— Уверен, ты недолго будешь молчать, ведь даже убить себя у тебя не хватило смелости.
Пойманный принялся пучить глаза, явно несогласный с тем, что услышал, но кто бы дал ему возможность высказаться?
Искатели подхватили его за руки-ноги и шустро потащили туда, куда он так хотел проникнуть хотя бы восприятием — в разрушенное поместье с алой крышей.
Седой повёл тяжёлым взглядом по сторонам, а затем рявкнул:
— Разошлись! Или вам тоже нужны тайны семьи?
Оказалось, не нужны. Мне, впрочем, в этот же миг стало не до веселья — Указ, который я наложил на пойманного, начал дрожать и истончаться точно в тех местах, где совсем недавно были разломы. Всё, что мне оставалось, это семенить за ним и вливать на ходу дополнительную силу в новосозданную печать, пытаясь удержать её целостность. Выходило не очень.
После очередной порции силы души печать успокаивалась, но лишь на время, спустя десяток вдохов она снова пыталась рассыпаться.
— Глава, можно спрашивать.
Я отмахнулся от какого-то умника. Какой спрашивать, если с каждым разом силы нужно всё больше, а сама печать начала уродливо искажаться. Какого дарса?
Ещё одно, что мне оставалось попробовать — изменить саму печать. Я нашёл на чужой душе осколки обычной имперской печати Указа, использовав их для создания своей, сейчас же сломал, смял её сам, превращая в печать сектантов. Это тоже оказалось неожиданно непросто, но я справился и замер, отсчитывая про себя вдохи. Миновало в два раза больше, чем в прошлые разы, но эта печать, созданная из нескольких кругов условий, не торопилась разрушаться.
— Молодой глава? — потревожил меня Седой.
Я, не оборачиваясь, выдохнул и стёр символ «молчание», сменив его на совсем другие, противоположные по смыслу и уже не раз неплохо себя показавшие, а затем сделал шаг назад, красноречивым жестом уступив право спрашивать Седому и Бахару.
И чем больше я слушал ответы, тем сильней хмурился. Хотелось бы мне, чтобы это был человек семьи Морлан, человек Вартола. Но это было не так.
Я задумчиво повторил название клана:
— Алые Пики…
Бахар, видимо, решил, что это вопрос и тут же сказал:
— Это клан…
Я перебил его, показав, что не зря в меня каждый из старейшин пытался впихнуть как можно больше:
— Один из союзников Эрзум. Пониже, очень далёк от звания одного из десяти сильнейших, и это единственная радостная новость, — глянул на Седого и добавил. — А ещё они очень сильно ненавидят именно Аранви и об этом знает едва ли не весь Пояс.
Седой не стал отрицать:
— Одно из моих лучших мщений. Я сумел устроить Бедствие на их Поле Битвы. Это заняло у меня два года, но я бы потратил и десятилетие, чтобы отомстить им.
Бахар сощурился и задал новый вопрос:
— Когда ты в следующий раз должен передать сведения?
Соглядатай явно хотел соврать, но его решимости хватило только на три вдоха, а затем печать заставила его отвечать. Слабак. Ему точно не помешали бы закалки души.
— Не установлен срок! Не установлен! — едва он перестал сдерживаться, как ему полегчало и дальше он уже не орал, словно его режут. — Последний раз я сообщил, что вместе со всеми захожу в зоны запретов и буду долго молчать. Это правда, клянусь! — снова заорал соглядатай, едва заметил, как переглянулись Седой с Бахаром. — Я вам пригожусь! Что хотите им передам!
— Не сомневаюсь, — процедил Седой, а затем перевёл взгляд с Бахара на меня. — Делай его долговым слугой, молодой глава, — буквально приказал Седой, — и отправляй к Пересмешнику. Где двое, там и трое. Глядишь, через год наберём уже целый отряд долговых слуг, которые будут искупать свою вину.
— Что? — глупо переспросил я его, ошарашенный будущим, который он нарисовал нашей семье.
— Властелин, — ткнул сапогом соглядатая Седой. — Действительно пригодится. Глупо иметь тебя главой семьи и не использовать твои таланты в полной мере, молодой глава. Разве не этим ты руководствовался, когда подчинял двух предыдущих долговых слуг?
Возразить мне было нечего, но очень хотелось. Как-то всего этого слишком много. Так можно и до Преграды допрыгаться.
Я опустил взгляд к самому соглядатаю и глухо предложил:
— У тебя два пути, собрат идущий. Первый — я освобождаю тебя, даю в руки меч и убиваю в честной схватке.
— Глава!
Не обращая внимания на вопли окружающих, я продолжил:
— Второй — ты, виновный в попытке навредить семье Сломанного Клинка, клянёшься отслужить мне и семье… — помедлив, я отмерил ему вдвое больше, чем двум предыдущим, пытавшимся убить меня, — два года и после этого будешь свободен.
Тот бледно, вымученно улыбнулся:
— Ответ очевиден, надежда лучше, чем смерть здесь и сейчас от рук орденцев, даже если эта надежда ложная.
Я кивнул:
— Ты решил, а я ценю справедливость. Если я пообещал, то через два года ты будешь свободен.
