Начало политической деятельности Мэдисона казалось многообещающим. Он был избран членом первого исполнительного совета штата, переизбран туда затем во второй раз. Но эта достаточно высокая, но все же не высшая политическая должность в штате могла стать на долгие годы потолком в карьере Мэдисона. После того как в Вильямсбург вернулись по истечении депутатских полномочий в Континентальном конгрессе Р. Г. Ли и Т. Джефферсон, они вместе с П. Генри и Дж. Мэйсоном стали поочередно сменять друг друга на губернаторском посту и в роли лидеров законодательного собрания. Пробиться в этот мощный политический квартет у Мэдисона не было никаких шансов, и он должен был расценить как благословение судьбы избрание его в 1779 г. представителем Виргинии в Континентальном конгрессе.
Мэдисон прибыл в Филадельфию, где заседал Континентальный конгресс, с твердым намерением защищать интересы родного штата. На протяжении первых лет пребывания его в конгрессе представления Мэдисона о географических границах родины определялись часто повторяемой молодым депутатом формулой: «Моя страна — Виргиния».
Члены конгресса, составившие представление о виргинских плантаторах по внешности аристократически величавых Вашингтона и Джефферсона, немало подивились при виде нового делегата южан. Невысокого роста, худой, припадающий на одну ногу, без единой кровинки в лице, изможденном недугом, — таким явился перед ними Мэдисон. Для тех, кто пытался поддерживать с ним связь вне стен конгресса, виргинец оказался «самым необщительным существом в мире». В самом конгрессе его могли наблюдать с большими перерывами (он часто и надолго уезжал домой из-за болезни). Не сразу, а шаг за шагом, словно по тонко размеченному плану, раскрывался Мэдисон как незаурядный политик.
Когда Мэдисон прибыл в Континентальный конгресс, между штатами велась изнурительная тяжба из-за условий вступления их в общеамериканский союз. В 1777 г. в проекте «Статей конфедерации», предложенном на рассмотрение штатам, был тщательно оговорен суверенитет их правительств во всех важных сферах социально-экономической и политической деятельности. Такая схема союза удовлетворяла патриотов, и только одно, но очень важное положение проекта о закреплении за властями штатов права распоряжаться своими землями, как они были определены колониальными актами, вызвало серьезнейшие споры между ними.
Свое мнение по этому вопросу выразили так называемые безземельные штаты, границы которых, согласно колониальным статусам, были четко определены и которые благодаря указанному положению «Статей конфедерации» лишались доступа к огромному массиву «свободных» земель запада. Особую строптивость проявили законодатели Мэрилэнда, отказавшиеся ратифицировать «Статьи конфедерации» до тех пор, пока право собственности на незанятые земли запада не будет передано Континентальному конгрессу. Мэрилэнду и другим «безземельным» штатам противостояли «земельные» штаты во главе с Виргинией и Нью-Йорком, территории которых в колониальную пору не были зафиксированы и которые притязали теперь на западные земли вплоть до Тихоокеанского побережья.
Требования «безземельных» штатов, воплотившись в законе, создали бы очень важное условие укрепления американского национального государства. Но законодатели этих штатов сами отнюдь не руководствовались высокими «национальными» соображениями. Использовав все возможности для получения нужной информации, Мэдисон убедительно показал членам конгресса, что за спинами мэрилэндскнх политических мужей стояли лоббисты трех частных земельных компаний, которые приобрели за бесценок громадные территории у индейцев и которые в случае передачи Континентальному конгрессу западного земельного фонда тут же предъявили бы ему свои купчие.
Земельные спекулянты и усердно бравшие из их рук взятки мэрилэндские законодатели сделали все возможное, чтобы, напротив, очернить виргинцев. Они призвали на помощь «глас народа»: в Континентальный конгресс градом посыпались инструкции от жителей западных графств Мэрилэнда, призывающие разрушить монопольные притязания Виргинии и других «земельных» штатов. Они привлекли для защиты своего дела Б. Франклина (он к тому же сам был участником одной из земельных компаний) и сумели нанять несравненное перо прозябавшего в нищете глашатая американской революции Т. Пейна[135]. В результате развернутого земельными компаниями пропагандистского наступления корыстные мотивы Виргинии были изобличены в полной мере. Было показано, что в то время как патриоты всех штатов сообща проливали кровь на полях сражений, алчные виргинские плантаторы грубо попирали «общее благо» и стремились лишь извлечь для себя выгоду из провозглашенной независимости. В разоблачениях земельными компаниями мотивов виргинцев заключалось не меньше истины, чем в разоблачении виргинцами «безземельных» штатов.
