Шмидт картинно развёл руками, изображая вселенскую скорбь. — Мне очень жаль, глубокоуважаемый, но госпожа Анна Вульф не может вас принять. Она, право слово, не хотела Вас обидеть, но есть дела, требующие её неотложного внимания, и она никак не может ими пренебречь. Занята, понимаете ли, по самое не балуйся.
— Я готов ждать сколько потребуется, — отчеканил я, усевшись поудобнее и скрестив руки на груди. Взгляд мой, должно быть, не предвещал ничего хорошего. — Но если только она не при смерти, я не покину это место, пока она не согласится встретиться со мной. И это моё последнее слово, так и передайте.
Лицо Шмидта сказало всё, что мне хотелось бы знать: ему явно поручили тянуть резину, отфутболить меня, чтобы его хозяйке не пришлось со мной разбираться. Экая цаца! Однако я сам не раз оказывался на другой стороне подобных договорённостей, используя «привратника», чтобы избежать нежелательных встреч, и знал, как такую хрень обойти. Опыт, знаете ли, не пропьёшь.
— Послушайте, глубокоуважаемый, мы очень…
— Заняты? — перебил я его, не дав закончить. — Пожалуйста, не надо мне тут лапшу на уши вешать, Теодор. Я прекрасно знаю, что она не хочет со мной встречаться и пытается при этом сохранить лицо. Но нибо ты сейчас же идёшь наверх и говоришь ей, что я в курсе всей вашей комедии, либо тебе паридётся иметь дело со мной и моими ребятами, торчащими у тебя в приёмной. Выбирай, друг ситный.
Теодор тяжело вздохнул и поднялся из-за стола. Он неторопливо прошёлся к двери, ведущей в приёмную, и приоткрыл её, чтобы убедиться, что никто не подслушивает. Удостоверившись, закрыл дверь и повернул ключ в замке. Конспиратор хренов!
— Слушай, Алексей, я тебе многим обязан, так что буду с тобой откровенен в этом вопросе. Ты спас жизнь Анне, и из-за этого она сейчас под огромным давлением. Прям как под прессом.
Я нахмурился. Ни хрена себе заявочки!
— Интересно девки пляшут. Что ты имеешь в виду? Какое, к чёрту, давление?
— Она обязана тебе жизнью. А жизнь — это тебе не хухры-мухры, не раз плюнуть. Она тебе должна по-крупному, и, честно говоря, не горит желанием долг возвращать. Вот такая, блин, петрушка.
— Да мне не нужна никакая отплата, — возразил я, чувствуя, как внутри закипает праведный гнев. — В смысле, что не спасал её жизнь из-за какого-то там желания сорвать куш, а сделал это потому, что считал такой поступок правильным, чёрт возьми! Чисто по-человечески.
— Если бы всё было так просто, — протянул Шмидт, и в его голосе проскользнула какая-то вселенская усталость. — Но к величайшему сожалению, наши культурные ценности, мягко говоря, не совпадают с вашими. Сам акт спасения жизни, непрошенный и без требования награды, рассматривается у нас как высший подвиг, чуть ли не святое деяние. Наша Госпожа не просто обязана Вам какой-то мелкой услугой или компенсацией, нет. Она, по сути, должна служить Вам до тех пор, пока её долг не погасится полностью. И она не желает Вас видеть, потому что по нашим культурным обычаям ей запрещено отказывать в прямой просьбе тому, кому она обязана жизнью. Вот такие пироги с котятами.
— И поэтому она держится от меня подальше, чтобы избежать этой самой прямой просьбы, — задумчиво протянул я.
Это уже интересное развитие событий, но оно, чёрт возьми, объясняло, почему Анна никогда не удосужилась приехать и встретиться со мной лично, несмотря на мои дипломатические депеши, в которых я настойчиво предлагал дружбу.
Мысль о том, что ей придётся угождать мне в течение неопределённого периода времени просто из-за моей доброты несколько… тревожила. Хотя в краткосрочной перспективе я, безусловно, мог бы извлечь выгоду из сложившейся ситуации, но в долгосрочной перспективе это вызовет ненависть.
Думаю, она, скорее всего, разработала этот культурный обычай для своих людей. Быть обязанной какому-то другому Избраннику могло в конечном итоге поставить её в противоречие с интересами её собственного народа. Некрасиво получается однако.
— Скажи, есть ли какой-нибудь способ аннулировать это или хотя бы освободить её от этого бремени? — спросил я, чувствуя себя каким-то рабовладельцем, ей-богу.
Теодор Шмидт покачал головой, и на его лице отразилась вся тяжесть вековых традиций.
— Боюсь, это глубоко укоренившийся принцип в нашей культуре. Спасти жизнь — значит дать жизнь. Это один из самых священных законов, которых мы придерживаемся. Тут уж, как говорится, против лома нет приёма.
Я тяжело вздохнул, но тут же увидел возможность устроить встречу с Анной. Эта ситуация, какой бы дикой она ни казалась, давала мне определённые рычаги. — Тогда передай своей Избраннице, что её долг хотя бы поговорить со мной с глазу на глаз, иначе я начну рассказывать всей деревне, как она отказывается встретиться со своим спасителем. Посмотрим, как ей это понравится.
Госпожа Анна Вульф сидела, картинно сложив руки на груди, а на лице её застыло выражение, скажем так, не самое дружелюбное.
Мои угрозы, мол, если не встретитесь, расскажу всем, какая Вы нехорошая, сработали, конечно.
