Три взрыва прогрохотали один за другим с незначительной разницей во времени. Осколки зацокали по стоящим неподалеку от «юнкерса» бомбардировщикам, чудом не долетая до нас. Часть рваных кусочков металла угодили в топливные баки «хейнкелей». Авиационный бензин тонкими струйками хлынул на бетон, и вскоре рядом с самолетами образовались крупные лужицы. Темные дорожки топлива потекли к полыхающим мессерам. Огонь мгновенно воспользовался путеводными нитями, и бомбардировщики с грохотом взлетели на воздух. Дохнуло жаром доменной печи, лицо опалило горячим ветром.
Дитрих схватил меня за шиворот, рывком поставил на ноги и толкнул к самолету. Это меня и спасло: на то место, где я только что находился, рухнул дымящийся кусок фюзеляжа. Друг за другом мы запрыгнули в «юнкерс», и я, лежа на холодном, вибрирующем полу, заорал что есть сил:
– Давай!
Марика передвинула на несколько делений вперед рычаги управления двигателями и сняла тормоз. Самолет вздрогнул и бодро засеменил по взлетке. Боковой ветер подталкивал его вправо, поэтому она подтормаживала левое колесо, выравнивая машину по центру полосы.
– Смотри, у меня получается! – крикнула Марика, когда я сел в кресло пилота.
– Ты умничка! – проорал я в ответ и глянул на приборы.
«Юнкерс» разогнался до сотни в час. Судя по трепыхающемуся в лучах прожектора красно-белому тканевому конусу указателя на краю поля, ветер подул навстречу самолету. Все складывалось как нельзя лучше. Теперь лишь бы шальными пулями не повредило движки и не продырявило топливные баки, а с остальным как-нибудь разберемся.
Резким толчком ладони я перевел рычаги управления двигателями вперед до упора. Моторы зарычали, как стая голодных львов. Лопасти винтов замелькали быстрее и вскоре слились в полупрозрачные круги. Через несколько секунд скорость достигла положенных ста пятнадцати километров в час, и я плавно потянул штурвал на себя.
Сзади загрохотал кормовой пулемет. Пока я пробирался в кабину и брал управление «юнкерсом» на себя, Дитрих протиснулся из салона сквозь узкую дверцу в хвостовой отсек, по лесенке забрался в верхнюю открытую турель и теперь щедро поливал свинцом бегущих к взлетной полосе пехотинцев из батальона охраны. Пули щелкали по бетону, со звоном кромсали самолеты, глухо чавкали, пронзая тела солдат. Те, кому не повезло, остались лежать на холодном бетоне, остальные бросились врассыпную, беспорядочно стреляя в ответ. Трассеры со всех сторон обгоняли натужно гудящий транспортник, бесследно исчезая в темноте.
Черная стена леса быстро приближалась, а я все не набирал высоту, опасаясь зенитчиков. Те могли подбить «юнкерс», оторвись я хотя бы на сто метров от земли, а так у нас был шанс выбраться из передряги живыми.
– Мы разобьемся! – заверещала Марика, глядя испуганными глазами на стремительно растущие в размерах деревья.
– Не дрейфь, старушка! – прокричал я в ответ и резко потянул штурвал на себя. Ревущий двигателями самолет пронесся над острыми пиками елей, едва не касаясь колючих макушек колесами шасси, и снова клюнул носом, как будто был не в силах набрать высоту.
Маневр оправдал себя. Ночное небо под крутыми углами пронзили яркие кинжалы прожекторов. Длинные лучи света судорожно заметались в попытках засечь беглеца, но самолет оставался вне зоны видимости. Сзади и сбоку загромыхали зенитки. Огненные росчерки снарядов промчались намного выше «юнкерса» и улетели на север и восток.
Снова затарахтел пулемет Дитриха. Он лупанул по зенитчикам, чтобы те оставили нас в покое, и добился цели. Больше по нам не стреляли, если не брать в расчет одинокие пунктиры трассирующих пуль.
Как только закончился примыкающий к аэродрому лесной массив, двигатели заурчали, как довольные жизнью коты, и транспортник легко набрал высоту. Подниматься выше полукилометра я не рискнул из-за отсутствия теплой одежды. Если уж на этой высоте у меня зуб на зуб не попадает, боюсь представить, что бы со мной произошло, надумай я занять эшелон в тысячу метров.
Я вернул штурвал в среднее положение и потянул на себя рычаги управления двигателями. Рев моторов приутих, и в кабине стало относительно комфортно в плане шума. Как в «жигулях» на скорости сто километров в час с открытыми окнами. Рычаг управления закрылками щелкнул шариком стопора, когда я выставил его на отметку «10». Совсем убирать закрылки я не рискнул, чтобы в случае чего у меня было время принять решение. Все-таки я не профессиональный пилот, а в жизни, к сожалению, не бывает волшебной кнопки «перезагрузка».
В салоне раздался громкий топот. Пару секунд спустя Дитрих с шумом ввалился в кабину, скрипнул пружиной откидного стула бортмеханика и грузно плюхнулся на обтянутую дерматином железку.
– Ты зря покинул хвостовую турель, Дитрих. Возвращайся обратно. Надо быть наготове на случай, если за нами пустят погоню.
– Не пустят. Часть самолетов мои парни взорвали, остальные я из пулемета продырявил. Думаете, я просто так стрелял, когда мы взлетали?
