[83].
Почему же члены конгресса предпочли Джефферсона Дж. Адамсу, который в тот момент, безусловно, имел гораздо бóльшие заслуги перед патриотическим движением? Может быть, их пленила внешность виргинца: осанистый, высокий, с гордо поднятой головой, обрамленной красивыми вьющимися волосами, он явно выигрывал в сравнении с маленьким, толстым и лысоватым Адамсом. Но внешность другого члена комитета по подготовке декларации, Бенджамина Франклина — само воплощение благородства, мудрости, учености! — вызывала не меньшие симпатии. К тому же Франклин был европейской знаменитостью, что придало бы декларации, в случае составления ее пенсильванцем, особый авторитет в мире (о Джефферсоне в Старом Свете в то время не знал никто). Но Франклин был более чем вдвое старше Джефферсона: молодой, энергичный виргинец как бы воплощал юность революции и американской нации, даже его демократические отклонения не противоречили, а соответствовали юному, бурлящему духу революции! Да, декларацию мог писать только он: это был его, а не Адамса и не Франклина звездный час!
Декларация независимости свидетельствовала о широкой начитанности, смелой мысли и блестящих способностях 33-летнего виргинца. На языке высокой и вместе с тем доступной простому люду прозы Джефферсон лаконично изложил революционное кредо Просвещения: «Мы считаем самоочевидными следующие истины: все люди сотворены равными и все они наделены создателем определенными неотчуждаемыми правами, к которым принадлежат жизнь, свобода и стремление к счастью. Для обеспечения этих прав люди учредили правительства, берущие на себя справедливую власть с согласия управляемых. Всякий раз, когда какая-либо форма правления ведет к нарушению этих принципов, народ имеет право изменить или уничтожить ее и учредить новое правительство, основанное на таких началах, какие, по мнению народа, более всего способствуют его безопасности и счастью»[84].
Естественноправовая доктрина декларации имеет важное отличие от классической локковской трактовки: в триаде естественных и неотчуждаемых прав человека обладание частной собственностью уступило место стремлению к счастью. Нет смысла вкладывать в джефферсоновскую интерпретацию антибуржуазное содержание, как делают некоторые историки; при соотнесении с общим мировоззрением виргинца она раскрывает гуманистический, умеренно эгалитарный характер — не более. Но нельзя и недооценивать новации Джефферсона: она придает подлинное величие декларации и служит своего рода ключом к объяснению позиции ее автора, выступившего с самого начала революции лидером ее левого крыла.
Уже в своем первом обращении к патриотам — «Общем обзоре прав Британской Америки», Джефферсон выносил на их рассмотрение новую тему — демократические преобразования в Северной Америке. Он принимает сторону неимущих и малоимущих в центральном для исторических судеб провинций вопросе — аграрном.
В Американской революции Джефферсон увидел возможность воплощения своей мечты в жизнь и уже в канун ее предложил законченную программу радикальных аграрных преобразований.
Впрочем, в сознании самого Джефферсона эти преобразования не были такими уж радикальными: они, по его убеждению, были уготованы Америке самой природой, наделившей ее огромными свободными пространствами плодородных земель. Для того чтобы поделить свободную землю между неимущими и утвердить демократическую фермерскую республику, не нужно было производить массовых экспроприаций и переделов земельной собственности. Для этого нужно было только, полагал Джефферсон, лишить английскую корону мифического, навеянного дикими нравами феодальной старины верховного права на свободные земли и предоставить каждому американцу возможность занимать и обрабатывать их.
Аграрная мечта Джефферсона приобретает более конкретные черты с началом революции. В июне 1776 г. он предлагает виргинской ассамблее проект конституции штата, согласно которому все незанятые земли становятся общественным достоянием и используются исключительно для бесплатного наделения каждого неимущего участком в 50 акров. Не удовлетворяясь лишь идеей введения минимума земельного владения, Джефферсон выдвигает и предложения об ограничении собственности латифундистов. Согласно одному из них, незанятые территории в дальнейшем вообще не могли пускаться в продажу и служить обогащению земельных спекулянтов и плантаторов. Кроме того, он предлагал ликвидировать наличествующее в ряде провинций Северной Америки в колониальный период феодальное право майората [85] и ввести прогрессивное налогообложение земельной собственности. Выступая за устранение контрастов во владении земельной собственностью, Джефферсон никогда не определял, каким должен быть ее максимум. Не был он и сторонником радикального уравнительства: «Я сознаю, что равное распределение собственности неосуществимо»[86].
