мец, серые, немного впалые глаза, пористые щеки, носогубные складки четко выражены, лицо скуластое, в оспинах, зубы крупные. Ганс – самый молодой из них, лет двадцать ему, наверное, глаза каштановые, улыбчивые, волосы темно-русые, ямочки на щеках и подбородке, припухлые губы выступают вперед, напоминая утиный клюв, нос внешне похож на грушу.
– Ну вот, со знакомством покончено, давайте обсудим детали предстоящей операции.
Я указал на диван:
– Может, присядете, господа?
– Спасибо, мы постоим, – ответил за всех Дитрих и скривил губы в улыбке. Желто-коричневые глаза остались при этом такими же холодными, а взгляд как будто прощупывал до костей. От его оскала мне стало не по себе. В моем представлении так улыбаются только законченные маньяки и психопаты.
– Ну, хорошо, как хотите, а я присяду.
Я прошел к столу и растворился в объятиях слоноподобного кресла, откуда прекрасно видел всех эсэсовцев, даже прислонившегося к косяку Ганса.
– Прошу вас, Дитрих, начинайте.
Унтерштурмфюрер тоже подошел к столу. Отодвинул в сторону письменный прибор из серого нефрита, вынул из кармана сложенный вчетверо лист бумаги, с хрустом развернул его, разгладил ладонью на полированной столешнице и дохнул на меня табачным перегаром:
– Нам предстоит непростая операция. По нашим данным, объект доставлен в казематы главного управления гестапо. Здесь схема подземного этажа с одиночными камерами.
Я вытянулся в кресле. На желтоватом листе бумаги с перекрещенными линиями заломов две черные карандашные прямые изображали коридор. С одной из сторон к каждому отрезку примыкали небрежно нарисованные прямоугольники с цифрами внутри. Дитрих обвел желтым от никотина ногтем прямоугольник с номером тринадцать:
– Наш объект находится тут. Часовые здесь, здесь и здесь, – на бумаге снова остались следы от ногтя. – Они стоят возле пустых камер. Нам придется разделиться на пары. Я, Ганс и Вольфганг будем играть роль конвоиров. Юрген, Томас и вы, штандартенфюрер, изобразите из себя пленных.
Томас мгновенно подтянулся и крикнул:
– Есть!
Юрген скрестил руки на груди, сказал спокойно:
– Слушаюсь, герр унтерштурмфюрер.
Я заметил на тыльной стороне его левой ладони свежие ожоговые рубцы, а под ними татуировку в виде надписи Gott mit uns[5] вокруг свастики.
Дитрих посмотрел на меня.
– Штандартенфюрер, у вас найдется гражданская одежда для моих парней?
– Они примерно одного со мной роста и телосложения, – пробормотал я, поглаживая подбородок. – Думаю, да, найдется.
– Вам тоже неплохо бы переодеться, хотя можете оставить форму, только придется снять на время Железный крест и портупею.
Я сказал, что это не проблема, и начал неторопливо скручивать круглую гайку с нарезного стержня награды.
– Как только поравняемся с охранниками, вырубаем их без лишнего шума. Вольфганг, дверь в камеру берешь на себя.
Немец поджал бледные губы и отрывисто кивнул.
– Обратно пробиваться будем с боем, – продолжил инструктаж Дитрих. – Каждый берет по три полных магазина. Хорошо бы запастись гранатами, но это вызовет лишние подозрения на входе, поэтому обойдемся без них.
Я поинтересовался, почему обратная дорога будет сложнее пути вперед. На что получил ответ: мол, придет время, я сам все узнаю, а сейчас мне бы лучше помолчать и сосредоточиться на обсуждении плана. Разумеется, Дитрих сказал это в мягкой форме, чтобы не ранить самолюбие офицера, но в то же время он четко дал понять, что, несмотря на разницу в званиях, я здесь просто мальчик на побегушках.
Закончив с раздачей указаний, Дитрих сложил лист с планом и, пряча его в карман, спросил:
– Штандартенфюрер, у вас есть машина?
– Да, она припаркована возле особняка.
– Хорошо. С вами поедут Юрген и Томас. – Он повернулся к ним: – Оба головой отвечаете за сопровождение объекта и за безопасность штандартенфюрера.
И снова эти ребята ответили в свойственной им манере: Томас бодро, с патриотическим надрывом, а Юрген так, словно делал невероятные усилия над собой.
– Я с Гансом и Вольфгангом поеду следом за вами, обеспечивая прикрытие. Вопросы есть?
Ответом стало дружное молчание.
– Тогда, штандартенфюрер, дайте моим ребятам одежду, и мы выдвигаемся.
Я поднялся с парнями на второй этаж, порылся в шкафу, ища что-нибудь подходящее. Юргену достался светло-серый костюм-тройка, а Томасу, с его комплекцией боксера-тяжеловеса, подошел безразмерный свитер с красно-синими ромбами на груди и штаны в мелкую елочку из камвольной шерсти темного цвета. На ногах эсэсовцы оставили сапоги, благо ширина брючин позволяла не заправлять их в голенища.
Закончив с маскарадом, наш маленький отряд сел в машины и отправился на юго-запад германской столицы. Берлин как будто вымер: ни праздно шатающихся гуляк, ни поздно возвращающихся с работы, никого. Даже собаки и те куда-то подевались. Тишину спящего города нарушал только шум моторов наших автомобилей, топот сапог редких в это время военных патрулей да тихий писк катающихся по улицам пеленгаторов. Нам встретилось три таких машины с круглыми вращающимися антеннами на крыше, прежде чем мы, проехав по мосту через Шпрее и покрутившись по десятку улиц и улочек, остановились на углу главного здания гехайме штатсполицай на Принц-Альбрехт-штрассе, восемь.
