Маурицио посмотрел в протокол, но не стал задавать следующий вопрос.
– Я воспользуюсь этой паузой, чтобы убедиться, что мы ничего не пропустили. Проверю кассету.
Он сказал, что осталось всего несколько вопросов.
– Я чувствую, что мы лучше узнали друг друга, – сказал я.
– А я говорил, что будет непросто…
– И был прав! – со смехом согласился я.
– Хорошо, – сказал он, – продолжаю запись. Питер, ты упоминал, что твой отец до сих пор жив. Твоя мать тоже еще жива?
– Нет, она умерла в восемьдесят восемь, около шести лет назад.
– Можешь рассказать об этом, как ты отреагировал, каково это было для тебя?
Я засмеялся.
– Ты правда хочешь знать? – я снова засмеялся. – Что ж, она умерла хорошей смертью. Они с отцом жили в отдельной квартире. С ее рассудком все было в порядке, но она становилась все слабее. Однажды ее госпитализировали с пневмонией, и она умерла на следующий день. Я мало, что чувствовал тогда, – продолжил я, – и сейчас. Но была одна ситуация: за пару дней до госпитализации мне позвонил отец и сказал, что мама упала и он не может поднять ее. Я приехал, а она лежала на полу и выглядела очень беспомощной, и, конечно, я собирался помочь ей. Но когда я нагнулся, чтобы поднять ее, на меня внезапно накатила волна гнева словно из ниоткуда, и я подумал: «А где была ты, когда мне нужна была поддержка?!» Я, разумеется, не произнес это вслух, но именно так подумал. И помог ей подняться.
Это совпало со сложным периодом в моей жизни. Мои отношения только что развалились, и я чувствовал себя брошенным и одиноким. К тому моменту, благодаря терапии, я уже осознал, что сложности, с которыми я сталкивался в романтических отношениях, отчасти были связаны с детскими переживаниями. Так что я тогда был обозлен, потому что был одинок, и вот пришлось приехать, чтобы поднять свою мать, позаботиться о ней… это было обидно.
Я сделал паузу.
– Я забыл вопрос! – засмеялся я.
– Следующий вопрос, – сказал Маурицио, – про изменения в твоих отношениях с родителями в процессе взросления.
Эта тема была безопаснее.
– В средней и старшей школе, – начал я, – у нас были хорошие отношения. После школы, пытаясь определиться с профессией, я чувствовал некое напряжение, потому что начал постепенно понимать, что мой отец не знал, кто я на самом деле. У меня ушло много времени на то, чтобы найти дело, которым я в итоге стал заниматься, – писательство и преподавание, и отказаться от карьеры в бизнесе или юриспруденции, как хотелось бы моему отцу – или он хотя бы понял такой мой выбор. Я был женат семнадцать лет, но, когда брак начал трещать по швам, начал изучать свое детство, имея преимущество в виде собственного опыта воспитания детей, и столкнулся со смесью любви и неприязни, или даже обиды, в отношении своих родителей. Обычно я не говорил об этом, но пару раз, когда был в полном отчаянии из-за распада брака или новых отношений, я по настоянию психотерапевта рассказал родителям, что думал о своем детстве, и результат мне не понравился. Честно говоря, когда ты сказал мне, что решил не говорить об этом со своей матерью, я подумал: «Может, и мне не стоило об этом говорить», потому что я знаю, что для моего отца это было больно, и вряд ли он стал лучше понимать меня после этого разговора. Я не уверен, что это принесло мне какую-то пользу, так что в чем-то восхищаюсь твоим выбором.
– Спасибо, – сказал Маурицио. – А что насчет нынешних отношений с твоим отцом? Что ты скажешь о них?
– Мне нравится быть ближе к нему, – сказал я. – В то же время отношения непонятные. Ему по-прежнему больно от того, что я сказал ему, от тех впечатлений о моем детстве, и по-прежнему думаю, что он не понимает, кто я, и не ценит мои успехи. Я звоню ему каждый день, вижусь несколько раз в неделю и ужинаю с ним, мы с сестрой заботимся о нем. Так что все очень неопределенно. Я также предчувствую его смерть и беспокоюсь о том, как это повлияет на меня. Он был моим основным объектом привязанности, и я уверен, что отреагирую на его смерть не так, как на смерть матери, которая практически никак на меня не повлияла.
И снова никаких комментариев.
– Я бы хотел перейти к другому виду отношений, – сказал Маурицио, – к твоим нынешним отношениям с детьми. Как ты реагируешь теперь, когда они живут отдельно? Беспокоит ли это тебя?
– Что ж, эта часть интервью мне нравится, – начал я. – Моим детям двадцать восемь, двадцать пять и восемнадцать. И у меня, и у моей бывшей жены с ними отличные отношения. У нас и друг с другом хорошие отношения, дружественные, и мы смогли продолжить быть родителями после развода. У детей все отлично. Я сейчас остановился у дочери и ее жениха. Я близко общаюсь со второй дочерью, которая живет в Нью-Йорке, а мой сын успешно закончил первый курс. Здесь меня ничего не беспокоит.
Маурицио, возможно немного выйдя из роли, сказал, что рад это слышать.
– Что ты вынес из своего раннего опыта? – спросил он. – Из того детства, которое у тебя было?
