Л. признала, что это правда. И очень мило.
Но лично ее по-настоящему увлекает, мешает уснуть ночью, когда она читает книгу, – это не то, что выглядит правдоподобно. Ей важно знать, что это на самом деле произошло. Что-то случилось, а потом автор провел недели, месяцы, годы, чтобы превратить этот материал в литературу.
Я залпом допила свой мохито.
Л. улыбнулась мне.
У нее был вид человека, который ни о чем не беспокоится, который знает, что его время придет. Человека, который не сомневается, что время играет ему на руку, докажет его правоту.
С рождением Луизы и Поля я забросила свой дневник, который вела долгие годы.
Спустя несколько месяцев процесс письма, выставленный за дверь, влез в окно, и я начала писать роман. Не знаю, как возникло и утвердилось это желание, и сегодня уже не могу сказать, какой инцидент, какое событие, какая встреча заставили меня перейти к действию. В течение нескольких лет почти каждодневное бесконтрольное ведение дневника помогло мне узнать и выстроить себя. Оно не имело ничего общего с литературой. И теперь, когда я училась жить без него, мне казалось, что я могу писать что-то другое, сама не зная, что и какую форму это может принять.
Поэтому, едва у меня обнаруживалось два часа времени, я садилась писать эту историю.
Однажды я послала по почте рукопись, подсказанную несколькими месяцами, проведенными в больнице, когда я входила во взрослый возраст. Автобиографический роман, написанный от третьего лица, в который я властно внесла толику вымысла.
Парижский издатель принял меня в своем кабинете, явно раздосадованный: тексту, по его словам, недоставало эффекта реальности.
Кстати, знаю ли я вообще, что такое «эффект реальности»?
Прежде чем я успела ответить, он позволил себе напомнить мне: Ролан Барт дал этому определение, речь идет об элементе, явственно указывающем читателю, что текст стремится описать реальный мир; элемент, в задачу которого входит утвердить тесную связь между текстом и реальностью.
Так вот, продолжал он, этого не хватает. Не надо расстраиваться, объем автобиографического материала этих страниц очевиден, тогда почему же надо уходить от реальности? Эта книга представляет собой свидетельство, следует добавить несколько убедительных деталей, успокоить читателя относительно качества товара, полностью принять на себя эту историю, от первого лица, и пойти на телевидение к Жан-Люку Деларю, чтобы рассказать о ней. К тому же анорексия входит в моду. Выхватив из сумочки бумажный носовой платок, я дрожащим голосом ответила, что, если он полагает, что в моем тексте нет ничего, кроме этого, и он не представляет никакого другого интереса, его не надо публиковать. Я добавила (вопреки моей воле, голос мой звучал почти как визг), что одна моя лучшая подруга вот уже десять лет работает с Жан-Люком Деларю. И если дело только в том, чтобы нарисоваться на телеэкране, мне для этого не надо писать книгу. Я едва сдерживала подступившие слезы. Я никогда в жизни не бывала в издательстве, я взяла на работе полдня за свой счет, мне пришлось два или три дня размышлять над тем, какой наряд прилично надеть в подобном случае, возможно, я даже купила для этого юбку или блузку. На секунду мне пришло в голову, что я могу сбежать. Но нет. Я была слишком хорошо воспитана.
Мы сдержанно простились на лестничной площадке.
Я не имела ничего против эффектов реальности, я обожала эффекты реальности, я была фанаткой эффектов реальности, но издатель говорил о другом. Он хотел, чтобы я написала истину. Он хотел, чтобы я сказала читателю: мадам, мсье, все, что я вам рассказываю, правда, вот книга, которая пахнет Пережитым, книга на сто процентов автобиографическая, вот Подлинная Правда, вот Жизнь в чистом виде, гарантированно без добавок, особенно литературных.
Вот о чем я думала, когда, слегка пьяная, шла домой, расставшись с Л. перед баром, где мы приговорили третий стакан. Сидя в глубине зала, мы с ней много смеялись, потому что под конец разговор перешел на наши подростковые влюбленности, случившиеся еще до Барта и всей этой компашки, в те времена, когда мы вешали постеры в своих комнатах.
