Чуть позже я закрывалась в своем кабинете на другом конце дома. Я садилась в ту же позу, в какой обычно писала, слегка склонившись вперед. Костыли я держала под рукой, у столика на одной ножке. Я укутывалась в шаль и шепотом начинала диктовать. Учитывая разделявшее нас расстояние, Л. не могла меня слышать.
И все же я по нескольку раз в день проверяла, хорошо ли закрыта дверь. И что Л. не стоит за ней.
К часу дня мы с Л. встречались в кухне, чтобы съесть суп или приготовленные ею макароны.
В начале второй половины дня мы снова принимались за работу, каждая в своем углу. Л. трудилась над своим текстом, а я без ее ведома продолжала вслух записывать отчет о наших разговорах, все более и более задушевных.
Через несколько дней, чтобы сохранить аудиофайлы, записанные в мобильнике, мне удалось включить компьютер.
Под вечер мы иногда выходили прогуляться.
По мере того как крепли мышцы моих рук, периметр наших прогулок расширялся.
По вечерам, пока Л. готовила ужин, мы выпивали по стаканчику вина. Сидя, я могла помогать ей: резала колбасу, моцареллу, чистила лук, овощи, крошила зелень. Л. занималась всем остальным.
Сначала мы болтали обо всем и ни о чем, потом незаметно переходили на интересующие меня темы. Я делилась с Л. своими воспоминаниями. Воспоминаниями детства, отрочества, если они могли найти у нее отклик.
После ужина Л. разжигала огонь в камине, и мы усаживались поблизости, подставляя ладони жаркому пламени. Я хорошо ее знала. Со временем я научилась расшифровывать ее ответы, чувства, реакции. Научилась читать на ее лице самые мимолетные знаки радости или досады. Теперь я умела распознавать по положению ее тела моменты, когда она собиралась сказать что-то важное или отдалялась. За несколько недель я изучила синтаксис Л., ее манеру обходить некоторые темы, чтобы потом внезапно вернуться к ним в момент, когда я меньше всего этого ожидала. Я никогда не видела ее такой спокойной. Такой посвежевшей.
По мнению Л., я не случайно сломала ногу. Перелом был видимым способом продемонстрировать помеху, препятствие, незримо возникшие на моем пути. «Падение» должно было пониматься во всех смыслах этого слова: помимо конкретной потери равновесия я упала, чтобы положить конец чему-то. Закрыть какую-то главу. Упасть или превратить психическое переживание в соматическое изменение вело к одному и тому же. Впрочем, по мнению Л., наше «бегство в болезнь» призвано выдавать наши беспокойства, страхи, напряжение, которые мы отказываемся признать. Они посылают нам сигнал тревоги.
Л. давно не излагала мне никаких теорий. Она заговорила тоном, который всегда смешил меня, назидательным тоном, в котором легко угадывалось подозрение в самоиронии. Мы рассмеялись. Теория Л. казалась мне довольно верной: по ее мнению, чтобы постоянно не нагружать одни и те же органы, мы со временем меняем способ соматизации, переходя от мигрени к изжоге, потом от изжоги к метеоризму, потом от метеоризма к межреберной невралгии. Замечала ли я это? Каждый из нас, если подумать, познал разные периоды соматизации и подвергал испытанию разные органы, чтобы постоянно не утомлять один. Достаточно послушать, как люди рассказывают о своих болячках. Падения – это не что иное, как наиболее наглядный способ в переходные моменты укомплектовать систему сигналов тревоги. Следует дать себе труд расшифровать их.
Франсуа звонил каждый день. На костылях я шла в глубину сада, где по мере своих сил карабкалась на бугорок, позволявший поймать сеть. Мы говорили несколько минут, я – рискованно опираясь на свои палки, он из номера гостиницы на Среднем Западе или в Монтане. Он быстро почувствовал, что мне лучше, и спросил, удается ли мне писать. Я призналась, что решила начать новый проект, более значительный, я кое-что задумала, и мне не терпится поделиться с ним. Но больше ничего не сказала.
Л. научилась ориентироваться в курсейском доме с ошеломляющей быстротой. Она принадлежала к тем людям, которые в рекордные сроки способны адаптироваться в незнакомом пространстве. За несколько часов она засекла местонахождение каждой вещи. Ни один ящик, ни один укромный уголок не ускользнул от ее радара. Она была «как у себя дома», и я должна сказать, что при виде Л., без малейшего сомнения распоряжавшейся в этом месте, казавшемся прекрасно ей знакомым, я чувствовала, как это выражение обретает свой прямой смысл.
В курсейском компьютере я обнаружила некоторые сохраненные в первые дни нашего пребывания аудиофайлы. Помимо странного чувства, которое мы всегда испытываем, слыша собственный голос, я с трудом узнала свой. Я говорила тихо, опасаясь, что Л. меня услышит. Здесь я привожу содержание этих файлов.
Аудиофайл от 4 ноября 2013 г.
Мать Л. умерла, когда ей было семь или восемь лет.
