларов с расчетом на стабильность финской марки. Но инвестор испытывал сомнения насчет этого вложения. Конечно, он мог сидеть в офисе в Нью-Йорке или Париже и производить расчеты при помощи дополнительных моделей. Но вместо этого Джонсон решил провести пару зимних месяцев в отеле в Хельсинки, чтобы лучше определить дальнейшие действия.
«Возможно, вы не знали, но финны любят выпить, — рассказал инвестор. — Каждый вечер я ходил с ними в место под названием Café Mozart. Мои новые знакомые много пили, и за зиму я хорошо узнал этих людей. Однажды все начали делиться своими предположениями. Люди готовились к девальвации марки. Я слышал это в их голосах».
На следующий день Джонсон отправился в Центральный банк Финляндии. Там он сообщил о намерении закрыть свою позицию в размере 2 млрд долларов. Транзакция была совершена в Финском почтовом банке, чтобы не сеять панику на рынке. В 10:00 Джонсон вышел из сделки. Он сразу вылетел в Нью-Йорк. По прибытии инвестор ликвидировал обязательства по сдаче одних ценных бумаг и одновременно заключал сделки по другим, чтобы сыграть против финской марки. Спустя несколько дней валюта Финляндии упала на 18%. Джонсон получил большую прибыль, хотя практически каждый инвестор на рынке потерпел огромные убытки.
«Все подходили ко мне и спрашивали: “Как ты предвидел это? Как понял, что они собираются отпустить валюту?” — рассказывал мне Джонсон. — Я знал, потому что был там. Я мог почувствовать это, пока говорил с финнами. Причем не с представителями центрального банка. Среди моих собеседников были финансовые инвесторы, трейдеры и представители профсоюзов. Свои знания я почерпнул из реального общения, полного настоящих эмоций. Дело вовсе не в фундаментальной механической экономике».
Джонсон сравнивал этот тип знаний со скудными данными, которые только и признавались «допустимыми» в его альма-матер — Массачусетском технологическом институте. Трейдер рассказывал: «Когда я брал математическую формулу из области экономики и применял к инженерным разработкам, она подходила прекрасно. Но в случае с анализом рынка труда была совершенно бесполезной. “Что же, парни, вы делаете? — спрашивал я. — Притворяетесь. Это человеческие системы, а не механические”».
Джонсон с ностальгией вспоминал одного из преподавателей Массачусетского технологического института — известного экономиста и историка Чарльза Киндлбергера. «Этот чудесный человек приглашал нас на генеральную репетицию Бостонского симфонического оркестра в пятницу утром перед концертом в выходные. Он звал на кофе с маффинами. Там мы слушали лекцию, а затем обсуждали. Этот человек жил экономической историей. Он работал над Планом Маршалла и написал знаменитую книгу “Мировые финансовые кризисы. Мании, паники и крахи”[15]. Его распознавание моделей брало начало в ситуации, истории, человеческих рассказах. Киндлбергер говорил банкирам, что книги Дефо, Бальзака и Диккенса очень важны для совершенствования в профессиональной сфере».
Возврат к литературной экономике
Экономика как дисциплина представляет собой идеальный пример деятельности, извлекающей наибольшую выгоду из всех четырех типов знаний и данных, насыщенных и скудных. Тогда почему столь многие настаивают на помещении этой дисциплины исключительно в область объективных знаний? Великий экономист Пол Самуэльсон говорил об этом конфликте в интервью ведущему новостей News Hour на канале PBS в конце 1990-х годов: «Экономика не точная дисциплина, а комбинация искусства и элементов науки. И это первый и последний урок, который нужно усвоить. По-моему, мы не приближаемся к точности. Но улучшаем базы данных и способы рассуждений о них».
Историк Исайа Берлин уникален в своем понимании сути данного урока. Большую часть своей карьеры ученый посвятил исследованию политических учений. Он стремился разделить на типы политические идеи и лидеров. Берлин работал над своими книгами и эссе во второй половине ХХ века. В этот период политологи и экономисты были одержимы поиском универсальных законов и основ всех политических систем. Они утверждали: определенные теоретические концепции могут заставить двигаться вперед всю социальную и политическую сферу жизни общества. Вызвать в этих областях прогресс, который свойственен науке. Ученые хотели, чтобы политические игры велись по рациональным правилам.
Берлин исследовал эти утверждения в сборнике «Чувство реальности: исследования идей и их истории». Точно ли понятие рациональной игры отражало реальность? На самом ли деле политика разыгрывалась по этим правилам? Ученый пришел к выводам об обратном. Опытный инвестор Джордж Сорос способен одновременно обобщать исходные данные невероятной сложности. Берлин обнаружил, что великие политические лидеры также обладали совокупностью особых личных качеств. Эти умения историк назвал «абсолютно обыкновенными, эмпирическими и квазиэстетическими». Политических лидеров отличали вовлеченность в реальность на основе опыта, эмпатическое понимание других и восприимчивость к ситуации. Они проявляли выдающиеся способности к синтезу «сплава из невероятного количества постоянно меняющихся, многоцветных, изменчивых, то и дело дублирующихся данных. Слишком объемных, быстрых, переплетенных между собой, чтобы их выловили, зафиксировали и назвали, как множество разных бабочек».
Если следовать логике Берлина, дар инвесторов заключается в способности увидеть закономерности в океане данных, впечатлений, фактов, опыта, мнений и наблюдений. И затем выработать на основе этих моделей одну обобщающую идею. По мнению Берлина, для этого нужен «прямой, чуть ли не чувственный контакт с соответствующими данными». Иными словами, «острое чувство того, что к чему подходит, что из чего возникает, что к чему ведет».
Это умение задействует разум, эмоции, суждения и анализ. Берлин называл это «множеством разных бабочек». И если говорить о финансовой спекуляции, то требуется еще решимость действовать, опираясь на все четыре типа знаний.
Дисциплина и действие
19 октября 1987 года промышленный индекс Доу — Джонса снизился на 22,6%. Это было крупнейшее падение с момента его опубликования в 1896 году. Те, кто наблюдал за рынком, пытались понять последствия резкого снижения в день, ставший «черным понедельником». Дракенмиллер старался разглядеть модель, знакомую по предыдущим обвалам. На основе опыта и исторических знаний он предположил, что спустя несколько дней за резким падением последует оживление, а затем снова значительное снижение. Сорос, напротив, уверял: дело в недавно разработанном портфельном страховании. Этот финансовый продукт привел к появлению петли обратной связи и нарушил равновесие. Он был призван защитить инвесторов от серьезных потерь в случае падения рынка. Но когда тысячи приобрели продукт, это спровоцировало хаос в продажах фьючерсных контрактов. Резкие движения в этом, казалось бы, маленьком уголке рынка — словно взмах крыльев бабочки в Японии — в итоге привели к огромной волатильности.