Я сипло покрикивал, хрипя и заикаясь, больше подстегивая себя, чем свою помощницу. Она и так старалась изо всех сил. Лицо раскраснелось, шлем сбился набок, на глаза опять нависла солнечная прядь. Марика делала все, как я ей говорил: подтянет чуток, отползет немного, сдует непокорные волосы и снова тянет.
Дела пошли на лад, когда я нащупал кончиками сапог дно речушки. Держась за рукав куртки одной рукой, я почти окоченевшими пальцами другой руки цеплялся за мокрый снег и тюленем заползал на серебристый панцирь. Лед с сухим треском ломался подо мной, превращался в сырое крошево. Я проваливался в обжигающе холодную воду, снова пытался залезть на льдину и опять оказывался среди серых ноздреватых обломков.
Наконец, я выбрался из западни. Марика схватила меня за воротник и поволокла на берег, подальше от черной полыньи. Я помогал ей из последних сил, извиваясь червем. Мокрый след тянулся за мной, как за гигантским слизняком.
Метрах в полутора от реки Марика перевернула меня на спину. Вода с шинели текла ручьями. Снег подо мной и вокруг меня мгновенно напитался влагой, налип толстым слоем на одежду.
Я лежал и смотрел в свинцовое небо. Пар клубами валил изо рта. Синюшные губы дрожали. Сердце кузнечным молотом ухало в груди. И все равно мне было хорошо, как никогда, будто и не война сейчас, и я не в чужом для меня мире и времени, а у себя в родном Волгограде. И по фигу, что зуб на зуб не попадает. Жив, главное. Жив!
Марика нависла надо мной. В глазах плескалась тревога, сверкали слезинки, из приоткрытых губ валил парок. Кончик золотистой прядки скользил по моей щеке, но я не ощущал его: лицо перекосило, а кожа онемела от холода.
– Ты чего это, – клацая зубами, сказал я, – плачешь, что ли, глупенькая? Так ведь все хорошо. Вот он я, целый и невредимый, благодаря тебе.
– Да нет, это от ветра, видимо, – шмыгнула носом Марика и отвернулась, чтобы я не видел ее слез.
– Ну все, все, будет.
Я хотел погладить девушку, уже и руку протянул, но передумал: страшно мне стало, что я своим путешествием в прошлое могу мир изменить. Некстати вспомнился рассказ Брэдбери «И грянул гром», в котором он подробно описал последствия таких вот приключений. А вдруг я сейчас возьму и растаю, как облако?
Я со страхом в глазах уставился на руку, но та и не думала исчезать. Ладно, хотя бы с этим определились. Пока, видимо, ничего критичного не произошло и пространственно-временной континуум не пострадал от моих действий. Но все равно надо заканчивать с изменением прошлого, а значит, лучше поставить барьер между мной и Марикой во избежание худшего.
Может, такой шаг и был насущной необходимостью, но я почувствовал себя мерзавцем. По всему выходило, что я просто воспользовался Марикой и ее доверчивостью, чтобы затащить в постель, а как нагулялся, так сразу о законах пространства-времени вспомнил и континуум приплел. Ну и кто я после этого, как не сволочь и подлец?
Глава 20
На морозе шинель быстро задубела, покрылась толстым слоем глянца и похрустывала при каждом движении. Галифе с треском сгибались в коленях, словно были сделаны из жести. Сапоги пудовыми гирями висели на ногах и казались отлитыми из бетона. Поразительно, как я с таким весом мог еще идти.
Но самое удивительное заключалось в другом: после такой купели по всем законам и правилам я должен был дать дубака. Должен, но не дал! Хотя поначалу был очень близок к этому, когда внутренности от холода скукожились и превратились в ледяные комочки. Зато сейчас в животе как будто печь затопили. Тепло откуда-то из глубины пупка понемногу растекалось по телу. Быстрее бы уже до конечностей добралось, что ли, а то с ними совсем беда: скрючило, как у артритника, ладно хоть ноги еще передвигаются.
Марика плелась сзади, не сводя с меня глаз, и готовилась в любую минуту прийти на помощь: плечо там подставить, или сбоку подхватить, чтобы не упал. Вот ведь дивчина, а! Я ее отшил, можно сказать, куда подальше послал, а она все равно за мной идет. Хотя куда ей деваться-то? Одной, в чужой стране, да еще и где-то недалеко от линии фронта. Тут и за чертом лысым увяжешься, лишь бы помог до безопасного места добраться.
Возле перелеска показалась деревня в два десятка полузанесенных снегом домов с просевшими крышами, покосившимися оконцами и почерневшими от времени стенами. Из труб некоторых избушек валил дым. Где-то брехала собака, откуда-то сбоку раздавался скрип колодезного журавля. Кто-то прогремел цепью, стукнул ведром о ведро. Зажурчала вода, потом заскрипел под ногами снег, хлопнула дверь, и снова стало тихо. Ни машин, ни танков, ни мотоциклов. Ничего, что могло бы сказать о присутствии войск в деревне. Да и будь здесь немецкий отряд, нас давно бы уже остановили дозорные.
