Л. сверху бросила мне мышеловки и пачку яда, чтобы я поместила их в указанные ею места.
Поднималась я медленно, нога болела.
Когда я вернулась в кухню, Л. объявила, что приготовила сюрприз. Она повернулась ко мне – я никогда не видела, чтобы она выглядела так вызывающе.
– Всегда есть что отпраздновать, не так ли? Начало книги, конец истории…
Л. наклонилась, чтобы поднять закрытый ящичек, который она положила на пол, а я не заметила. Осторожно открыв его, она вытащила оттуда двух живых омаров, доставленных непосредственно из Бретани, уточнила она, и купленных в рыбном отделе гипермаркета. Я следила за их движениями, растерянными и беспорядочными.
Я открыла купленную Л. бутылку вина, бордосское первой категории: Л. купила много бутылок, потому что отныне и речи быть не могло, чтобы открывать дверь подвала. Усевшись за кухонным столом, я нарезала какие-то овощи, а она собиралась варить ракообразных.
Сначала Л. приготовила пряный отвар, куда добавила несколько луковиц. Когда вода закипела, она взяла омаров и без малейшего колебания одного за другим опустила в кастрюлю. Тут я увидела выражение ее лица и улыбку удовлетворения, которая мелькнула на нем, когда она вооружилась шумовкой, чтобы головы несчастных оставались под водой. Мне показалось, я слышу, как хрустят их панцири.
Мы вдвоем поужинали, отметив праздник, придуманный Л.
Я позволила себе погрузиться в то подвешенное спокойное время, какое обычно предшествует драмам, которому я, будь я в нормальном состоянии, не стала бы доверять. Не знаю, можно ли объяснить алкоголем, что тревога схлынула, наступило умиротворение чувств, вновь обретенное доверие. Л. удалось усыпить во мне всякое беспокойство и заставить меня поверить в возможность моей победы.
Потому что да, в тот вечер я продолжала верить, что смогу победить страх, сомнение, тошноту – все, что долгие месяцы парализовало меня и мешало писать.
Мы до поздней ночи пили белое вино.
Кажется, я помню, что Л. в кондитерской купила десерт, что-то вроде клубничного торта с кремом, которого мы съели по несколько кусков. Обстановка была теплая и дружеская. Все выглядело нормальным.
Позже, когда мы пили травяной чай, Л. по собственному желанию рассказала, что однажды случилось с ее соседом. В предыдущие дни она пару раз обмолвилась об этом, но тут же замолкала.
Когда я, усталая, наконец легла, я успокоилась.
Думаю, что мне просто удалось убедить себя, что, возможно, в том состоянии ужаса, в каком пребывала Л., вбежав ко мне в кабинет, она не видела клеящегося листка. Или, скорее, видела, не видя.
На следующее утро, несмотря на сильную усталость, непривычную усталость, я села за стол, чтобы записать то, что я помнила из нашего вчерашнего разговора.
Я обнаружила этот файл в своем компьютере, последний из тех, что я смогла туда перенести.
Аудиофайл от 12 ноября
Л. вернулась к истории про соседа. Вернулась, хотя не задавала вопросов, словно она была должна мне эти подробности, словно это дополнение к информации мне полагалось.
Это произошло во втором доме, в том, где они жили после пожара.
Сосед был отцом маленького мальчика, с которым Л. иногда сидела после школы. Он был с ней мил, у него был ласковый взгляд. Приходя за сыном, он несколько минут разговаривал с Л., если ее отца не было дома. Л. смеялась вместе с ним.
Однажды он позвонил в дверь посреди дня, когда Л. была дома одна.
Не говоря ни слова, он притиснул ее к стене и прижался к ней сзади. Потом его рука скользнула к ней в брюки, под резинку трусов. Потом его пальцы – сначала один, потом все – вошли в нее и сделали ей больно.
Когда сосед вынул руку, она была в крови.
Л. никогда об этом не говорила.
Надо запомнить детали этого рассказа, его жестокость.
Закончив запись, я почувствовала себя опустошенной. Я ощущала усталость, какую испытывала прежде, когда была способна писать часами, не поднимая головы, а потом пошатывалась, и мышцы были словно парализованы. Хотя я находилась у себя в кабинете едва ли двадцать минут и ограничилась произнесением вслух всего нескольких деталей.
Небо было чистым, в саду я села на каменную скамейку. Мне был необходим свет. Мне было необходимо чувствовать солнце на своем лице, чтобы его тепло постепенно согревало кожу. Так я сидела довольно долго, в надежде, что солнце в конце концов прогонит внутреннюю дрожь, сотрясавшую меня.
Чуть позже мы вдвоем, как обычно, пообедали в кухне. Потом я почувствовала такую слабость, что пошла прилечь в спальне. Почитала и задремала.
На ужин Л. приготовила рыбный суп. Я его не люблю, но мне не хотелось вызывать ее неудовольствие, потому что я слышала, как она трудится в кухне, и знала, что она провела там немало времени.
За ужином Л. была говорлива и весела. Она рассказала мне про Зигги, свою воображаемую подружку. Мне кажется, она рассказывала что-то еще, что я забыла.
Не помню, в какой момент я отправилась к себе в спальню. И когда легла. Проснувшись среди ночи, я обнаружила, что мокрые простыни прилипли к моему телу. На мне были только штанишки, я ощущала биение собственного пульса под кожей, волосы взмокли и казались мне ледяными. Я вдруг склонилась над полом, и меня вырвало.
