С Алексеем и его ребятами я заранее обговорил место, примерное время доставки и строго-настрого наказал не высовываться из укрытия, пока немцы не разгрузят машину и не скроются за поворотом горного серпантина. Оставался, конечно, риск, что какая-нибудь мелочь помешает исполнить задуманное, но я надеялся на провидение, и оно – спасибо ему – не подвело. Пустой грузовик с парой солдат вернулся, как по расписанию. Сказали храбрые баварские парни, что управятся за три часа, так оно и вышло. Хоть бы на минуту опоздали: мало ли там отлить захотелось, ну или еще какая причина нашлась – так нет же! Я прямо-таки позавидовал немецкой пунктуальности.
Выслушав рапорт обершутце, я дождался, когда тот выйдет за дверь, встал из-за стола, сжал пухлую руку коменданта в своей ладони и поблагодарил за отличную работу. Заливаясь соловьем, я расхваливал майора за непревзойденные организаторские способности. Поросячьи глазки немца стали маслеными, пухлое лицо расплылось в довольной улыбке, а я продолжал лить воду на мельницу его тщеславия. Наконец поток моего красноречия иссяк. Пообещав непременно доложить фюреру о том, какие люди служат во славу Германии, я крикнул: «Хайль Гитлер!» – и твердым шагом покинул кабинет.
Остаток этого и два следующих дня я провел с партизанами под предлогом проверки, как идет реализация моего плана. На самом деле у меня была другая причина: из Берлина я захватил кое-какие вещи баронессы – она с моей возлюбленной была одного роста и комплекции – и хотел свозить девушку в маленький городок у подножия Альп.
Марика сразу же согласилась и побежала вглубь пещеры переодеваться. Янек вызвался охранять ее, встал к ней спиной и, распахнув полушубок, как ширму, стоял так, пока она не переоделась.
Мы дружно присвистнули от восхищения, увидев Марику в коротком приталенном пальто бежевого цвета. Широкие складки длинного платья из светлого шелка почти касались верхнего края высоких шнурованных ботинок на изящном каблучке. Довершала гардероб женская шляпка с ниспадающей на лицо сеточкой и маленькими алыми цветочками на боку низкой тульи.
Алексей высказал сомнение, предположив, что наша прогулка может плохо кончиться, но я его убедил: дескать, немецкому офицеру и его даме ничего не грозит, если они будут вести себя подобающим образом. После короткого спора с матросом я усадил смеющуюся Марику в машину, и мы поехали на первое свидание.
Городок встретил нас опрятными улочками, свободной от снега брусчаткой и толпами горожан. По узким лабиринтам дорог тарахтели старинные автомобили. Средневековые дома с черепичными крышами тесно жались друг к другу и благодушно взирали глазницами окон с отремонтированных фасадов.
В центре города на вершине холма возвышался древний замок с круглыми башнями флигелей и нацистскими знаменами над конусными крышами. Эти флаги, развешанные повсюду плакаты с портретом Гитлера и германский орел над входом в комендатуру были единственным напоминанием об идущей войне. Ни армейских патрулей, ни марширующих солдат, ни колонн военной техники – ничего.
Местные жители степенно гуляли, здороваясь друг с другом на старинный манер: женщины слегка приседали в полупоклоне, мужчины приподнимали шляпы. Дети катались по льду разделяющей город на две неравные части закованной в гранит речки. Многочисленные магазинчики, лавочки, мастерские ремесленников и кафе заманивали посетителей затейливыми вывесками. На заржавелых от времени цепях с тихим скрипом покачивались жестяные или деревянные часы, сапоги, перчатки, ножницы, кренделя, окорока и даже разрисованные торты.
Марика предложила заглянуть в местное фотоателье. Седой фотограф с морщинистым лицом землистого цвета, в черном, лоснящемся на локтях и животе сюртуке, долго колдовал над древним, как и он сам, аппаратом. С головой накрывшись темным покрывалом, он снял крышку с объектива, плавно провел ею по воздуху и, прикрыв глаз фотокамеры, проскрипел дребезжащим голосом:
– Через час будет готово, господин штандартенфюрер.
Счастливая Марика вытащила меня на улицу. В тридцати шагах отсюда на кованом кронштейне покачивалась отчеканенная на листе червленой меди чашка кофе.
– Ох, чего-то так горяченького захотелось, – вздохнула Марика, глядя на меня смеющимися глазами.
– Заглянем? – предложил я, и она потянула меня к двери в кафе.
Серебряный колокольчик мелодично звякнул, когда мы вошли в пропитанное вкусными запахами помещение. У меня сразу потекли слюнки, как и у Марики, впрочем.
Из-за высокой кассы с круглыми кнопками и ручкой на боку выглянуло грушеподобное лицо хозяина с розовой лысиной и полоской редких волос на висках. Щеточка рыжих усов шевельнулась, оголяя в широкой улыбке прокуренные зубы.
– Что будет угодно господину офицеру и его даме?
– Две чашечки кофе и пирожные на ваш выбор, – высокомерно ответил я, помогая Марике снять пальто. Чуть позже я скинул с себя шинель и фуражку, повесил на вешалку возле двери.
– Сию минуту! – поклонился хозяин и попятился к входу в служебное помещение. Нитяные шторы зазвенели трубочками из цветного стекла, когда толстяк раздвинул их круглым задом и скрылся за прозрачным занавесом.
