Заметив мой интерес, фашист злобно зыркнул. Зажав в зубах картонный мундштук папиросы, он сердито выпустил дым из ноздрей, резко оттолкнулся от стены и с грохотом захлопнул ногой дверь.
Экскурс в основы пыточного дела закончился, но и того, что я увидел, хватило, чтобы по спине побежал холодок, а волосы на голове зашевелились. Если нас схватят, висеть нам, как тот бедолага в допросной, или лежать на холодном полу головой между электропечей, а может, нам вообще суждено оказаться один на один с палачом в каменном мешке до отказа набитом приспособлениями для вырывания ногтей, костедробилками, «испанскими» сапогами и прочими садистскими изобретениями. Я трижды незаметно плюнул через левое плечо и покусал язык, чтобы не сглазить. Глупость, конечно, эти суеверия, но когда твоя жизнь на кону, хоть в черта лысого поверишь, лишь бы получилось, как надо.
Впереди показался крутой спуск в подвал. Тусклая лампочка на полукруглом потолке с черными пятнышками плесени отбрасывала блики на хромированные трубы поручней. Из подземелья ощутимо тянуло затхлой сыростью и смесью неприятных запахов.
Стоило оказаться на сером гребне уходящих вниз ступеней, как воздух в узком пространстве хода наполнился позвякиванием амуниции, шорохом одежды и звонким стуком тяжелых подошв. Секунд через тридцать мы очутились в подвальной тюрьме. Длинный коридор с рядами расположенных напротив друг друга одинаковых дверей с полукруглым верхом, толстыми брусьями стальных засовов, заслонками «кормушек» и маленькими дырками смотровых глазков начинался с фанерного стенда с пришпиленным к нему кнопками пропагандистским плакатом. На нем поверженного на землю красного дракона, с мордой отдаленно похожей на лицо Сталина, пронзили две руны «зиг»; сзади, на фоне разрушенных домов и зарева пожарищ, возвышался темный силуэт немецкого солдата с гранатой в поднятой руке. Надпись внизу плаката гласила: DER SIEG WIRD UNSER SEIN[6].
Сбоку от геббельсовского творчества, один под другим, висели два листа ватмана. На верхнем был начертан поэтажный план здания, на нижнем – пронумерованная схема тюремных камер. Правее их, на трех вертикально приколотых листках бумаги, шел список заключенных. Некоторые фамилии были вычеркнуты, рядом с ними кто-то торопливо дописал карандашом новые имена.
Под потолком, опираясь на поперечные балки, тянулись ряды черных труб. Толстые стены со следами досок опалубки были выкрашены в песочный цвет. Через каждые два метра в бетонном полу чернели прикрытые сетчатыми решетками сливные отверстия. Полагаю, в них смывали кровь и следы жизнедеятельности, когда у пленников после пыток случались проблемы с недержанием и они ходили под себя, не успевая доползти до параши.
Воздух в тюрьме настолько провонял блевотиной, едким запахом мочи и экскрементов, что я непроизвольно задержал дыхание и прищурился от появившейся рези в глазах. Судя по недовольному бормотанию и приглушенным возгласам, мои спутники тоже испытывали сейчас не самые приятные ощущения, чего не скажешь о троих охранниках дежурной смены. Те спокойно стояли возле открытых дверей незанятых арестантами камер, никак не реагируя на царящее в каземате амбре.
Следуя плану, наш отряд разделился на три группы. Ганс и Томас начали первыми. Пока Томас отвлекал на себя внимание охранника, Ганс вытащил шило из-за голенища и с размаху вогнал его ничего не подозревавшему немцу в основание черепа. Это послужило командой Дитриху с Юргеном. Те просто задушили свою жертву, перед этим сломав ей в короткой драке челюсть и пару ребер.
Больше всего досталось мне и Вольфгангу, поскольку нам противостоял бугай с пудовыми кулаками. Первым же ударом здоровяк отбросил моего напарника к стене. Вольфганг сильно приложился затылком о шершавый бетон и, оглушенный, сполз на пол.
Я бросился противнику под ноги и вонзил зубы в его бедро. Согласен, мало похоже на героическое поведение, но я далеко не Шварценеггер, а громила, которого я укусил, фактурой и ростом был с Валуева и даже внешне чем-то на него смахивал.
Здоровяк заорал, дернул ногой, но я вцепился в нее мертвой хваткой и еще сильнее сжал челюсти. Взвыв от боли, фриц занес огромный кулак над моей головой. Он хотел мощным ударом проломить мне череп, но люди Шелленберга не дали ему это сделать, навалившись на него со всех сторон, как свора собак на медведя.
Немец злобно пролаял что-то вроде «штинке шайзе»[7] и повел могучими плечами. Одно короткое движение, и мои помощники разлетелись от него, как сбитые шаром кегли!
И все же их атака дала мне секундную передышку. Не разжимая зубов, я вытащил из кармана галифе одну из шприц-ампул, сбил пальцем защитный колпачок, вонзил иглу в ногу бугая и сдавил мягкие бока жестяного тюбика.
– А теперь бежааать! – заорал я не своим голосом, отвалился от немца, как насосавшаяся крови пиявка, и, вскочив на ноги, прытко побежал к стоящему возле открытой двери Гансу.