Я рассказала Л. про те два года, когда мне было около шестнадцати и я абсолютно помешалась на личности Ивана Лендла, чешского теннисиста не слишком привлекательной внешности, чью смутную поразительную красоту я для себя открыла, так что даже подписалась на «Tennis Magazine» (это я, в жизни не притронувшаяся к теннисной ракетке!). Вместо того чтобы готовиться к экзаменам, я часами смотрела телетрансляции турнира «Ролан Гаррос», а потом с Уимблдона. Л. была ошеломлена. Оказалось, она тоже обожала его! Я впервые встретила человека, который тоже любил Ивана Лендла, одного из самых ненавидимых теннисистов в истории этого спорта, разумеется, из-за его сурового, никогда не смягчавшегося лица и его игры на задней линии корта, методичной и однообразной. Судя по всему, именно по этим причинам, потому что он был такой высокий, худой и непонятый, я так любила его. В это же самое время, да, точно, Л. тоже следила за всеми матчами Ивана Лендла, она прекрасно помнит, особенно за тем знаменитым финалом турнира «Ролан Гаррос», когда Лендл выиграл у Джона Макинроя в результате сражения редкого драматического накала. На фотографиях того времени он предстает победителем, с лицом, искаженным усталостью, и весь мир тогда увидел его улыбку. Л. знала о нем все, помнила все подробности жизни и карьеры Ивана Лендла, которые я частично забыла. Это было невероятно, по прошествии больше двадцати лет представить нас обеих, прильнувших к телевизорам – она в парижском предместье, а я в нормандской деревне – и с одинаковым пылом жаждущих победы человека из Восточной Европы. Л. к тому же знала, что стало с Иваном Лендлом, она неустанно следила за его карьерой и личной жизнью. Он женат, отец четверых детей, живет в Штатах, тренирует молодых теннисистов и сделал себе новые зубы. О последнем факте она сожалела: сменив исчезнувшую чехословацкую улыбку (стоящие вкривь и вкось, налезающие друг на друга зубы) на американскую (стройные ряды искусственных зубов ослепительной белизны), он, по ее мнению, утратил весь свой шарм. Если я ей не верю, могу посмотреть в интернете.
Это было забавное совпадение. Еще одна точка соприкосновения среди прочих, которые нас сближали.
Но мне вспомнилось другое.
Вернувшись в Париж, чтобы приступить к учебе, я записалась в агентство по найму администраторов в различные салоны или для каких-нибудь показов. Но очень скоро стало очевидно, что я не соответствую профилю, чего-то мне недостает, что-то отсутствует. И каждую неделю, когда другие девушки отправлялись во Дворец съездов или на автомобильный салон, агентство давало мне и еще нескольким девушкам поручения в гипермаркеты, расположенные в отдаленных предместьях, куда худо-бедно можно было добраться на региональном экспрессе. Перед стеллажами или за прилавком мне приходилось демонстрировать парфюм, рубленые бифштексы или стиральные средства; я предлагала попробовать пересохшие блины, печенье для аперитива и образцы раскисших сыров, нарезанных моими усилиями; я распространяла рекламу роликов, носила якобы деревенские кружевные фартуки, платки и футболки по сниженной цене; перед Днем матери и накануне Пасхи я твердила, так что они мне даже ночью снились, веселые слоганы. После долгих месяцев прилежания, если мы получали хороший отзыв во время внезапной проверки, мы могли надеяться на перевод в магазин в ближнем предместье, то есть внутри города Парижа.
Так в год, когда я училась на подготовительных курсах, меня направили с двухдневным поручением в магазин «Бон Марше». Это было знаком нежданного признания, неслыханного продвижения. Никакого регионального экспресса на рассвете, никакого кафетерия с оранжевыми стенами и мигающими неоновыми светильниками. Я должна была стоять наверху у эскалатора и раздавать скидочные купоны на новую линейку продуктов по уходу за волосами, которые одна косметическая фирма собиралась запустить в парижских универмагах. Агентство предоставило мне костюм, мятая ткань которого не скрывала погрешностей плохого кроя. Но особенно нелепым был платок из вискозы, который нам следовало повязать вокруг шеи в качестве трогательной имитации платка фирмы «Гермес», на котором был рисунок в виде логотипа. Было почти пять часов вечера, я чувствовала, что у меня распухли ноги (подружка одолжила мне лодочки, которые оказались маловаты). И вдруг я увидела, как они неподвижной стайкой поднимаются по эскалатору. Вот чего я не предусмотрела: возможность встретить в субботу в самом центре седьмого округа студентов из моего лицея. Теперь мне уже не вспомнить их лиц, я не знаю их имен, не знаю также, были ли они из моей группы или из другой. Они прошли мимо меня, толкаясь локтями, их было довольно много, некоторые остановились, вернулись назад, я слышала их смех, девушки прыскали, парни отпускали шуточки, один из них, не глядя на меня, схватил купон на скидку. Он принялся громко иронизировать над его содержанием, девушки смеялись еще громче. Они были красивые, мне помнится, а я, выряженная, как туз пик, в низкосортный костюм, напоминала заурядную стюардессу. Я сделала вид, что не замечаю, что они остановились рядом со мной и гогочут, слыша, как я постоянно выкрикиваю одни и те же фразы: «здравствуйте-мадам-берите-не-сомневайтесь-вот-купон-на-скидку-на-наши-шампуни-наши-бальзамы-наши-питательные-маски-исключительно-новая-линейка-продуктов-по-уходу-за-волосами-не-задерживайтесь-идите-поскорей-взглянуть-на-наши-рекламные-образцы-да-да-там-первый-отдел-справа». Какая-то женщина спросила, может ли она получить два купона, я протянула ей второй. Она хотела знать, есть ли среди этих продуктов средства от перхоти. Мне показалось, что смех за моей спиной усилился, а потом вдруг я услышала голос девушки из их компании, полный негодования и презрения:
– Да вы все козлы! Вот он, цвет нации, маленькие засранцы, которые никогда ничего не делали, кроме уроков, а теперь издеваются над девушкой, которая в субботу работает. Вы себя-то видели?