Здесь жизнь била ключом: одни «воронки» выезжали из ворот, другие закатывались туда, везя в черном чреве очередную жертву нацистского режима. В гестапо пытали круглосуточно и без выходных, стараясь во славу фюрера.
Я немного задержался в салоне «хорьха», снимая с себя шинель и портупею, чтобы выглядеть согласно легенде.
– Готовы? – спросил Дитрих, когда все вышли из машин.
– Да! – вразнобой ответили его бойцы, а я ограничился кивком.
– Тогда за дело!
Он первым направился к серому дому с мансардной крышей вместо пятого этажа, рустованным фасадом и вычурной лепниной под широкими окнами.
Начальный этап операции прошел как по маслу. Часовые на входе пропустили нас без проблем – сработал названный Дитрихом пароль, – никто даже не покосился в мою сторону: подумаешь, арестовали штандартенфюрера – невелика птица. Гестапо работало с поразительной эффективностью, оперативно выявляя шпионов и прочих врагов рейха. Зато внутри мы столкнулись с первыми трудностями. Когда-то широкое и просторное фойе теперь сузилось до размеров небольшого коридора из двух канцелярских столов. За ними возвышались стеллажи с ячейками, половина из которых пустовала. Остальное пространство скрывали от глаз фанерные перегородки, задрапированные огромными нацистскими стягами.
Два эсэсмана с хмурыми лицами и автоматами на груди перегородили дорогу.
– Оружие на стол! – потребовал один из них.
Дитрих ненадолго завис. Никто из нас не предполагал, что от него, Ганса и Вольфганга потребуют сдать оружие. Раньше, по словам того же Дитриха, такого порядка не было. Мне пришлось поверить ему на слово, ведь я до недавнего времени не интересовался историей пропускной системы в гестапо. Хорошо еще Юргена, Томаса и меня не стали обыскивать. Таким образом, нам удалось сохранить дополнительные магазины, а я уберег нечто более ценное, чем несколько сотен граммов фасованной смерти.
– Пошевеливайтесь, унтерштурмфюрер, не задерживайте очередь!
Я оглянулся. За нами действительно скопилась группа из нескольких солдат, одного офицера и какого-то хлюпающего разбитым носом бедняги с кровоподтеком на скуле и синяком под глазом. Правда, за самовольство немедленно получил резкий тычок автоматным стволом между лопаток.
– Не оборачиваться! – прикрикнул Вольфганг, явно войдя в роль, снял с плеча ружейный ремень и с грохотом положил МП-40 на стол. Немного погодя Дитрих и Ганс последовали его примеру.
Эсэсман сгреб «шмайссеры» в кучу, сунул в одну из пустых ячеек. Взамен бросил на исцарапанную поверхность стола металлический жетон с готической литерой и трехзначным числом.
– Надеюсь, с нашим оружием ничего не случится? – с металлом в голосе поинтересовался Дитрих, пряча жетон в карман.
Солдат одарил его хмурым взглядом. В это же время второй охранник потребовал разоружиться стоявших за нами немцев.
Пройдя сквозь кордон, мы повернули налево и потопали к темнеющему вдали проходу, за которым начиналась лестница в подвал. Я ворочал головой по сторонам: когда еще удастся побывать в самом сердце тайной полиции. Насколько мне известно все из той же туристической поездки в Берлин, здание в пятидесятые годы двадцатого века разобрали по кирпичику и даже улицу переименовали в Нидеркирхнерштрассе, чтобы уж никаких воспоминаний о кошмарах прошлого не осталось. Вопреки ожиданиям, ничего особенного я не увидел. Интерьер здания мало чем отличался от конторы Шелленберга, разве что барельефы на стенах и скульптуры в простенках и углах коридора выдавали в нем бывшую художественную школу.
На первом этаже было мало кабинетов. Я насчитал всего пятнадцать дверей, из-за которых доносились крики следователей, хлесткие звуки ударов и глухие стоны допрашиваемых.
Мы преодолели половину пути, как вдруг дверь в одну из допросных отворилась, и в коридор вышел взмыленный гестаповец в белой рубашке с расстегнутыми верхними пуговицами и закатанными по локоть рукавами. Красные подтяжки поддерживали заправленные в сапоги галифе. Потная рожа, как и намокшая на груди и под мышками рубаха, пестрели пунцовыми пятнами от маленьких, с булавочную головку, до крупных размером с мандарин. Он прижался спиной к шершавой стене, сунул волосатую руку в карман штанов и вытащил оттуда помятую пачку папирос с коробком спичек.
Пока нацист прикуривал, наш отряд поравнялся с пыточной камерой. Сквозь широкую щель приоткрытой двери просматривалась часть кабинета с подвешенным к потолку узником. Безвольно поникшего головой пленника прицепили к вкрученному в квадратную балку огромному крюку за веревочный узел связанных за спиной рук и, похоже, нещадно били бурой от ржавчины и крови цепью. Сейчас та свернувшейся кольцами железной змеей застыла на сером кафельном полу посреди оставленных тряпкой багряных разводов. Некогда желтая рубаха бедняги покраснела и на спине превратилась в лохмотья. Сквозь прорехи проглядывала кожа в свежих синяках и порезах, под которыми проступали старые рубцы.