Чуть позже я услышала, что Л. разговаривает по телефону. Воспользовавшись этим, я вылила шоколад в унитаз. Мне удалось бодрствовать часть утра.
Именно тогда я поняла, что Л. меня отравляла.
Весь день я отказывалась поглощать то, что она мне приносила. Я сделала вид, что очень слаба, чтобы вытянуться и проспать до вечера. Лежа с закрытыми глазами, я мысленно искала выход. Я вспомнила, что Франсуа хранил запасную связку ключей в кухонном ящике, и там я могла найти ключ от ворот. Но туда еще надо было добраться. Но как сбежать, чтобы она меня не заметила? Чтобы не догнала?
Вечером Л. пришла с новым подносом. Она приготовила суп-пюре из тыквы. Она приподняла меня, чтобы я оперлась спиной о подушки. Тоном, мягкость которого не скрывала угрозу, она попросила меня сделать усилие. Держа в руке глубокую тарелку, она попробовала накормить меня.
Ловким, уверенным движением она, как ребенку, подносила ложку к моему рту. Тут я заметила, что она снова пользуется правой рукой. Притворство закончилось.
Мы перестали быть двумя похожими существами со множеством совпадений, с похожими историями, перестали быть подругами, чьи поступки подчинялись одним порывам, совпадали. Нет. Мы были совершенно разными людьми, и одна была во власти другой.
Как если бы она читала мои мысли, Л. прошептала:
– Я сделала все, чтобы помочь тебе. А ты все испортила.
Я проглотила пару ложек супа и сказала, что больше не могу. И больше не открыла рот. Л. оглянулась вокруг, будто искала приспособление, чтобы разжать мне челюсти. Мысль засунуть мне в рот ложку врезалась ей в мозг, я была уверена. И еще ей очень хотелось дать мне пощечину. Она злобно выдохнула, взяла тарелку и вышла. Я подумала, что она сейчас вернется с десертом или травяным чаем, но в тот вечер я ее больше не видела.
Л. не станет долго терпеть мое сопротивление. Если я буду продолжать, она найдет другой способ лишить меня сил. При этой мысли меня захлестнуло чувство страха.
Я не могла ждать.
Мне необходимо было выбраться из дома.
Мне необходимо было добраться до ворот.
Оказавшись на улице, я остановлю первую попавшуюся машину.
Уже давно наступила ночь, когда пошел дождь. Сильный, яростный, он молотил по плитам двора. Из спальни я слышала порывы ветра и вдали – шум хлюпающих по лужам шин. Не знаю, снились мне эти машины или я их слышала. Я не знала, смогу ли преодолеть расстояние, отделявшее нас от деревни. Закрыв глаза, я представляла себе свой промокший силуэт с поднятыми руками посреди дороги в свете фар. Я представляла, как остановится машина, откроется дверца, и я буду свободна.
Я нечаянно заснула.
Когда я снова проснулась, все стихло. Я не представляла, который час, но думала, что Л. уже легла. Как все предыдущие ночи, она оставила открытой дверь своей спальни, чтобы слышать малейший шум.
Вероятность того, что мне удастся встать и дойти до кухни, не разбудив ее, была ничтожной. Я это знала. Шина стучала по полу, а костыли исчезли.
Вероятность того, что мне удастся достать ключи из ящика, выйти из дома и открыть ворота так, чтобы она не проснулась, была равна нулю. Но выбора не было.
Поверх футболки, которая была на мне, я натянула свитер. Под рукой не оказалось никакой другой одежды. Чемодан, в котором мы привезли мои вещи, исчез. Л. забрала все.
Я села на кровати и просидела так несколько минут, почти не дыша. Я не решалась даже сглотнуть слюну. А потом собралась с силами и встала.
Я дошла до кухни, открыла ящик, взяла ключи. Я слышала собственное дыхание, сбивчивое и болезненное.
Я вышла, почувствовав ледяной дождь на своих бедрах. Шина погружалась в асфальт с металлическим скрежетом. В считаные секунды мои волосы промокли и хлестали по лицу. Мне было трудно идти против ветра. Я попыталась бежать, но боль была слишком сильной.
Я добралась до ворот. И в тот же момент поняла, что машины Л. нет. Я оперлась о стену, чтобы отдышаться. Под порывом ветра шумно зашелестели листья ивы. Будто посыпалось битое стекло.
Не оборачиваясь в сторону дома, я отперла ворота, хромая, вышла на дорогу и направилась в сторону деревни.
Л. непременно сидела в машине где-то, заглушив двигатель, и поджидала меня. Я была уверена, что с минуты на минуту услышу, как тронется ее автомобиль, появится из тьмы и двинется на меня.
Так вот каков был ее план. Позволить мне сбежать полуголой, поймать меня в свет своих фар и сбить, как кеглю.
Я шла вдоль дороги, несмотря на усиливавшуюся с каждым шагом боль. Из-за дождя я ничего не видела, кроме горящего вдали окна, выделявшегося в темноте.
Я уже была в нескольких метрах от первых деревенских домов, когда упала в канаву, вырытую для канализации на обочине дороги. Я ничего не помню, кроме грязи и ощущения обвала. Я потеряла сознание.