Предложения Джефферсона серьезно ущемляли интересы рабовладельцев: блокировали им доступ к свободным западным землям, о котором плантаторы грезили во сне и наяву, в котором видели смысл Американской революции и без которого их предпринимательская деятельность была обречена на прозябание. Здесь уместно вернуться к вопросу, поставленному в начале главы: что оформило эгалитарное мышление Джефферсона, что побудило его пренебречь интересами своего класса и создать программу будущего фермерской Америки? Конечно же, не семья, не воспитание и не плантаторская община. В его мировоззрении отразились и воплотились противоречивая американская реальность и та удивительная историческая эпоха, в которую он жил, — эпоха, заслужившая название Века Просвещения, Века Разума и Века Революций.
Американская реальность XVIII в. — это сочетание резких контрастов. На узкой полоске освоенных приатлантических районов укоренялось социальное расслоение, разделение на богатых лэндлордов, плантаторов-рабовладельцев и неимущих черных рабов и законтрактованных слуг. А рядом, буквально в сотне, а то и в нескольких десятках миль от процветающих плантаций властвовали законы знаменитой американской границы, где каждый белый поселенец был сам себе хозяин, где царили грубые, но демократические нравы и обычаи.
Восточные приатлантические графства с откровенной враждой взирали на западные, ущемляли их интересы, лишали представительства в провинциальных ассамблеях, но ликвидировать их были не в силах. Более того, происходил постоянный отток белых американцев из «аристократических» восточных районов в западные, переселенцы чаще всего присваивали незанятые земли незаконно, отказывались платить ренту, налоги и т. д., а у восточных властей не было реальных возможностей подчинить Запад своим законам. В силу этого Северная Америка сохраняла в глазах иммигрантов-европейцев, да и коренных американцев, образ земли обетованной, где каждый, даже последний бедняк, мог утвердить свое достоинство и добиться процветания. То была знаменитая «американская мечта», завораживавшая многие передовые умы в Европе и Америке, грезившие, а подчас и всерьез верившие в возможность установления в Новом Свете, выражаясь языком просветителей, «царства разума», избавленного от социальных контрастов и политического неравенства. К таким умам принадлежал и Томас Джефферсон.
Но как он стал им? Тут сыграла свою роль и эпоха, в которую жил Джефферсон. Он и его ровесники в образованных американских семьях воспитывались в то время, когда интерес к Локку и Монтескье, Вольтеру и Мабли достиг наивысшей точки. Конечно, культу европейских вольнодумцев в Северной Америке способствовало то обстоятельство, что их идеи отвечали потребностям буржуазного развития провинций. Но даже те из американцев, кто не принимал просветителей, не осмеливались изъять их из своих библиотек и тем более из учебных программ колледжей. Книжные каталоги любого из лидеров Американской революции начинаются с имен европейских просветителей и на девять десятых состоят из них.
Объяснение становления Джефферсона-демократа будет неполным, если не принять во внимание, как сказали бы сегодня, социологическую характеристику плантаторов — рабовладельцев эпохи Американской революции. Эта характеристика поможет понять, почему появление просветителя-вольнодумца было возможно не только в северо-восточных «чистых» буржуазных провинциях, но и на рабовладельческом Юге.
Социально-экономический, политический и психологический облик плантаторского класса эпохи Американской революции противоречив. Хозяйства плантаторов были подчинены законам частнокапиталистического накопления, являлись неотъемлемой частью капиталистической системы, что обусловило приверженность плантаторов буржуазным экономическим категориям, в первую очередь правилу свободного владения и распоряжения собственностью. Кроме того, большинство плантаторов до того, как стать рабовладельцами, являлись по своему мировоззрению типичными буржуазными дельцами, для которых использование рабского труда оказалось единственной возможностью обеспечения своих хозяйств необходимой рабочей силой.
Эксплуатация рабского труда постепенно деформировала буржуазное сознание плантаторов, многие из них обрастали привычками и замашками крепостников. Не случайно американские демократы в период революции единодушно доказывали, что сохранение рабовладения в будущем приведет постепенно к отмене завоеваний войны за независимость и рассматривали его ликвидацию в качестве основной гарантии торжества буржуазно-демократических свобод. В то же время анализ мировоззрения плантаторов в революционный период позволяет обнаружить, что под воздействием общего мощного подъема свободолюбивых настроений в Северной Америке и острой критики колониального гнета, приведшей к принятию патриотическим лагерем в целом идеи естественного равенства людей, они должны были хотя бы внешне капитулировать перед принципами Просвещения.
Джефферсон, развивая демократические идеалы, шел вместе с тем и на всевозможные компромиссы с плантаторами, что обусловило противоречивость е