Много что могло случиться со мной за эти два года, и я не хотел обманывать ни себя, ни других, поэтому первым в печать бывшего соглядатая отправился символ отложенного времени. Главное, не забыть позже переделать саму его печать обратно. Будет неприятно, если мы начнём обживать город, и на него сработает формация защиты от сектантов. Возможно, тренировку с его печатью вообще следует втиснуть в распорядок моего дня и попробовать выяснить до ухода, что не так было с его восстановленной из осколков печати.
За последующие дни я, кроме этого дела с печатью, переделал ещё множество других, осмотрел множество подчинённых, проверяя их здоровье, говорил с кучей людей и не всегда эти разговоры были приятными, но вот этот разговор оттягивал, как мог. Возможно, зря, возможно, да что там возможно, нужно было этот разговор провести раньше, но что-то всё время мешало. То дела, то другие разговоры, то… Моя нерешительность.
Всё остальное на самом деле не имело значения, только моя нерешительность была главной, просто потому, что у меня каждый день было с ним дело и время для разговоров, а я дотянул до последнего дня.
Не доходя до Зеленорукого и толпы тех сирот, что мы увели за собой из города Пяти Ветров, я отправил вперёд мыслеречь:
— Мне нужно поговорить с тобой.
Зеленорукий махнул рукой в каком-то жесте, и к нему тут же подскочил какой-то парень из наших, из внутренней части семьи. Они обменялись парой слов, и Зеленорукий двинулся в мою сторону.
Наверное, нужно было бы как-то плавно подойти к цели моего разговора, соблюсти немного вежливости, как на днях терпеливо учил меня один из бывших управителей, но я и так потерял много времени. Поэтому прямо и в лоб сказал:
— Я помню, обещал, что у меня будут те, кто пойдёт за мной на Поле Битвы, и тебя это не коснётся, но сейчас прошу тебя пойти за мной вглубь запретов.
Взгляд Зеленорукого стал острым, колючим:
— Тебе нужен не я, а стихия, что находится в моём теле.
— Так и есть, — не стал я отрицать. Не настолько уж глуп Зеленорукий, чтобы за столько дней не понять происходящего во время его лечения, тем более что он не раз подглядывал. — Если тебя беспокоит ненормальность происходящего, то знай, что другие старейшины тоже переживали об этом и буквально вчера всё же выискали в архивах описание подобного случая. Лекари, возвышающиеся таким способом, встречались. Никакого ущерба больным они не доставляли.
Взгляд Зеленорукого не смягчился, остался холоден, но уголки его губ дрогнули в подобии улыбки:
— Как много талантов в одном теле.
— Это не самостоятельный талант, а его грань, соединение дара лекаря и высокого познания своей стихии. У этой возможности есть как предел, так и ограничения.
— Поглощая стихию Зверя этапа Повелителя Стихии ты будешь рассказывать мне об ограничениях, младший глава?
Я про себя выдохнул. Раз он впервые с начала разговора начал меня так называть, то можно считать, буря улеглась.
Поэтому я нагло предложил:
— С меня досрочное окончание лечения, с тебя прогулка вместе со мной.
— Прогулка, — Зеленорукий покачал головой, затем отвёл взгляд и упёрся им в скалу, что нависала над нашей долиной слева, и которая трижды в день меняла высоту и форму. — Это самое безумное Поле Битвы, что я видел за свою жизнь.
Молчание всё длилось и длилось, вздохнув, я прервал его:
— И?
Зеленорукий опустил взгляд и улыбнулся:
— И мы все уже внутри него. Даже Дарая, которую раньше трясло только от одного упоминания о Поле Битвы. Младший господин, в тех местах, откуда ты родом, ты слышал поговорку про лягушку, которая даже не заметила, как её сварили?
— Слышал.
— И блестяще провернул её в жизни, — кивнул Зеленорукий. — Сам, молодой господин, или по совету своих старейшин?
Я улыбнулся:
— Это сложный вопрос, старейшина.
Зеленорукий хохотнул, огладил щёки и спросил:
— Когда?
— В полдень, завтра.
Он поднял брови и застыл, глядя на меня. Затем покачал головой:
— М-да.
Я лишь развёл руками и уточнил:
— В полдень. На площади.
Наш уход мы не скрывали и не собирались скрывать. Поэтому назавтра то, что я называл площадью в этих засыпанных песком полуруинах, наполнили люди, которые хотели проводить нас. В основном это были, разумеется, бывшие орденцы, члены внутренней части семьи. Все, кто был свободен от стражи и дозора. Были здесь и все старейшины семьи, обиженный Пересмешник и два его подчинённых, двое оставшихся моих слуг, Артус, все главы наёмных отрядов и сильные одиночки. А ещё все дети-Закалки, которых Зеленорукий оставил на помощника и Дараю.
В общем, считай вся семья Сломанного Клинка и идущие вместе с ней. Пока идущие. Я обвёл взглядом всю эту толпу, поморщился от шипения одного из старейшин.
— Глава, произнесите короткую воодушевляющую речь.
Сделал шаг вперёд, заставляя всех посмотреть на меня и громко, как учили старейшины, принялся говорить:
— Семья Сломанного Клинка и наёмники! Ваш быт устроен, безопасность обеспечена, для одних назначены планы тренировок и обучения в этом не самом обычном месте, для других началось время испытательного срока, третьи и так знают, что им делать. Я и искатели семьи уходят за Ключом. Это займёт не день и не два, но я хочу, вернувшись обратно, увидеть, что все вы стали сильней, притёрлись друг к другу и определились, остаётесь ли вы с семьёй Сломанного Клинка или нет.