Я сохранила смутное воспоминание о поездке в скорой помощи. Сегодня я представляю только спасательное одеяло[16], золотистое и сверкающее в свете мигалки. Ощущение носилок под моей спиной. Скорость пикапа.
Я очнулась в палате больницы в Шартре. Вскоре вошла медсестра. Она рассказала мне, что произошло. Она сказала, что «мой муж» уже едет или, скорее, летит, его кто-то предупредил.
Под утро меня обнаружил один из рабочих с муниципальной стройки. Врач сказал, что упала я, без сомнения, незадолго до того, как он нашел меня, иначе мне было не выжить. Я находилась в состоянии опасного переохлаждения.
Мне не задали ни одного вопроса, почему я оказалась на дороге в пижамных штанах и свитере за несколько часов до рассвета. Мне сказали, что у меня есть время поразмыслить об этом. Дали таблетки от боли и снотворное.
Шину на ноге заменили синтетическим сапогом. Выдали новые костыли. До приезда Франсуа я почти все время спала.
Наутро я обнаружила его у своей постели. Он осунулся, выглядел встревоженным. Он сжал меня в объятиях. Мне необходимо отдохнуть. Главное – что я здесь, живая и невредимая.
Позже я узнала, что в моих токсикологических анализах были обнаружены следы нескольких снотворных и крысиного яда.
Позже, когда было решено, что пришел момент спросить меня, что произошло, я поняла, что весь медицинский корпус и, без сомнения, Франсуа были убеждены, что я сама проглотила эту смесь. А потом испугалась и среди ночи отправилась за помощью.
Л. уехала еще до того, как я вышла из дома. Она оставила меня одну, с возможностью бежать, но также и с возможностью уснуть, чтобы никогда больше не проснуться.
Л. исчезла из моей жизни так же, как появилась в ней. Я прекрасно понимаю, что такая фраза создает ощущение дежавю. Она позволяет подумать, что история закончилась, что теперь это всего лишь воспоминание. Что в процессе рассказа она приобрела форму смысла – если не решения. Факт в том, что Л. исчезла, не оставив следов.
Мне понадобилось много недель, чтобы согласиться вернуться в Курсей. Я ждала, когда мне станет лучше, когда я снова буду нормально ходить. Буду способна победить чувство страха, охватывающее меня при одной мысли шагнуть за ворота.
Когда Франсуа впервые вернулся туда, я еще была в больнице Шартра, он обнаружил дом в прекрасном состоянии. В посудомойке чистая посуда, везде порядок. Все было безупречно. Сложено, убрано, поставлено на место. Л. успела отключить воду, вынести мусор, убавить отопление. Она организовала свой отъезд и позаботилась оставить после себя чистоту. В комнате, где она спала, один голый матрас. Простыни были выстираны, высушены и сложены в шкаф, так же как и полотенца. Сантехника блестела.
Зато следы нашего пребывания можно было обнаружить в моей спальне: незаправленная кровать, пустые грязные чашки, брошенная на пол футболка.
Франсуа так и не нашел ни моего чемодана, ни телефона и вообще ничего из привезенных мной вещей.
Когда я попросила Франсуа точно пересказать мне, что ему ответила Л. в тот вечер, когда она вместо меня взяла телефон, я заметила, что он усомнился в моей памяти. Я услышала этот снисходительный тон, которым он мне объяснил, что никогда не разговаривал с Л. по телефону, ни в тот вечер, ни позже. Таким полным предосторожностей тоном обычно разговаривают с сумасшедшими, чтобы привести их в чувство.
Франсуа рассказал мне, что действительно пытался связаться со мной, но я не снимала трубку и не подавала признаков жизни. Позже он попал непосредственно на мой автоответчик, мобильник был отключен. Он забеспокоился. Не было и дня, чтобы мы с ним не разговаривали. Наконец, вечером он позвонил своему другу Шарлю, жившему на другом конце деревни, чтобы тот сходил посмотреть. Когда Шарль перелез через забор, в саду не оказалось машины, в доме было темно, и все ставни были закрыты. Из этого Франсуа сделал вывод, что мы вернулись в Париж (разумеется, Л. и хотела, чтобы он именно так подумал). Чуть позже его пронзила мысль, что у меня может быть любовник. А потом, в то утро, когда меня нашли, ему позвонил секретарь мэра, и он сел на первый же самолет.
Через несколько дней после этого разговора Франсуа попросил еще раз рассказать ему, как я познакомилась с Л.
Я снова рассказала про ту вечеринку у подруги Натали после Книжного салона и про женщину, которая подошла ко мне.
Франсуа казалось странным, что он никогда не встречал ее. Все то время, что я общалась с Л. в Париже, когда она жила у меня, как могло случиться, что они ни разу не столкнулись?
Действительно, так уж сложилось, что и раньше по самым разным причинам я приходила к нему гораздо чаще, чем он ко мне. А уж в тот период, когда у меня жила Л., я сделала все возможное, чтобы он ни разу не пришел ко мне.
Он снова попросил объяснить, почему я вдруг решила поехать с ней в Курсей, почему не предложила этого кому-то другому, более близкой, более надежной подруге. Какой марки была ее машина, по какой причине она оказалась на месте моего падения, как смогла освободиться, вот так, вдруг? Почему мы жили с закрытыми ставнями? Почему она отключила мой мобильник?