Но, блин, какой ценой⁈ Теперь, рассевшись на скамейке в её роскошном просторном саду среди водяных лилий и фигурно подстриженных кустов в виде птичек, я уже начал волноваться, а не перегнул ли палку, так нагло продавливая свою волю?
Обстановка, конечно, располагала к релаксу: тишина, запахи цветов, лёгкий ветерок шевелил листву, но внутри у меня всё сжималось. Надо срочно как-то сглаживать углы.
— Госпожа Анна, — начал я как можно мягче, — понимаю, что Вы, возможно, не в восторге от моего э-э-э… дешёвого трюка с организацией встречи. Но уверяю Вас, я здесь не для того, чтобы чего-то от Вас требовать. Я тут, так сказать, с миром и коммерческим предложением.
— Вот как? — переспросила она. Голос ледяной, как айсберг в океане, и такой же далёкий. Я вдруг понял, что злости-то в нём почти и нет. Скорее такая, знаете, выверенная отстранённость, полный контроль над ситуацией. Поза у неё, конечно, враждебная, чисто пантера перед прыжком, но что, если это просто игра? Попытка с самого начала поставить меня в невыгодное положение, типа «знай своё место, холоп»?
— Именно так. Ваш слуга, этот… Теодор, — я сделал вид, что с трудом вспоминаю имя, — во всех красках расписал политические последствия моего, так сказать, спасения Вашей драгоценной жизни. Любопытный у здесь обычай, ничего не скажешь. А какие, простите, профиты от его введения? Чисто для общего развития интересуюсь, ну и чтобы понимать местную специфику.
Анна Вульф издала долгий усталый вздох, откинулась на спинку скамьи и уставилась на стеклянный потолок атриума над нами. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь него, играли на её лице, но теплее оно от этого не казалось.
— Давным-давно, — начала она, и голос её звучал так, будто она пересказывала какую-то древнюю заезженную историю, — народ моего края, то есть буквально мои люди, мягко говоря, не особо уважали друг друга. Жизнь стоила копейки, а драки и поножовщина являлись обычным делом, как у нас в девяностые за место на рынке. Мужики, понятное дело, обожали устраивать дуэли из-за всякой чепухи, прикрываясь громкими словами о чести. Обычно, конечно, делили какую-нибудь мелочь, типа кто последний кусок хлеба съел, но обставляли всё как рыцарский поединок. Вот я и начала потихоньку продвигать в массы идеи о повышении, так сказать, Ценности Жизни. Ну а потом наткнулась на вот этот вариант с долгом жизни.
— Полагаю, всё оказалось не так радужно, как Вы себе представляли? — хмыкнул я, прикидывая, куда она клонит. Прямо как у нас с некоторыми «инновационными» законами: на бумаге всё красиво, а на деле пшик.
— Именно, Алексей Сергеевич, — кивнула она, впервые назвав меня по имени, что уже говорило о небольшом прогрессе. — Идея-то благая! Если кто-то спасает жизнь другому, тот, спасённый, должен отплатить той же монетой. По моей задумке, это должно было стимулировать людей не проходить мимо чужой беды, проявлять, так сказать, героизм в опасных ситуациях. Ну и как бонус, общий уровень Радости населения должен был подрасти. И надо сказать, для простого люда метод сработал неплохо. Но… у моих людей есть ещё одна интересная черта, они жуткие индивидуалисты. Каждый сам за себя, а общество так, на втором плане. С одной стороны, это хорошо для расширения границ: народ прёт во все стороны, как тараканы, и я могу спокойно организовывать всякие там лесопилки и шахты за пределами своих официальных Земель.
— Быть по уши в долгах за спасённую жизнь как-то не очень вяжется с независимостью, — заметил я, с трудом удерживая серьёзное выражение лица. Ну реальный такой оксюморон, что хоть в учебник по логике вставляй. Два взаимоисключающих параграфа в одном флаконе.
— Вот именно! — Анна Вульф чуть не подпрыгнула. — В итоге люди просто отказывались просить о помощи, даже когда позарез в ней нуждались. Они шли на какие-то совершенно немыслимые ухищрения, лишь бы, не дай боги, не оказаться кому-то обязанным жизнью. А отменить уже принятые культурные ценности, знаете ли, стоит вдвое дороже, чем их ввести. Так что я как раз копила Очки Культуры, чтобы избавиться от этой напасти, когда ты, собственно, и спас мою жизнь, — закончила она, картинно покачав головой. Типа вот такая ирония судьбы, чтоб её!
— Таким образом, Вы оказались в весьма щекотливой ситуации, — подвёл я итог, мысленно аплодируя её «гениальной» политике. — Отменить эту культурную ценность Вы пока не можете, так что Ваши люди соответственно ожидают, что Вы сами будете следовать принципам, которые так рьяно проповедовали. Прямо как наши чиновники, которые сначала принимают закон, а потом сами же его обходят.
Я на мгновение задумался, нахмурив брови.
— А что случится, если Вы пойдёте против собственных культурных ценностей? Ну, типа забьёте на этот долг жизни? Народ не поймёт?
— Почти моментальное восстание, — без обиняков заявила Анна. — Довольство рухнет ниже плинтуса, а это, поверьте, главный показатель, за которым нужно следить. Люди могут смириться с отсутствием Радости, её легко поднять. Хорошая еда, тёплая постель, какое-нибудь шоу, и вот они уже снова хихикают. Но Довольство — это то, как они оценивают руководство. Если этот показатель падает, можно считать, что дни твои сочтены, и скоро тебя свергнет какая-нибудь очередная армия повстанцев. Прямо как в учебнике по управлению рисками: не создавай себе проблем на ровном месте.