Тот действовал по плану. Пока мы отвлекали здоровяка, он отстегнул ключи от пояса погибшего первым охранника, отпер узилище с номером тринадцать на массивной двери и теперь махал нам рукой, крича, чтобы мы поторапливались. Дыша, как загнанные кони, мы толпой ввалились в камеру к напуганной Марике. Ганс сразу же захлопнул дверь, дрожащими руками запер ее изнутри и толкнул заслонку «кормушки». Тяжелая пластина с грохотом стукнулась о железо массивной двери.
Мы с Дитрихом отпихнули Ганса и столпились около небольшого отверстия, наблюдая за происходящим в коридоре. А там было на что посмотреть: вакцина стремительно изменяла тело орущего от невыносимой боли бугая. И без того крупные мышцы резко увеличивались в размерах. Одежда трещала по швам. Вскоре она порвалась и повисла лохмотьями на покрывшейся серой шерстью могучей фигуре. Трехгранные когти с хрустом проткнули сапоги и вместе с оволосевшими пальцами вылезли наружу. Чуть позже ступни стали еще больше, и кожаная обувь полопалась с громкими хлопками. Тряся ногами, оборотень освободился от обрывков обуви, рыча и мотая при этом головой. Его челюсти с треском вытягивались, приобретая характерную форму. Зубы трансформировались в острые клыки, с которых на пол закапала желтоватая слюна. Уши заострились и теперь сильно смахивали на волчьи.
Сзади раздался приглушенный вопль. Я оглянулся. Эсэсовцам хватило долетающих из коридора звуков. Они стояли бледные, как привидения, боясь лишний раз пошевелиться. Я снова посмотрел в «окно». Вервольф как будто стоял на цыпочках, нюхая влажным носом воздух. Внезапно он поднял вытянутую морду к потолку и протяжно завыл.
Уже знакомая с тварями Марика никак не отреагировала на вой, зато Юрген с коротким стоном рухнул на пол, а Ганс, позеленев лицом, сполз по стене. Лишь Томас сохранял некое подобие спокойствия, хоть это и давалось ему с большим трудом.
В отличие от своих людей, Дитрих держался молодцом и даже с каким-то извращенным интересом наблюдал за происходящими в коридоре событиями.
Монстр повернулся на шум, оскалил пасть и с оглушительным рычанием бросился к нашему укрытию. Я едва успел отпрыгнуть вглубь камеры, оттолкнув Дитриха, как с той стороны здоровенная туша с грохотом ударилась в дверь. Уродливая лапа пролезла в прорезь «кормушки», острые когти вспороли воздух в миллиметрах от моей груди. Рука исчезла, дверь зазвенела под градом ударов. Чуть позже в «окне» появился желтый глаз с черным кружком зрачка и уставился прямо на меня.
Хрипло дыша и цокая когтями по бетону, оборотень нетерпеливо переступал ногами. Внезапно раздался зубодробительный скрежет, словно гвоздем царапали по стеклу.
Похоже, тварь, желая добраться до нас, царапала когтем по железу в попытке вскрыть дверь, как консервную банку.
Вервольф понял бесперспективность затеи, поскольку снова просунул в отверстие «кормушки» лапу. Суставчатые пальцы хватали воздух, острые когти клацали друг о друга. Зверь с пыхтением бился грудью в дверь, пытаясь вслепую схватить кого-нибудь из нашего отряда.
– Снимай ремень, – шепотом велел я Дитриху.
Тот посмотрел на меня круглыми от удивления глазами.
– Зачем?
– Снимай, кому говорю.
Дитрих пожал плечами и расстегнул пряжку. Я выхватил ремень у него из рук и с размаху саданул бляхой по шерстистой конечности. Громко хрустнуло. Вервольф с воем вытащил лапу из «окна», но вскоре вновь зашарил по воздуху, брызгая кровью из рассеченной кожи на бетонный пол и стены камеры. Несколько рубиновых капель попали на мое лицо и одежду. Я стер чужую кровь рукавом кителя и чуть не отлетел в сторону, когда очнувшийся Ганс оттолкнул меня. Сжимая шило в ладони, он что-то прошептал и, с искаженным злобой лицом, вонзил длинное жало в руку монстра.
Оборотень взревел, тряся пронзенной насквозь лапой.
В это время в коридоре загрохотали выстрелы. Лапа мгновенно исчезла в отверстии «кормушки». Я бросился к двери и, сквозь широкую прорезь в ней, увидел Вольфганга с автоматом одного из охранников. Прижавшись к стене, немец расстреливал магазин по быстро приближающейся к нему твари. Пули жалили волколака в грудь, доставляя ему столько же вреда, сколько нам укусы слепней.
За несколько шагов до цели зверь взвился в воздух в длинном прыжке и, вытянувшись в струну, преодолел последние метры. Мягко приземлившись, он, с рычанием, встал на задние лапы и мощным ударом снес голову противника. Та с глухим стуком свалилась на пол и, подскакивая, откатилась в угол, где замерла, глядя на меня тусклыми глазами.
Вервольф издал победный вой и бросился к лестнице, откуда уже доносились крики и дробный перестук солдатских подошв. Я успел заметить, как оборотень накинулся на показавшихся в тюремном коридоре пехотинцев. Солдаты открыли по монстру беспорядочную стрельбу, но тот быстро расшвырял одних по сторонам, другим вспорол животы мощными ударами когтистой лапы и оторвал конечности, третьим с хрустом сломал позвоночник и бросился прочь из подвала собирать обильную жатву. Ему здесь было где разгуляться.