После паузы он назвал третье прилагательное: «поддерживающие».
Еще одна долгая пауза.
– Не всегда легко подобрать слова, – подсказал я в соответствии с инструкцией.
– Я не знаю, есть ли для этого слово, – сказал он. – То есть… она точно пыталась… дать нам всевозможный опыт. Понимаете, я имею в виду… и этнический. Не хочу сказать лишнего, но мы выросли в семье, где говорили на греческом, по крайней мере в присутствии йяия [бабушки]. Но это отличалось от большинства греческих семей, поскольку мои родители достигли определенного уровня образования, что было очень нетипично в то время. Я ходил в воскресную школу с пяти до тринадцати лет… но я бы не сказал, что атмосфера у нас была особо религиозной.
– Если вернуться к прилагательным, – сказал я, направляя его в русло вопроса, – у нас уже есть «любящие», «дисциплинирующие» и «поддерживающие».
– «Обучающие», – предложил он.
Он не смог назвать пятое прилагательное, так что мы перешли к следующей части вопроса: конкретные примеры или эпизоды, которые подтверждают выбор слов.
– Первое прилагательное, которые вы использовали для описания отношений с матерью, было «любящие». Можете описать конкретное воспоминание или ситуацию, которая иллюстрирует это?
Прошло двадцать секунд.
– Мне нужно подумать, – сказал он.
– Мы не торопимся.
– Я не могу вспомнить конкретные события. То есть это просто…
– Может, какое-то воспоминание или образ, который есть показывает, что мама была любящей?
Еще десять секунд.
– Мне нужно подумать. Это было нечто большее, скорее обстановка, в которой я вырос. Я не помню что-то конкретное, но…
– Хорошо, – продолжил я, – второе прилагательное, которое вы назвали – «дисциплинирующие». Вы можете вспомнить конкретный пример того, как ваша мама была дисциплинирующей?
Зазвонил телефон, и он отвернулся, чтобы ответить.
– Привет. Да. Он был в рабочей группе. Я ему так сказал. Не переживай по этому поводу. Да. Хорошо. Хорошо. А что насчет рабочих, они приедут? Пусть приезжают все, если могут. Хорошо. Отлично, спасибо.
Он повернулся ко мне.
– Я потерял нить разговора.
Я напомнил, что мы говорили о его отношениях с матерью и пытались найти воспоминание, иллюстрирующее то, что они были «дисциплинирующими».
– Что ж, она иногда могла нас поколотить, – сказал он, имея в виду себя и Стелиана, единственного брата, на четыре года его старше. – Мы с братом очень любили друг друга, но постоянно дрались. Впрочем, это обычное дело. Однажды она так разозлилась на нас, что не позволила надеть ремни в школу, потому что мы то и дело снимали их и хлестали друг друга. Это было немного неудобно, приходилось придерживать штаны.
Когда я позже попросил Дукакиса назвать пять прилагательных, чтобы описать его отношения с отцом, он сказал, что это будут те же слова, но «менее интенсивные». Дело в том, что его мать была домохозяйкой, а отец работал врачом семь дней в неделю и проводил с ним меньше времени.
– Когда вы говорите, что ваш отец был «любящим», – спросил я, – вы можете вспомнить конкретную ситуацию, которая отражает это?
– Нет. Просто постоянные, теплые и поддерживающие отношения.
Он не смог привести примеры и для других прилагательных.
Мы продолжили.
– Вы помните первый момент разлуки с родителями?
Он помнил. В одиннадцать лет он поехал в лагерь в Нью-Гэмпшире.
– Я безумно скучал по дому и стыдился этого, – начал Дукакис, – потому что я очень хотел в этот лагерь. Там было много спортивных секций, я учился плавать, но как же я хотел домой. Это было очень странное чувство. Я не мог… Я не мог даже понять, что со мной происходило. Я много плакал, когда бы один. Это было ужасно, понимаете? Сводило с ума, потому что я не понимал причину.
– Родители когда-нибудь угрожали вам каким-либо способом, – спросил я, переходя к следующему вопросу, – ради дисциплины или даже в шутку?
В ответ Дукакис рассказал историю. Днем в воскресенье его отец делал перерыв в работе в клинике, приходил домой пообедать и поспать. Но однажды, когда Майклу было девять или десять, они со Стелианом играли в футбол в гостиной и разбудили его.
– Как же он был зол. Он спустился вниз и схватил кочергу из камина. Я умудрился добежать до ванной и закрыться там до того, как, – и тут Дукакис засмеялся, – мне досталось.
Одной из трудностей при проведении интервью с «Опросником взрослой привязанности» является то, что нельзя комментировать ответы. Мне было сложно, когда я проходил интервью и делился болезненными историями из детства, а доктор Кортина слушал молча. И сейчас мне было тяжело слышать такие истории от человека напротив и не иметь возможности посочувствовать.
– Оглядываясь назад, – продолжил я, – как вы считаете, каким образом ваш детский опыт повлиял на вашу взрослую личность?
– Понятия не имею. Не могу сказать ничего, кроме того, что я был очень счастливым ребенком, который любил свою жизнь и не задумывался о ней.
Что насчет других взрослых, с которыми он рос? Он ранее упоминал Олимпию, свою бабушку по отцу – ту, которую называл «йяйя».