Именно она обнаружила ее лежавшей в коридоре на полу. Девочка откинула волосы от ее уха, чтобы мать ее лучше слышала. Но та не реагировала. А потом она поняла, что что-то не так, и легла на тело матери. На матери было платье в желтый цветочек, которое Л. очень нравилось. Так она пролежала некоторое время и даже уснула, свесив руки вдоль тела матери и положив голову ей на грудь (эта картина меня потрясла).
Потом зазвонил телефон и разбудил ее. Она встала, чтобы снять трубку, во сне она вспотела, и волосы были влажными. В трубке она услышала голос подруги матери, которая хотела поговорить с ней. Она сказала: мамочка спит, подруга забеспокоилась, потому что ее мать никогда не спала днем. Она спросила, не заболела ли мать, Л. ответила, что нет, но что она не просыпается. Подруга велела ей спокойно ждать дома, возле матери. Она сказала, что сейчас придет.
Л. снова легла.
После смерти матери Л. оставалась в квартире взаперти. Мне не удалось узнать, насколько долго. Какое-то время. Думаю, в школу она не ходила.
Уточнить: мне кажется, что отец Л. запрещал ей переступать порог, разве что в случае непредвиденной ситуации. Я думаю, она так его боялась, что провела много недель, а то и месяцев, не выходя из дома. Одна в квартире.
Она не ходила в школу.
Она ни в коем случае не должна была открывать дверь.
Отец вызвал ее к себе в кабинет, чтобы дать распоряжения. Она должна была держаться прямо, с поднятым подбородком. Стоять по стойке «смирно».
Л. представляла, что мир населен врагами. Она не знала, что найдет снаружи, если сбежит. Она представляла себе людей-хищников, вооруженных детей.
Вернуться к тому, что Л. упомянула, не остановившись на этом: тот момент, когда она подумала, что не выйдет живой из той квартиры. Мысль о самоубийстве.
Вернуться, по возможности, к отцу Л.
Я чувствую, что это скользкая тема.
Л. неохотно излагает события по порядку. Я чувствую, что она будет выдавать разрозненные эпизоды, а мне придется разбираться, чтобы связать их между собой.
Фраза Л., сказанная вчера вечером об ее отце: все неопределенное, неприспособленное, изломанное, что есть во мне, – от него.
Аудиофайл от 6 ноября 2013 г.
Я пытаюсь вспомнить именно те слова, которые употребила Л.
Она старательно подбирает их, и мне кажется, что каждое из них важно.
Жаль, что я не могу без ее ведома записывать ее на айфон, это слишком рискованно.
Видимо, в какой-то момент кто-то вмешался, потому что она вернулась в школу. Потом пошла в колледж.
Она жила с отцом в атмосфере постоянного упрека. Каждый ее поступок, каждое ее слово могло быть неверно истолковано, препарировано, вырвано из контекста. Все, что она говорила, однажды обращалось против нее и бросалось ей в лицо.
Как он на нее смотрел, его осуждающий взгляд.
Молчаливая ярость, заполнявшая дом и порой делавшая воздух непригодным для дыхания.
Он искал ее слабое место, предательский знак, доказательство ее вины. Он рыскал повсюду в поисках повода обрушить на нее свой гнев.
Его подавляемая жестокость давила, как постоянная угроза.
Потом Л. заговорила со мной о самоконтроле, которого это требовало.
Потому что любое выражение ее чувств (радость, восторг, разговорчивость) рассматривалось как патология.
Она часто к этому возвращается: невозможное отрочество.
Разрушительная сила этого взгляда в том возрасте, когда она становилась женщиной.
Но есть что-то в ее характере, что выработалось за эти годы, какой-то механизм, способный обеспечить ей выживание во враждебной среде.
Л. только однажды обмолвилась о том настороженном существе, всегда готовом защищаться, которым она стала.
Когда она училась в колледже, а потом в лицее, отец не разрешал ей встречаться с друзьями. И приглашать их к себе.
Странная история с кузеном (попытаться вернуться к ней), на которую Л. дважды намекала.
Аудиофайл от 7 ноября
Долгие годы у Л. была воображаемая подруга по имени Зигги.
Зигги целые дни проводила с ней. Л. спала, свернувшись калачиком на одной стороне кровати, чтобы оставить ей место, пропускала ее в дверях, следила, чтобы она могла сесть рядом с ней за столом, вслух разговаривала с ней, когда они оставались одни.
Отец Л. не знал о существовании Зигги.
По вечерам Л. мечтала сбежать вместе с Зигги, поехать куда-то автостопом, на поездах. Куда-то очень далеко.
Как-то вечером Зигги спросила Л., по-прежнему ли она хочет уехать. Л. сказала «да», но это кажется ей невозможным из-за отца.
Зигги сказала, что все уладит.
Как?
Зигги прижала пальцы к губам, словно говоря: ни о чем не спрашивай, потому что ответ тебе может не понравиться.
Спустя несколько дней дом сгорел. Все превратилось в дым.