Первые волнения начались в армии. Ветераны, только что заставившие капитулировать Англию, обнаружили, что они не получили от победы ничего, кроме не принимаемых к оплате сертификатов. (Во время войны Континентальный конгресс расплачивался с солдатами сертификатами. Армии обещали обменять сертификаты на деньги сразу после окончания войны, но, увы, казна конгресса не наполнилась и после победы.) Солдатские агитаторы в армии сумели доказать несправедливость того, что ветераны, проливавшие кровь, возвращаются домой ни с чем, в то время как встречавшие их патриотическими криками толстосумы сумели весьма преумножить свои состояния. Армия была готова отстаивать свои интересы даже силой оружия.
Гамильтон очень рано уловил новый, тревожный для него импульс революции. С начала 1783 г. он, ссылаясь на то, что ему хорошо известен дух армии, доказывал чересчур радужно настроенным членам Континентального конгресса, что среди, солдат «тайно договорено» не разоружаться до тех пор, пока не будут удовлетворены их требования. 13 февраля 1783 г. в письме к Вашингтону, который, кстати сказать, не держал зла против бывшего помощника, Гамильтон убеждал его «взять руководство армией в свои руки», используя авторитет в солдатской массе. На следующий день он направил тревожное письмо губернатору Нью-Йорка Клинтону, в котором высказывал опасение, что «окончание войны может стать прелюдией гражданских беспорядков»[62].
В начале июня 1783 г. конгресс в Филадельфии, не удовлетворив требований армии, принял указ о ее роспуске. А уже 15 июня 300 солдат континентальной армии, расквартированные в Пенсильвании, держали под прицелами здание конгресса, ультимативно требуя в течение 20 минут выплатить жалованье за несколько месяцев. Как только стало известно об ультиматуме, депутаты конгресса в полном составе ретировались из зала заседаний через заднюю дверь. Собравшись в другом месте, они создали комиссию из трех человек для урегулирования конфликта. Гамильтон, включенный в нее, сумел показать себя. В то время как другие члены комиссии подумывали о переговорах с солдатами, отставной подполковник решительно потребовал разогнать их силой. С этой целью он предложил обратиться за помощью к правительству штата Пенсильвания. Гамильтон лично участвовал в переговорах с президентом высшего исполнительного совета штата Дж. Дикинсоном и местной легислатурой.
Правительство Пенсильвании посоветовало вышестоящему государственному органу урегулировать отношения с солдатами путем переговоров. Континентальный конгресс, дабы избежать «оскорбления чести» центрального органа страны, обратился к средству, которое часто спасало от натиска англичан во время войны, т. е. бежал в другой город (Принстон, Нью-Джерси).
Гамильтон был взбешен как действиями солдат, так и поведением членов пенсильванского правительства. Из этих событий депутат от Нью-Йорка сумел извлечь новые аргументы для своей федералистской доктрины. В июле 1783 г. в принстонских резолюциях конгресса Гамильтон впервые указывал, что «Статьи конфедерации» не содержат средств для обеспечения не только «внешней», но и «внутренней» безопасности[63]. С этого момента мотив защиты «социального порядка» от демократических движений выдвигается на первое место в агитации Гамильтона.
После июньских событий 1783 г. в Филадельфии Гамильтон счел своим долгом объясниться также с главой исполнительной власти Пенсильвании Дж. Дикинсоном. Последнего меньше всего можно было заподозрить в демократизме. Этот представитель местных верхов, собственник с аристократическими замашками, приобрел популярность благодаря своим «Письмам пенсильванского фермера». Но в историю он вошел иначе. Будучи противником разрыва государственных связей между Северной Америкой и Англией, Дикинсон в 1776 г. оказался единственным членом Континентального конгресса, проголосовавшим против принятия Декларации независимости. В социальных вопросах он занимал крайне правую позицию. И если в июне 1783 г. он отказался выделить милицию штата в помощь центральному правительству, то поступал так не из-за сочувствия восставшим солдатам, а потому, что был ревностным защитником прав штатов. Гамильтон как раз и собирался втолковать Дикинсону, что его упрямая приверженность правам штатов губительна для отстаиваемых им же социальных и политических принципов.
Письмо Гамильтона Дикинсону интересно во многих отношениях. В нем впервые обнаруживается его отход от ряда важных идеологических постулатов, изложенных в памфлетах 1774–1775 гг. В канун войны за независимость, критикуя деспотическое правление английского парламента. Гамильтон говорил о высшей ценности для общества прав личности. В письме к Дикинсону он уже доказывал, что в демократических обществах, к каковым относятся и США, постоянно существует опасность утраты почтения к государству со стороны индивидуумов, а потому в таких обществах «в особой защите нуждаются правители»[64]. Так Гамильтон поменял местами в реестре общественных ценностей права подданных и права правителей.
