В Италии Урбан встретил такой же душевный подъем. В сентябре 1096 года он письменно поблагодарил жителей города Болоньи за их рвение, но предостерег от него, чтобы они не уезжали на Восток без разрешения своего священника. Также и молодоженам не следует уезжать без согласия супруги. Между тем новости о будущем предприятии достигли Южной Италии, где их с воодушевлением восприняли многие тамошние нормандцы, всегда готовые к новому приключению. Их правители на первых порах не торопились оказать свою поддержку, но сын Гвискара Боэмунд, тогдашний князь Тарентский, честолюбивые стремления которого ограничивали в Италии его брат Рожер Борса и дядя Рожер Сицилийский, вскоре осознал, какие возможности раскрывает перед ним Крестовый поход. Вместе со многими родственниками и друзьями он примкнул к крестоносцам. Благодаря их участию в новое движение влилось множество самых бывалых и предприимчивых вояк Европы. Когда понтифик вернулся в Рим к Рождеству 1096 года, он мог быть уверен, что начало Крестовому походу уже положено.
Фактически же благодаря Урбану зародилось движение куда более великое, чем он мог предполагать. Возможно, было бы лучше, если бы на его призыв отозвалось поменьше великих сеньоров. Ибо, хотя у всех них, кроме Боэмунда, самым сильным мотивом был истинный религиозный пыл, вскоре их мирские мотивы и соперничество приведут к таким бедствиям, с которыми не по силам было справиться папскому легату. Но еще более неукротимым стал отклик, который призыв Урбана нашел среди народа по всей Франции, Фландрии и Рейну.
Папа просил епископов проповедовать Крестовый поход, но гораздо эффективнее оказалась проповедь бедняков, таких ревностных христиан, как Робер д’Арбриссель, основатель ордена Фонтевро, и еще более — странствующего монаха по имени Петр. Петр, родившийся под Амьеном, был уже немолодым человеком. Вероятно, он несколькими годами раньше уже пытался совершить паломничество в Иерусалим, но тюрки плохо с ним обошлись и заставили повернуть назад. Современники знали его как Петра Малого — chtou или kiokio на пикардийском диалекте, — но позднее из-за отшельнической накидки, которую он обычно носил, ему дали прозвище Пустынник, под которым он и вошел в историю. Это был человек небольшого роста, смуглокожий, длиннолицый, ужасно похожий на мула, на котором постоянно ездил и которого почитали едва ли не наравне с самим Петром. Он ходил босым, в грязных лохмотьях. Он не ел ни хлеба, ни мяса, а только рыбу и пил вино. Несмотря на неприметную внешность, он обладал даром трогать людей за душу. В нем чувствовалась какая-то странная властность. «Что бы он ни делал и ни говорил, — рассказывает нам лично знакомый с ним Гвиберт Ножанский, — это казалось чем-то едва ли не божественным».
По всей вероятности, Петр не помогал на Клермонском соборе, но еще до конца 1095 года он уже проповедовал Крестовый поход. Он начал путь в Берри, потом за февраль и март прошел через Орлеан и Шампань в Лотарингию, а оттуда мимо городов Мез и Ахен в Кёльн, где провел Пасху. Он собрал вокруг себя учеников, которых посылал в те места, которые сам не мог посетить. Среди них были француз Готье Неимущий (Вальтер Голяк), Рено из Бруа, Жоффруа Бюрель и Готье из Бретея, и германцы Орель и Готшальк. Куда бы ни шел Петр со своими сторонниками, повсюду мужчины и женщины оставляли свои дома и следовали за ним. К тому времени, когда он добрался до Кёльна, его последовали насчитывали около 15 тысяч человек, а в Германии к нему присоединилось еще больше народу.
Необычайный успех его проповеди объяснялся рядом причин. Жизнь крестьянина в Северо-Западной Европе была тяжелой и опасной. Во время варварских нашествий и набегов северян большая часть земли оставалась невозделанной. Плотины разрушались, море и реки заливали поля. Сеньоры часто запрещали вырубать леса, где охотились на дичь. Деревни, не защищенные замком, грабили и жгли разбойники или солдаты, участвовавшие в мелких междоусобных конфликтах. Церковь старалась защитить бедных крестьян и создавать бурги на опустевших землях, но ее помощь была эпизодической и часто ни к чему не приводила. Крупные феодалы порой поддерживали рост городов, но мелкие ему сопротивлялись. Организация землевладения рушилась, но вместо нее не возникало никакой упорядоченной системы. Хотя фактически крепостная зависимость исчезла, люди оставались привязаны к земле обязательствами, которых не могли легко с себя сбросить. Между тем население росло, а земельные участки в деревнях нельзя было делить до бесконечности. «Эта земля, — передает слова папы Урбана в Клермоне Роберт Монах, — едва может прокормить местных жителей. Вот почему вы истощаете ее блага и ведете бесконечные войны между собою». Последние годы были особенно трудными. После наводнения и чумы 1094 года пришли засуха и голод в 1095-м. Наступил такой момент, когда возможность куда-то перебраться казалась весьма заманчивой. В апреле 1095 года метеоритный дождь предсказал великое переселение народов.