Мы направились к свободному столику возле окна с ажурной решеткой из витых прутьев. Скатерть из белого льна, серо-зеленые квадраты полотняных салфеток, напротив каждого стула, и плетенная из лозы вазочка с букетом из искусственных подснежников по центру стола манили ощущением покоя и уюта.
Я помог Марике сесть, сам устроился на стуле с выгнутой спинкой и высокими ножками, скользнул орлиным взором по стенам из красного кирпича с вензелями завода-изготовителя, мозаичному полу и редким в этот час посетителям.
Кроме нас, в кафе было еще три человека: дама в синем атласном платье с квадратными плечами, а с ней двое мальчиков лет пяти, судя по одинаковой одежде – близнецы. Дама с детьми, похоже, отмечала их день рождения: малыши за обе щеки уплетали торт с шоколадными машинками и фигурками зверей.
Ждать пришлось недолго. Хрустальный звон занавесок оповестил о появлении в зале хозяина кафе. Толстяк выплыл из-за прилавка с серебряным подносом в руках, составил на стол две чашечки с темной бурдой – судя по запаху суррогатом из цикория, – две тарелочки: одна с «башенкой безе для прекрасной дамы», другая с «кремовым пирожным для господина штандартенфюрера», поклонился и, шаркая кривыми ножками, попятился к кассе.
Мило беседуя, мы провели в кафе полчаса, затем побродили по улочкам, любуясь красотами старинных зданий. Я вполголоса читал ей стихи русских классиков поэзии, она декламировала строфы польских мастеров рифмованного слога. Заглянули к старому фотографу за отпечатанным снимком, на котором статный офицер застыл рядом с присевшей на краешек кресла красивой дамой, и вернулись в горы.
Я попрощался с Марикой возле пещеры и покатил в Берлин, где сразу заглянул в лабораторию. Там давно уже все было отремонтировано и готово к испытаниям новой партии монстров.
За столом, где Валленштайн записывал результаты экспериментов, теперь сидел его ассистент и что-то читал. Услышав хлопок двери, он поднял голову, увидел меня и с радостным возгласом поспешил навстречу.
– Рад видеть вас, господин барон! Как ваше здоровье? Видно, вы сильно тогда ушиблись, раз так долго не появлялись в лаборатории.
Я стянул с рук перчатки, зажал в кулаке, быстрым шагом прошел мимо ассистента, не реагируя на его почтительный полупоклон. Сел на жесткий стул, мельком глянул на обложку книги. Фридрих читал «Mein Kampf»[3], видимо, готовился к вступлению в ряды НСДАП.
– Лаборатория закрывается. Фюреру не нужны универсальная вакцина и газ, его интересуют полчища вервольфов Кригера.
Ассистент от растерянности открыл рот и захлопал глазами. Я несколько раз шлепнул перчатками по раскрытой ладони, потом бросил их на стол и кивнул на стул у шкафа с медицинскими склянками.
Мейнер схватил стул, подтащил к столу, сел. Я побарабанил пальцами по обложке книги, обвел ногтем тисненое название. Посмотрел ассистенту в глаза и медленно, будто взвешивая каждое слово, заговорил:
– Меня не было так долго, Фридрих, потому что я ездил в Бергхоф, а потом побывал с экскурсией на фабрике Кригера. Фюрер очень недоволен недавним побегом оборотня и тем, что зверь натворил, но он обрадовался, узнав, чего стоило уничтожение одной особи. Он потребовал наладить массовое производство вервольфов и назначил куратором проекта Шпеера.
– Но как же так, герр Валленштайн? – Мейнер провел рукой вдоль стены с клетками: – Это ведь ваше открытие! Вы столько сил и здоровья на это потратили. Неужели после стольких лишений и бессонных ночей вы позволите, чтобы вас несправедливо отодвинули в сторону?
Я помотал головой:
– Не отодвинули, а заменили на более опытного в таких делах человека. Я ученый, Фридрих, а не хозяйственник. Я могу ковыряться в трупах, изучать препараты, исследовать свойства измененных тканей, но я не способен управлять махиной завода. Ты понимаешь меня?
Мейнер кивнул, зажал сцепленные в замок ладони между колен и низко опустил голову. С минуту он молчал, о чем-то думая, а потом заговорил, не отрывая глаз от пола:
– А что будет со мной, с вами, с остальными сотрудниками?
– Я буду работать на фабрике в отделе новых разработок, остальные могут делать все, что захотят, если вас не отправят на фронт. – Я встал из-за стола, с противным скрежетом сдвигая стул по полу. – Ладно, Фридрих, принеси мне ключи от кабинета.
Ассистент посмотрел на меня взглядом побитой собаки. Кивнул, тяжело поднялся со скрипнувшего под ним стула и пошаркал к пустующим клеткам. В метре от крайней камеры из стены выпирала дверка с ребристым верньером. Фридрих набрал код, повернул ручку и так же медленно вернулся со связкой ключей.
В углу за железным шкафом для документов находился вход в кабинет Валленштайна. Мейнер загремел ключами, толкнул дверь и отступил в сторону. Я первым вошел в темноту узкой каморки. Под ногами захрустело битое стекло.