Требования Гамильтона о расправе с солдатским выступлением в Пенсильвании явно не согласовывались с провозглашенным Декларацией независимости правом народа на восстание. Гамильтон легко ликвидировал это несоответствие. Право на восстание, изощрялся он в письме к Дикинсону, распространяется только на «народ в целом». Всякое же выступление части народа искажает-де это право, является противозаконным бунтом[65]. Интерпретировав таким образом положение Декларации независимости, Гамильтон изобретал для буржуазно-плантаторской власти теоретическую зацепку, при помощи которой можно было оправдать расправу с любым выступлением масс. Действительно, как бы ни было велико число его участников, всегда можно было доказать, что оно все же меньше «народа в целом».
Летом 1783 г. срок полномочий Континентального конгресса созыва 1782 г. истек. Истекли и полномочия Гамильтона. В Нью-Йорке его ожидали новые социальные бури. Здесь местные патриоты-радикалы, заняв прочные позиции в легислатуре, готовили целый ряд мер против лоялистов — жителей штата, сотрудничавших с англичанами во время войны за независимость. Лоялистами были почти исключительно люди с тугой мошной. Ее-то и собирались основательно потрясти неимущие патриоты.
Как только в декабре 1783 г. последние английские солдаты оставили Нью-Йорк, местные патриоты потребовали конфисковать собственность лоялистов, а их самих лишить политических прав или даже изгнать за пределы штата. Своего пика антилоялистская кампания в штате достигла во время выборов в местную легислатуру зимой 1783/84 г.
Гамильтон моментально разгадал новые цели патриотического движения. Патриотическая кампания, писал Гамильтон своему бывшему опекуну Ливингстону, преследует цели «уравнительского толка». В конце концов, пророчил он, дело может кончиться «крахом собственности», если люди, обосновавшиеся в легислатуре, останутся у власти[66].
После окончания войны, с усилением социальных мотивов в движении народных масс, Гамильтон по-новому подошел к вопросу о разделении его сограждан на «друзей» и «врагов». Классовый инстинкт подсказывал ему, что союзники патриотов-собственников периода войны за независимость превращались теперь в их врагов. Зато союзниками патриотов его круга теперь становились бывшие заклятые враги — лоялисты. Их сближала забота об интересах собственности, порядка, удержания власти в руках своего класса. Едва, открыв по прибытии в Нью-Йорк адвокатскую контору на знаменитом ныне Уоллстрите, Гамильтон широко распахнул ее двери для преследуемых лоялистов.
Защиту лоялистов Гамильтон любил начинать со ссылок на мирный договор с Англией. В нем не только запрещалось дальнейшее преследование лоялистов, но и предполагалось восстановление в правах собственности и гражданства американцев, лишенных их во время войны (если только они не сражались с оружием в руках против армии США). Далее Гамильтон обвинял нью-йоркскую легислатуру «в посягательстве на принципы демократии». Законодатели штата, твердил он, лишали лоялистов прав собственности без суда и следствия. На головы обывателей градом сыпались зловещие пророчества Гамильтона: скоро нью-йоркская легислатура отменит суды присяжных, лишит избирательных прав всех достойных граждан, узурпирует всю власть в штате и выродится в олигархию.
Гамильтон остро реагировал на народные волнения не только в Нью-Йорке, но и в других штатах. Он не ломал голову над выяснением причин восстания Даниэля Шейса в Массачусетсе. «Если бы Шейс не был безнадежным должником, — отмечал Гамильтон, — весьма сомнительно, чтобы Массачусетс погряз в гражданской войне». Во всех уголках страны Гамильтону мерещились призраки новых Шейсов, а опыт правительства Массачусетса, едва справившегося с фермерским восстанием, еще больше укреплял его тягу к сильному центральному правительству. Народ, повторял Гамильтон, следует укрощать.
К 1787 г. «Статьи конфедерации» в глазах имущих классов Америки были явным анахронизмом. В мае 1787 г. в Филадельфию съехались 55 делегатов из разных штатов страны с целью их пересмотра и принятия нового высшего закона североамериканской республики. Именно их в первую очередь и величают «отцами-основателями» США. Стали они таковыми отнюдь не по воле штатов. Местные легислатуры, делегируя своих представителей на этот форум, поручили им только одно: разработать некоторые дополнения к «Статьям конфедерации». Но уже 29 мая делегация крупнейшего штата Виргиния вынесла на обсуждение конвента проект, ниспровергавший «Статьи конфедерации».
В виргинском проекте федеральной конституции США, зачитанном Э. Рандольфом, центральное правительство наделялось такой полнотой власти, на какую в Северной Америке до войны за независимость претендовал английский парламент. Тогда патриоты отождествляли подобные прерогативы центральной власти с деспотизмом, сейчас делегаты конвента восхваляли их. Когда Рандольф огласил последний пункт проекта, в котором говорилось, что федеральному законодательному собранию вверяется право отменять все законы, принятые на местах, если они, по мнению центральной власти, противоречат конституции США, с места раздался иронический вопрос: «Не собираетесь ли Вы, сэр, упразднить правительства штатов?»