К экономическому принуждению добавлялись апокалиптические предсказания. Это была эпоха духовных видений, и Петра считали провидцем. Средневековый человек был убежден, что Второе пришествие уже не за горами. Надо успеть покаяться, пока еще есть время, и идти делать добро. Церковь учила его, что грех можно искупить паломничеством, а пророчества утверждали, что, прежде чем Христос явится вновь, нужно вернуть Святую землю из рук нехристей. К тому же невежественный ум не умел провести четкого различия между просто Иерусалимом и Новым Иерусалимом[35]. Многие слушатели Петра верили, что он обещает вывести их из теперешней нищеты в землю, сочащуюся молоком и медом, о которой говорилось в писаниях. Путь будет трудным, придется одолеть антихристовы легионы. Но зато целью был золотой город Иерусалим.
Что папа Урбан думал о Петре и успехах его проповедей, никому не известно. Его письмо к жителям Болоньи позволяет предположить, что его слегка беспокоил столь необузданный энтузиазм, однако он или не стал, или не мог мешать ему разлетаться по Италии. Все лето 1096 года на Восток тянулся неровный, но непрерывный поток паломников, не имеющих ни вождей, ни какой-либо организации. Безусловно, понтифик надеялся, что они и приверженцы Петра благополучно доберутся до Константинополя и там подождут приезда его легата и военных командиров, которые примут их в упорядоченные ряды великого христианского воинства.
Урбан настаивал, чтобы участники похода собрались в Константинополе, и это показывает, насколько он был уверен в том, что император Алексей примет его благосклонно. Византийцы просили у Запада солдат, и вот они ответили на призыв, да не горсткой отдельных наемников, а целыми мощными армиями. Весьма бесхитростная уверенность. Конечно, любое правительство ищет себе союзников. Но когда эти союзники присылают громадные полчища, которые ему не подчиняются и собираются захватывать его территорию, рассчитывая, что их будут кормить, селить на постой и снабжать всем необходимым, тогда неизбежно встает вопрос: а стоит ли союз таких хлопот? Когда известия о движении крестоносцев достигли Константинополя, они вызвали там чувство беспокойства и опасения.
В 1096 году Византийская империя улучила несколько месяцев передышки. Незадолго до того император отразил вторжение половцев с Балкан с таким решительным успехом, что ни одно из варварских степных племен не осмеливалось пока пересекать границу. В Малой Азии благодаря междоусобицам, подстрекаемым византийской дипломатией, империя сельджуков начала распадаться. Алексей надеялся вскоре предпринять против нее наступление, но хотел сам выбрать подходящее время. Он все еще нуждался в передышке, чтобы восполнить истощенные ресурсы. Его волновала проблема недостатка людей. Он хотел получить с Запада наемников и, несомненно, надеялся, что его послам в Италии удастся их найти. Теперь же ему сообщили, что вместо отдельных рыцарей или небольших отрядов, которые, по его расчету, должны были вступить в его войска, к нему движутся целые армии франков. Это не понравилось императору, ибо он по собственному опыту знал, что франки — народ ненадежный, жадный до денег и не умеющий держать слово. Они грозны в атаке, но в тогдашних обстоятельствах это было сомнительное преимущество. С некоторыми опасениями императорский двор узнал, по словам Анны Комнины, что «весь Запад, все племена варваров, сколько их есть по ту сторону Адриатики вплоть до Геркулесовых столбов, все вместе стали переселяться в Азию; они двинулись в путь целыми семьями и прошли через всю Европу». Не только императору, но и его подданным стало не по себе. Как дурное предзнаменование по империи пронеслись тучи саранчи, оставив зерно нетронутым, но пожрав виноградные лозы. Возможно, воодушевленные намеками властей, которые старались не распространять мрачных настроений, народные гадатели истолковали это так, что франки не сделают худа добрым христианам, которых символизировало зерно, источник хлеба жизни, но уничтожат сарацин — народ, чью любовь к чувственным удовольствиям вполне могли символизировать виноградники. Это толкование вызвало некоторый скепсис у царевны Анны, однако сходство франков с саранчой было бесспорным.
Император Алексей спокойно взялся за приготовления к встрече. Франкские армии придется кормить во время их передвижения по империи; также надо принять меры против разорения ими деревень и ограбления жителей. Во все крупные населенные пункты, через которые им предстояло пройти, свозили запасы продовольствия, а кроме того, были отряжены специальные силы охраны правопорядка, которые должны были встречать каждое прибывающее в империю войско и сопровождать его до Константинополя. Через Балканский полуостров пролегали две большие дороги: северная, пересекавшая границу у Белграда и шедшая на юго-восток через Ниш, Софию, Филиппополь и Адрианополь, и Эгнатиева дорога от Диррахия через Охрид и Эдессу (Водену) в Фессалоники и дальше через Мосинополь и Селимврию в столицу. Со времени великого германского паломничества 1064 года путешественники с Запада редко пользовались первой дорогой. Число пилигримов сократилось, а те, кто все же рисковал отправиться в путь, предпочитали другой маршрут. К тому же Алексей получил сведения о Крестовом походе из Италии. Поэтому он предположил, что армии франков пересекут Адриатику и воспользуются Эгнатиевой дорогой. Запасы провианта послали в Диррахий и промежуточные города, а правитель Диррахия, племянник императора Иоанн Комнин, получил указание радушно встретить франкских вождей, но проследить за тем, чтобы они со своими войсками постоянно находились под присмотром военной полиции. Встречать всех великих сеньоров по очереди будут высокопоставленные послы из