Я хотела подняться, чтобы прополоскать рот и вымыть лицо, но была неспособна удержаться на ногах. Я снова легла. Я вспомнила рыбный суп, и меня снова вырвало.
Л., без сомнения, меня слышала. Войдя в спальню, она приблизилась ко мне. Она помогла мне выбраться из кровати, довела до ванной комнаты и усадила на табурет. А сама пока закрыла слив и пустила воду в ванну. Мое тело сотрясали спазмы, я дрожала всеми членами. Когда ванна наполнилась, Л. помогла мне подняться. Я видела, как она острым глазом обвела мои плечи, грудь, ноги. Она подхватила меня под мышки, чтобы я вошла в воду, а потом поддержала сломанную ногу, чтобы она осталась на бортике. Она обернула шину полотенцем, чтобы защитить ее от воды. Убедившись, что я сижу, она сходила в кухню за свежей водой и протянула мне стакан и две таблетки. Она сказала, что я вся горю и что надо сбить температуру. Я приняла лекарство и осталась в воде, пока она меняла мне простыни, каждые две минуты заглядывая, чтобы убедиться, что все в порядке.
Я снова почувствовала, как меня одолевает сон. Тяжелый, непреодолимый. Мне кажется, я заснула в ванне. Когда я открыла глаза, вода остыла, а Л. смотрела на меня, сидя на табурете. Без единого слова она сходила за банной простыней. Она помогла мне вылезти из воды и добраться до кровати. Думаю, она же надела на меня пижаму. Я окоченела.
Ранним утром зазвонил мой мобильник. Я узнала звонок Франсуа, но не нашла телефон возле кровати. В спальню вошла Л. и взяла мобильник, лежавший на столе, вне моей зоны досягаемости. Я слышала, как она несколько раз повторила «алло, алло», а потом вышла в сад.
Позже она сказала, что говорила с Франсуа и предупредила его, что я больна. По всей вероятности, пищевое отравление. Он встревожился, но она успокоила его. Она обещала держать его в курсе, пока я сама не смогу это делать.
Начиная с этого момента я утратила всякое понятие о времени. Л. приносила чай или теплое молоко, иногда бульон. Когда я пила, она поддерживала мне голову. Приступы рвоты прекратились, но во рту остался металлический привкус. Между двумя визитами Л. я спала. Часами, долгим тяжелым сном, с которым я не могла бороться. Я погружалась в этот сон, вязкий, плотный, почти болезненный. Просыпаясь, я видела, что наступил день или ночь, иногда я потела, иногда коченела от холода. А Л. была рядом, почти каждый раз, неподвижная и внимательная. Я вставала, чтобы, держась за стены, сходить в туалет в другом конце коридора. Я не знала, сколько времени нахожусь в таком состоянии. Как-то вечером у меня не было сил встать. Л. сама взялась поменять мокрые простыни.
Я попросила Л. предупредить Луизу и Поля, чтобы они не волновались, что от меня нет вестей. Она сказала, что уже сделала это.
Время стало неразличимым.
Я и теперь не знаю, сколько это продлилось: два дня, четыре, шесть?
Как-то ночью я проснулась и поискала свой телефон. Я посмотрела вокруг: его не было.
В тот момент я поняла, что Л. держала его при себе, и у нее было достаточно времени, чтобы прослушать все файлы. Я скопировала их в компьютер, чтобы сохранить, но не стерла в телефоне.
Волна страха охватила меня.
Разумеется, Л. знает.
Разумеется, она поняла.
Но было слишком поздно. Слишком поздно для всего.
У меня уже не было сил рассказать ей про книгу, которую я хотела написать. У меня уже не было сил убедить ее или извиниться.
Как-то вечером в полусонном состоянии я услышала звонок у входной двери. Кому-то удалось пройти через ворота и оказаться возле дома. Звонок раздался несколько раз, я услышала шаги Л. по коридору, прямо перед моей дверью. Она несколько минут постояла, но не открыла.
Возможно, Франсуа поставил в известность какого-нибудь друга или соседа. Кто-то забеспокоился. Кто-то пришел посмотреть. Наверное, заглянул в окно. Мог заметить следы нашего присутствия.
Если только Л. не закрыла все ставни.
В тот же вечер мне не удалось выпить принесенный Л. бульон. Тошнота была такой сильной, что я не могла глотать. Она настаивала, и я расплакалась. Я умоляла ее, говорила, что не могу, она должна мне поверить, это не от нежелания. Л. смягчилась.
Ночью я почувствовала себя менее одеревенелой. Я встала, чтобы дойти до туалета, и заодно попила. Струйка воды текла из крана, я прильнула к нему на несколько минут.
Я проснулась очень рано и встала до прихода Л. Я немного лучше держалась на ногах. Потренировалась ходить возле кровати. Мелкими шажками. Теперь я безболезненно могла опираться на шину. Услышав приближение Л., я снова легла. Голова немного кружилась. Она вошла в спальню с подносом. Поставила его передо мной и села на кровать. Я выпила всего несколько глотков шоколада, сославшись на то, что он просится наружу. Я сказала, что у меня болит живот, и заметила недовольство в глазах Л. Я попросила ее оставить чашку возле меня и пообещала выпить, как только смогу.