54.
– Если поместить меня в этот аппарат, – спросил я Джеймса Коана, – существует ли эксперимент, способный подтвердить результаты моего интервью с «Опросником взрослой привязанности»?
Он сказал, что это возможно.
– Наверное, я смог бы найти маркеры, – сказал он и предложил мне лечь в томограф и провести эксперимент с держанием за руки. – Волнение, которое ты испытаешь, должно помочь выявить признаки, указывающие на стиль привязанности. Однако возможно, что мы не сможем ничего сказать о привязанности на основе лишь одного участника: нам может не хватить данных. Но мы попробуем.
На самом деле, нам пришлось провести модифицированную версию теста, так что в нем было еще меньше данных, чем обычно. Согласно протоколу в тесте должно быть три ситуации угрозы удара током: с незнакомцем, в одиночестве и с романтическим партнером. Но поскольку я приехал в Шарлоттсвилл один и на тот момент не имел романтического партнера, мы вынуждены были пропустить эту часть.
– Давай пообедаем, – сказал Джеймс, – а затем я отправлю тебя в томограф.
По первому образованию Джеймс Коан, согласно его резюме, был психологом. За обедом я спросил, что заставило его сразу после школы выбрать эту профессию. Джеймс ответил, что в восемнадцать лет он был «немного дикий» и «не склонный к академическим знаниям». Он не сразу поступил в колледж: вместо этого он жил в Спокане, штат Вашингтон, «курил траву» и работал в отделочной фирме, принадлежащей отчиму. И лишь в двадцать один он поступил в муниципальный колледж, после чего работал в Вашингтонском университете с выдающимся семейным психологом Джоном Готтманом. В конце концов, в двадцать восемь лет он продолжил обучение в области исследований мозга.
В этот момент Джеймсу позвонила его жена Кэт, работающая фотографом. Она попросила его позже забрать дочек, которым тогда был год и три года. Он признался, что иногда быть мужем, отцом, преподавателем и активным исследователем нелегко, особенно с тех пор, как его работа привлекла столько внимания.
– Тот факт, что исследование стало таким популярным, – палка о двух концах. Нет, это здорово, конечно же, но я до сих пор не научился говорить «нет», а это значит, что я постоянно говорю «извините» и «возможно» тысячам людей.
Мне понадобилось несколько месяцев, чтобы связаться с Джеймсом, и все вокруг говорили мне, как сильно он занят.
– Да, – засмеялся он, – прости за это.
Я думал о том, что узнал о Джеймсе: нонконформист, немного авантюрист, который добился всего сам, – и мне было любопытно, принимает ли он что-то традиционное, взять ту же теорию привязанности.
– Что ж, Джеймс, – спросил я, – ты вообще веришь во всю эту теорию? Ты веришь Боулби?
– Несомненно, – сказал он, – но я воспринимаю ее как классическую механику Ньютона в психологии: она работает во многих ситуациях, и мы можем с ее помощью, так сказать, запускать ракеты на Луну, но она не совсем верна.
В каком смысле «не совсем верна»?
– Эта теория слишком много внимания уделяет объектам привязанности, но не учитывает степень, в которой люди открыты к общению.
– Как так?
– Люди по природе своей настолько социальны, что одного значимого взрослого недостаточно, особенно для детей. Это приводит к плохим советам, например некоторые исследователи везде кричат о том, что нельзя отправлять детей в садик до двух лет. Но ребенок устроен таким образом, что у него должно быть много опекунов с самого начала, а матери не приспособлены к тому, чтобы заниматься исключительно заботой о своих малышах. Вот здесь мы и сбились с пути. Это плохо для людей, в большей степени для женщин.
Но разве в основе теории привязанности не лежит идея связи между матерью и ребенком?
– Да, но именно здесь она ошибочна, – сказал он. – Странные ситуации, надежная база и зона безопасности – все это хорошо работает не только в отношении объектов привязанности, но и в более широких социальных контекстах.
Он добавил, что мы слишком много внимания уделяем взрослой привязанности к лишь одному человеку.
– Курт Воннегут поддерживал эту идею, – сказал он. – Он говорил, что каждый раз, когда видит ругающуюся пару, он хочет сказать им, что надо кричать друг другу: «Тебя недостаточно!» – и это будет точным попаданием55.
ЧАСТО ССОРЫ В ПАРАХ происходят из-за эмоционального напряжения от ограничения числа объектов привязанности.
Я нашел эту цитату, Джеймс передал ее практически верно. Она из романа Воннегута «Времетрясение», в котором он пишет: «Пятьдесят или более процентов американских браков распадаются, потому что большинство из нас не общается с родственниками. После женитьбы вы получаете лишь одного человека. Я считаю, что, когда пары ссорятся, дело не в деньгах, сексе или силе. На самом деле они говорят: «Тебя недостаточно!»
Но, возвращаясь к детям, считает ли Джеймс что ребенка могло бы растить большое количество опекунов?