– Но ведь они могут передать о нас по рации, – сказала Марика с тревогой в голосе. – И тогда на перехват вылетят истребители с других аэродромов.
– Не могут, – с прежним спокойствием ответил Дитрих. – Я лично взорвал радиорубку и электрогенератор, лишив их связи и электричества.
– А телефон? Они могут позвонить по телефону.
– Послушайте, штандартенфюрер, – не выдержал Дитрих. – Вам что, заняться нечем? Вы рулите, или как там это у вас называется? – вот и рулите себе на здоровье! Я вам сказал: за нами никто не полетит, значит, так оно и будет. Лучше наденьте это.
В узком промежутке между мной и Марикой появилось что-то мохнатое. Я скосил глаза в ту сторону. Дитрих держал в руках кожаную куртку с подкладкой из овечьей шерсти.
– Возьми управление, – попросил я Марику и, не дожидаясь, пока она положит ладони на штурвал второго пилота, выбрался в проход, чуть не запнувшись об угол железного короба с рычагами. Тело била мелкая дрожь. Я взял куртку коченеющими от холода руками и только с третьей попытки попал в рукава.
Дитрих показал на меня пальцем и похлопал себя по плечам. Я понял, на что он намекает. У самого возникла такая же мысль за мгновение до его пантомимы. С десяток энергичных взмахов руками и сильных ударов кулаками по груди и плечам разогнали кровь. Я почувствовал, как тело наливается теплом, и мечтательно произнес, сгибая и разгибая ноющие от острой колющей боли пальцы:
– Еще бы рукавицы надеть.
– Айн момент! – Дитрих жестом заправского фокусника вытащил откуда-то из-за спины летные краги и сложенный в несколько раз длинный шерстяной шарф.
У меня от удивления чуть глаза на лоб не полезли.
– Ты где это взял, Дитрих? – спросил я, надевая перчатки.
– В хвостовом отсеке. Прошу вас, фройляйн, – немец бросил еще один комплект краг на колени Марике.
Та благодарно кивнула. Дождалась, когда я закончу мастерить из шарфа тюрбан на голову – находиться в продуваемой всеми ветрами кабине без шапки удовольствие не из приятных, – и только после того, как я сел за штурвал, спрятала озябшие ладошки в густом мехе перчаток. Красивые руки Марики сразу превратились в огромные лапищи. Дитрих нахлобучил ей на голову найденный вместе с курткой и крагами летный шлем. Марика сдвинула круглые очки со лба на глаза и превратилась в самое очаровательное существо на свете.
Сзади раздался тихий щелчок, а потом там что-то зашипело.
– Это вам, штандартенфюрер. – Дитрих протянул мне запечатанную жестяную банку с оседлавшим свастику немецким орлом и готической надписью Fleischkonserve[8] на бумажной этикетке.
Стремительная чехарда последних событий заставила забыть о чувстве голода, но, стоило увидеть банку тушенки, как в животе заурчало, а рот наполнился вязкой слюной.
– Отдай ей, – попросил я, перехватив голодный взгляд девушки. Марика признательно улыбнулась, и от этой улыбки так тепло и легко стало на душе, что я даже есть расхотел.
– Да там этих банок на всех хватит, – махнул рукой Дитрих в сторону салона.
– Вот пусть Марика и поест первой, а я пока самолет поведу.
Дитрих пожал плечами, подцепил ногтем консервный ключ и, проделав его кончиком отверстие в крышке, потянул металлическое кольцо на себя.
– Ух ты, горячая! – удивленно воскликнула Марика. Она сняла рукавицы, когда немец распечатывал банку, и теперь держала ее обеими руками с выражением неподдельного восторга и удивления на чумазом личике.
– Фюрер заботится о своих солдатах, – пафосно заявил Дитрих, протягивая девушке складную алюминиевую ложку-вилку.
Марика взяла столовый прибор в руки и принялась с аппетитом уплетать за обе щеки тушенку с кашей из саморазогревающейся банки.
Через двадцать минут она снова надела краги и взяла на себя управление «юнкерсом», а мы с Дитрихом приступили к поздней трапезе. Как выяснилось, больше ни складных, ни простых вилок и ложек в самолете не было, так что нам пришлось есть одним столовым прибором по очереди. Я загребал кашу с мясом ложкой, как и Марика, а Дитрих ел вилкой. Потом он притащил откуда-то из грузового отсека термос с горячим чаем, и нам стало совсем хорошо.
«А Шелленберг всерьез взялся за дело, – подумал я, потягивая из алюминиевой кружки крепкий, ароматный напиток. – Даже транспортник подготовил не только с дополнительными топливными баками, но и с небольшим запасом провизии, горячего питья и теплой одежды».
После пережитых стрессов и сытой еды Марику потянуло в сон.
– Если хочешь, можешь поспать, я и один управлюсь, – предложил я, заметив, как она клюет носом.
Марика благодарно кивнула, положила руки на колени и почти сразу уснула.
– Дитрих, ты тоже отдыхай.
Немец попытался возразить, но я твердо сказал:
– Это приказ!
Дитрих пожал плечами и ушел в багажный отсек. Он там долго гремел железяками, но потом все же затих. Через несколько минут в кабине послышался едва различимый за гулом моторов храп.