– У нас были отличные отношения, – сказал он. – Перед воскресным ужином я приходил в гостиную, она брала меня за руку, я вел ее в столовую и усаживал за стол. Мне было около шести лет.
Она умерла спустя год.
Что он об этом помнил?
– Она лежала в гробу в нашей гостиной, – сказал он, – и приходили люди.
Как он это перенес?
– Я не помню, – начал он. – То есть, конечно, мне было грустно, но я не помню ничего, кроме тоски. Да, моя йяйя умерла. Как семилетний ребенок справляется со смертью? Это случается. Ты грустишь. Я думаю, ты просто принимаешь это и живешь дальше.
Пока Стелиан был в колледже, у него развилось «серьезное психическое расстройство», и его госпитализировали.
– В нашей семье впервые произошло что-то подобное.
Когда Дукакису было тридцать девять, Стелиана сбила машина.
– Я всегда инстинктивно был оптимистом, Питер, – сказал он. – Не важно, в чем проблема. Где-то есть решение. Но эта ситуация сбила меня с толку. Казалось, что у моего старшего брата все было хорошо, он отлично учился, был успешен в спорте, и тут внезапно – бинго. Сейчас мы гораздо больше знаем о биологических основах психических заболеваний, это был классический случай. Мы наблюдаем такое снова и снова, но в тот раз это был мой брат.
Ближе к концу интервью Дукакис рассказал, как Китти, его жена, боролась с депрессией и потерей памяти. Из новостных заметок я знал, как он был ей предан.
– Она хорошо себя чувствует. Спасибо электросудорожной терапии, – сказал он. – Клянусь Богом, Питер, если бы не это, ее бы уже не было в живых. Мы с Китти по-прежнему ежедневно помогаем людям, и я представляю ее всем как самого красивого участника программы «Медикэр» в Америке. Так и есть. Но, знаешь, это был такой путь, мама не горюй. Просто необыкновенная жизнь.
Позже я направил распечатку интервью психотерапевту Шошане Рингель, которая расшифровывала их сотнями, включая мое. Спустя несколько недель она прислала мне оцененный вариант, включая пометки на полях, где она прокомментировала отдельные ответы.
О вопросах про пять прилагательных: «Испытывает трудности с поиском воспоминаний или опыта, который отражен в прилагательных, особенно в отношении любви». И «Акцент на успехах в учебе, а не на эмоциональной поддержке».
О дисциплинировании со стороны матери: «Одобряет методы матери, даже если они жестокие и позорящие».
О тоске по дому в летнем лагере: «Признает, что скучал по родителям, но не способен рефлексировать на эту тему, понять или принять это, даже спустя столько лет».
Об угрозах и наказаниях со стороны отца: «Признает некоторый неблагополучный опыт и характер отца, но высмеивает событие и минимизирует его».
О смерти бабушки в семейном доме: «Общее описание опыта, отдаленное и обезличенное».
И о заболевании его брата Стелиана: «Обсуждает ход болезни брата, но не то, как это повлияло на него <…> использует логику, но минимизирует чувства».
В итоге: «Общими характерными чертами являются абстрактные ответы, которые далеки от воспоминаний и чувств, себя описывает как сильного, независимого, а уязвимость минимизирует. <…> Мало выражения эмоций, потребностей и зависимостей, присутствует активное отрицание. Присутствует приуменьшение негативного опыта, акцент на достижениях, академических и спортивных успехах, но не на эмоциональной близости».
Ее оценка: «Классификация стиля привязанности: избегающий»203.
Получается, одна из национальных политических фигур, человек, которым я больше всего восхищался и за которого с энтузиазмом голосовал, имеет избегающий стиль привязанности?
Сначала это заставило меня задуматься о том, показателен ли вообще наш разговор. Мог ли тот факт, что интервью проводил я, а не психотерапевт, исказить результаты? Доктор Рингель сказала, что это правильные сомнения, но при этом Дукакис честно пытался отвечать на вопросы. Кроме того, большинство интервью с использованием «Опросника взрослой привязанности» проводят не психотерапевты, а исследователи.
Мог ли опросник содержать культурные предрассудки? Дукакису было за восемьдесят, он вырос в то время, когда в семьях, особенно в семьях иммигрантов, мало говорили об эмоциях и делали акцент на работе и достижениях. Не наказало ли его интервью за то, что он не был более открыт эмоционально? Доктор Рингель ответила, что это возможно, но также отметила, что оценивала интервью других людей подобного возраста и происхождения, и они были «намного более открытыми и эмоциональными».
В свете оценки доктора Рингель мне пришлось рассмотреть политическую карьеру Дукакиса под новым углом. Возможно, именно избегающий стиль привязанности дал ему энергию и самодостаточность, необходимые для того, чтобы стать успешным губернатором. Но он же мог заставить его, как кандидата в президенты, выступить с речью, которой настолько не хватало духовного подъема, что она стала образцом «нетрансформационной» риторики. Избегающий стиль привязанности также мог стать причиной его безэмоционального ответа на вопрос о гипотетическом изнасиловании Китти на трансляции дебатов. Короче говоря, это была не ошибка, а честное, хоть и неудачное, проявление его стиля привязанности.