– Не могло бы, а должно бы, – ответил он.
– И есть исследования, подтверждающие это?
– В основном антропологические, но да. Боулби использовал многое из исследований шимпанзе для развития своей теории, пытаясь добавить в нее эволюционную перспективу. И, действительно, обезьяны держат своих детенышей на теле до окончания периода вскармливания и никому не разрешают притрагиваться к ним. Но в этом люди отличаются от остальных приматов. Матери по всему миру позволяют другим людям держать своих детей сразу после рождения, и те от этого вовсе не страдают.
– То есть если вместо одной матери, – спросил я, – ребенок будет воспитан шестью людьми из одной деревни…
– То он будет считать их всех значимыми взрослыми, – сказал Джеймс, – так же как и свою мать в «странной ситуации».
Тем не менее интересно, что в ранних израильских кибуцах, где дети спали все вместе вдали от семей, исследователи отмечали большое количество случаев тревожной привязанности. А в современных коммунах, где семьи живут стандартно, наблюдается нормальное распределение стилей привязанности56.
– «Странная ситуация» не обязательно ошибочна, – продолжил Джеймс. – Но информация, которую мы получаем из нее, неполна. Мы пропускаем значительную часть истории. Я опасаюсь, что причиной ненадежного, тревожного или избегающего стиля привязанности является чрезмерная зависимость от одного значимого взрослого, который не способен на все. Просто потому, что она не в силах это сделать.
Я упомянул движение по воспитанию детей под названием «естественное родительство». Его последователи поощряют близкий и частный физический контакт между матерью и ребенком.
– Что ж, они ошибаются, – сказал он. – И их советы опасны для детей. Я не хочу преувеличивать, но дети очень устойчивые: за исключением реального жестокого отношения или пренебрежения большинство последствий почти не связаны со стилем родительства. Все эти «не отдавайте ребенка в садик» – чушь. Это бессмысленно. И это социальная регрессия.
Я спросил, исходит ли такое мнение из его личного опыта родительства.
– Мне так не кажется, – сказал он, – но возможно. Не думал об этом.
Его старшая дочь, которой три года, ходит в садик?
– Да, и все отлично.
И младшая тоже?
– С шести месяцев. Знаешь, как отличить хороший садик? В нем долгое время одни и те же воспитатели. В плохом садике коллектив постоянно меняется. Знакомство и постоянство, вот что важно. Дети привыкают к большому количеству людей, но не могут адаптироваться к большому количеству незнакомых людей, – Джим продолжил. – У моей дочери в садике была одна и та же группа воспитателей все два с половиной года. Воспитатель целует их и говорит «я люблю тебя», когда уходит домой вечером. Именно это важно.
После всего, что я читал о теории привязанности, точка зрения Джеймса шла вразрез с мнением большинства экспертов, но была интересной и новой. Его утверждение о том, что в парах «недостаточно людей» друг для друга, было похоже на правду. Я и сам часто ощущал это во время своего брака. Также меня заинтриговало, имеем ли мы как вид необходимость в одном значимом взрослом или в нескольких. Изначально Боулби был против детских садов, но затем начал принимать эту идею, если уход за детьми осуществлялся одними и теми же людьми и был хорошо организован, что в целом соответствует позиции Джеймса. Мне захотелось глубже в этом разобраться.
Вернемся к лаборатории, где Сара закрепила электроды на моей лодыжке.
Джеймс описывал томограф как «опасную среду»: «Ты находишься в зоне действия огромного магнита, сила притяжения которого в тридцать раз больше нашей планеты. Любой металлический предмет притянется к нему, и, если твое тело будет на пути, он пройдет насквозь. Поэтому необходимо убедиться, что на тебе нет металла. Даже скрепка для бумаг может быть опасной».
Меня попросили убрать все металлические предметы: часы, ручки, диктофон, – и опустошить карманы.
– А почему магниты не влияют на мозг? – спросил я.
– Они влияют не на мозг, – сказал Джеймс, – а на атомы водорода в нем.
Это несильно успокоило, но Джеймс заверил меня, что был в томографе «десятки раз», и все будет хорошо.
Что касается тока, все получают одинаковый разряд, – четыре миллиампера, – но поскольку у всех разный болевой порог, каждый реагирует по-своему.
– Мы не регистрируем моменты, когда тебя бьет током, – сказал он. – Нас интересует реакция ожидания удара.
В таком случае, подумал я, можете замерять уже сейчас, потому что я волнуюсь.
Интересно, кого я буду держать за руку? Джим сказал, что по протоколу это должен быть «незнакомец», так что он не может ничего сказать.
Я подписал соглашение, освобождающее университет от какой-либо ответственности за мой опыт в аппарате.
Электроды на мне, карманы пусты, соглашение подписано. Пока лаборант готовил томограф, был небольшой перерыв: Сара занималась документами, Джеймс сидел на табурете в углу, проверяя сообщения в телефоне.