Мэдисон призывал своих сограждан не уступать мэрилэндцам. Ему пришлась по душе идея образовать конфедерацию из 12 штатов, т. е. без строптивого Мэрилэнда. Позиции Виргинии, однако, пошатнулись, когда нью-йоркцы в 1779 г. отказались от претензий на западные территории. Южане пошли на маневр: они согласились передать Континентальному конгрессу право распоряжаться своими западными территориями при условии, что купчие на эти земли, принадлежавшие их согражданам-плантаторам будут сохранены, а купчие, находившиеся в руках земельных спекулянтов других штатов, — аннулированы. Конгресс и Мэрилэнд ответили согласием, и союз между штатами обрел правовую форму на пятом году независимости.
Но как только «Статьи конфедерации» вступили в силу, «безземельные» штаты во главе с Мэрилэндом заявили о непризнании незаконных и абсурдных, с их точки зрения, условий отказа Виргинии от западных земель. Мэдисон, блеснув ученостью, тут же объявил вероломную акцию мэрилэндцев самым вопиющим нарушением «аграрной справедливости со времен братьев Гракхов», В посланиях законодателям своего штата он требовал ни под каким видом не отказываться от оговоренных условий виргинского «дара» и, указывая, что «нынешний союз вряд ли надолго переживет окончание войны», прозрачно намекал на необходимость позаботиться поэтому в первую очередь о собственной выгоде[136].
Местнические мотивы Мэдисона проявились и в его отношении к финансовой политике конгресса. В 1781 г. конгресс назначил главой созданного финансового ведомства пенсильванского банкира Роберта Морриса, полагая, что он, сумев больше всех обогатиться в годы войны, сможет лучше других поправить и экономические дела конгресса. Р. Моррис потребовал для себя диктаторских полномочий в экономической политике и выдвинул широкую преобразовательную программу.
Первым делом он предложил наделить конгресс правом сбора 5 % ввозной пошлины: пополнить государственную казну в соответствии со «Статьями конфедерации», на основе добровольных взносов штатов оказалось невозможно, она была пуста, а предстояло оплатить многомиллионные займы иностранных держав и рассчитаться на чуть меньшую сумму с собственной армией. Эту меру Мэдисон поддержал, ибо она была единственным способом спасти правительство от финансового банкротства. Но когда Моррис предложил создать под эгидой центрального правительства Национальный банк с целью упорядочения валютно-кредитных операций в стране, Мэдисон и другие южане решительно заявили о незаконности этой меры. Национальный банк под опекой Континентального конгресса они воспринимали прежде всего как средство создания финансовой монополии для обогащения северо-восточных банкиров и купцов.
Мэдисон не отрицал необходимости банка вообще, но посоветовал Моррису создать его при легислатуре Пенсильвании. Предложение это было радостно поддержано южанами. Проглотив молча виргинскую пилюлю, Моррис перешел от грубого нажима к маневру и завел южан в тупик. Выждав момент, он внес в конгресс предложение о создании банка на следующий день после окончания сессии пенсильванской легислатуры. Отослать Морриса с его проектом южанам было теперь некуда, и они, по словам Мэдисона, пошли на вынужденное согласие с его идеей.
Философ американской конституции
Переход Мэдисона к защите власти центрального правительства был очень крутым, он произошел в течение буквально года: более того, источники дают возможность обозначить даже день, когда это случилось; 16 августа 1782 г. в конгрессе он впервые признал, что аргументы «безземельных» штатов о верховных правах центрального правительства на западные территории имеют под собой основание[137]. Но, конечно, столь решительная трансформация в мировоззрении южного политика не была делом одного дня и не могла произойти в результате смены настроения. В основе ее лежали глубокие мотивы.
К 1782 г. сторонников усиления центрального правительства среди известных политиков США можно было пересчитать по пальцам. Это были почти исключительно представители финансово-промышленных кругов, Гамильтон и Роберт Моррис были их лидерами. В заинтересованности финансово-промышленных кругов в усилении центральной власти можно увидеть непосредственные экономические мотивы: они были кредиторами Континентального конгресса, принимали от него всевозможные промышленные заказы и т. д. Но что привело под федералистские знамена Мэдисона, выразителя плантаторских и аграрных интересов страны?
Внешнеполитические соображения были, безусловно, главными среди мотивов, давших толчок переходу Мэдисона на федералистские позиции. Он был прекрасно осведомлен о внешнеполитических затруднениях североамериканской республики. Руководство иностранными делами осуществлялось конгрессом коллективно, и Мэдисон особенно часто участвовал в обсуждении вопросов об отношениях с западноевропейскими союзниками США. Подлинные глубоко корыстные мотивы заключения французским и испанским дворами союза с ужасной, на их взгляд, заокеанской простолюдинкой в республиканских одеждах не были для него тайной. Его возмущали намерения Франции и Испании провести западную границу США по Аллеганским горам, оттягать для себя за «участие» в борьбе с Англией «свободные» западные земли, ограничить районы рыбных промыслов и навигационные права штатов.