Это звучало как итоговый вопрос. Вероятно, мы близились к завершению.
– Мое детство научило меня быть родителем, – сказал я. – Я и моя бывшая жена вышли из детства с собственными ранами, и в результате мы серьезно отнеслись к родительству. Мы нашли способ создать заботливую и безопасную семью, и пытались узнать, кем являются наши дети, побуждать их быть собой несмотря на то, что они отличаются друг от друга и от нас. Я думаю, это самое важное, чему я научился.
Я надеялся, что не звучу слишком сентиментально.
– Я хочу закончить интервью еще одним вопросом про будущее, – сказал Маурицио, – что, как ты надеешься, дети вынесли из твоего воспитания?
– Я надеюсь, что они выросли с ощущением любви и защиты, зная, кто они на самом деле, и чувствуя, что их принимают, – сказал я. – А еще, что они могут быть собой, исследовать и пробовать новое. Моя жена и я сошлись в подходах к воспитанию детей, нам нравилось разбирать эти вопросы и учиться всему вместе. Быть родителем замечательно, и я очень сожалею о разводе, потому что это было нехорошо по отношению к детям. Но даже так я думаю, что в целом все хорошо, и считаю это своим главным достижением.
– Что ж, Питер, – сказал Маурицио, потянувшись к диктофону, – пожалуй, на этом мы остановимся.
И он нажал клавишу «Стоп».
– Чувствую себя голым! – сказал я, смеясь.
– Знакомо, – отозвался Маурицио. – Ты по-прежнему хочешь, чтобы твое интервью отправили на подсчет результата?
Я хотел, ведь мне нужно было узнать свой стиль привязанности.
– Хорошо. И я могу уже высказать свое мнение о результате.
– Можешь?
Это было неожиданно.
– Это типичный случай приобретенной надежной привязанности.
Приобретенная надежная привязанность – именно об этом Гарри Рейс говорил на своих занятиях как о цели, к которой все мы с неидеальным детством должны стремиться. И хотя 75 % людей проживают всю жизнь внутри одной категории привязанности, некоторые все же меняются.
– Серьезно? – спросил я. – Это удивительно.
– Видишь, в этом прелесть «Опросника взрослой привязанности», – объяснил Маурицио. – Дело не в опыте, а в том, как ты можешь о нем рассказать. В целостности повествования. Твой случай классический: детство, далекое от идеала в некоторых аспектах, особенно в том, что касается отца и матери, но важно, что ты можешь говорить об этом, и как ты это описываешь. В этом и заключается приобретенная надежная привязанность. Ты прошел через сложное детство, но даже с учетом тех разных прилагательных, которыми ты описал отношения с отцом, у тебя нет никакой – воспользуюсь терминами из психологии – защитной идеализации или принижения. Больше похоже на «это было так».
– Я бы подумал, что я классический пример незащищенной тревожной привязанности, – сказал я.
– Если бы не твоя рефлексия – тогда ты и был бы таким, и в этом вся прелесть интервью. Если бы ты не смог выразить взвешенное мнение о положительных и отрицательных аспектах, мне бы пришлось отнести тебя к ненадежному стилю привязанности.
– Но почему тогда я не ощущаю, что мой стиль надежный, – спросил я, – особенно в плане отношений?
– Возможно, ты ощущаешь себя не настолько устойчивым, как тебе хотелось бы. Все эти детские проблемы ведь не исчезли. Приобретенный надежный стиль привязанности не означает, что все хорошо, что тебе не нужно бороться. Это лишь означает, что ты понимаешь, что происходит, и можешь достаточно объективно относиться к происходящему. В этом суть надежного стиля привязанности.
– Может, все эти годы терапии все же пошли мне на пользу! – сказал я.
– Уверен, что так, – согласился Маурицио, – и твое родительство, и то, как ты анализируешь его. Это важный жизненный опыт. Ты много размышлял об этом, и поэтому я практически уверен, что ты получишь именно такой результат.
Я отметил, что в рамках своего исследования приобретенного надежного стиля я читал, что его можно достичь через терапию или саморефлексию, через ментора или надежного партнера, но никогда не слышал, что в этом может помочь родительский опыт.
– Ну, родительство заставляет тебя рефлексировать, глубоко задумываться об этих важных аспектах, – сказал Маурицио. – Что касается изменения стиля привязанности, я не думаю, что есть какие-то исследования на эту тему. Это мое личное мнение.
Я был настроен скептически, но очень хотел, чтобы предположение Маурицио подтвердилось. Я надеялся, что, когда мое интервью оценят, так и будет.
Глава 3Когда возвращается мама: типы привязанности у детей
На ранних стадиях развития теории никто, даже Джон Боулби, не знал, как оценить стиль привязанности маленького ребенка. Но в конце концов одна из его студентов, Мэри Эйнсворт, смогла это сделать.
Эйнсворт жила с мужем в Лондоне, когда откликнулась на объявление Боулби о поиске ассистента. Она получила работу и тут же погрузилась в вопросы об отношениях матери и ребенка. Мэри наблюдала за семьями в деревнях Уганды, а затем занималась исследованиями в Университете Джона Хопкинса в Балтиморе. Именно там к ней пришла идея лабораторной процедуры, «Странной ситуации», для измерения стиля привязанности у малышей.