Я ускорил шаг, если так можно назвать судорожные попытки двигаться чуть-чуть быстрее. Очень хотелось оказаться в тепле, выпить горячего чая, закутаться в одеяло. Еще лучше бы в баньку сходить, залезть в парилке на полок и лежать, впитывая жар каждой клеточкой замерзшего тела. А потом и перекусить бы не мешало. Мы хоть и заткнули кишку кашей с тушенкой в самолете, так это было больше восьми часов назад. С тех пор много чего произошло, и жрать хотелось немилосердно. У меня даже слюнки потекли при мысли о еде и перестали болеть натруженные мышцы.
До огораживающего деревеньку и засыпанного снегом плетня оставалось не больше десяти шагов. Уже хорошо просматривались трещины на бревнах ближних к околице домов, их некогда крашенные белой краской, а теперь облупившиеся рамы с заиндевелыми стеклами.
– Стой, гад! Хенде хох!
Я замер столбом, услышав русскую речь.
– Ты что, не понял, сволочь? Хенде хох! Шнель! Ну и вы, барышня, тоже ручки-то поднимите.
Я кое-как поднял руки над головой – ледяная глазурь хрустко затрещала, глянцевыми чешуйками осыпаясь с шинели, – и медленно повернулся, переступая ногами, как пингвин. Слева от меня стояли двое солдат в маскхалатах. В руках у каждого дисковые ППШ-41, за спиной белые вещмешки, на ногах плетенные из прутьев лозы снегоступы. Оба молодые, наверное, со школьной скамьи на фронт ушли. Один – вылитый рязанский парень: лицо в веснушках, глаза светло-серые, клок русых волос торчит из-под капюшона. Другой – кавказец. Кустистая бровь во всю длину лба, черные угли вместо глаз, орлиный нос, полные губы над выступающим вперед подбородком с глубокой ямочкой.
Немного правее их находился еще один воин, постарше. На вид около тридцати, усы будто гуталином намазаны, острые кончики вверх загибаются, и лицо такое знакомое. Стопудово я его уже видел, а где – вспомнить не могу. Хотя ерунда все это. Я родился много лет спустя после этой встречи, так что нигде с ним не пересекался.
Марика не разумела по-русски, но, видя, что я сделал, тоже подняла руки.
– Шихов, обыщи его! – приказал усатый, и я понял, откуда его знаю. Да это же Петрович! Только у нашего кашевара нос немного на утиный клюв похож, а у этого больше на картошку смахивает. Зато голос – один в один, даже интонации те же. Неужели меня судьба с его отцом свела?
В голове мгновенно возник план действий. Рязанский парень еще только двинулся ко мне, а я уже заговорил, с трудом шевеля замерзшими губами:
– Петр Евграфович, вы предельно пунктуальны.
– Товарищ старшина?! – Шихов замер в нерешительности, оглянулся на командира, не зная, что делать.
Грузин удивленно хлопал глазами, а Марика, не понимая ни бельмеса, как сова, вертела головой, переводя взгляд с меня на солдат. Я продолжил прежнюю тактику, заметив, что пробный шар угодил в лузу:
– Старшина Синцов с бойцами. Все, как в шифровке. Ну что ж, старшина, веди нас в штаб. У меня для твоего начальства есть важная и совершенно секретная информация.
Петр Евграфович оказался парень не промах, такого просто так на понт не возьмешь, сам кого хочешь облапошит. Я только дернулся, а он положил диск ППШ на ладонь и навел ствол на меня.
– Старшина Синцов! – сказал я сквозь зубы. Не от злости, нет, просто скулы свело от холода. – Я полковник советской разведки Исаев. Вот здесь, – я показал скрюченным пальцем на голову, – находятся важнейшие сведения о планах командующего шестой армией Паулюса. Без них генералу Чуйкову вряд ли удастся удержать Сталинград. Вы можете обыскать меня, но ничего не найдете. Можете пристрелить на месте, как вражеского шпиона, но тогда вы поможете немцам одержать победу на стратегическом рубеже. Решайте, старшина, выбор за вами.
Петр Евграфович все это время держал меня на мушке, но автоматный ствол слегка дрогнул, когда я упомянул командующего обороной Сталинграда.
– Шихов, обыщи пленников, – приказал Синцов. Правда, последнее слово он произнес с каким-то сомнением, что ли. Словно уже не был твердо уверен в том, кто перед ним стоит.
Парень шагнул в нашу сторону, а я продолжил гнуть свою линию:
– Старшина, ты зря теряешь время и рискуешь провалить важнейшую операцию. Если это случится, я лично прослежу, чтобы тобой заинтересовались товарищи из определенных органов. Аббревиатура НКВД тебе о чем-нибудь говорит?
– Допустим, вы говорите правду. – Синцов опустил автомат, но держал его так, чтобы в любую секунду пустить в ход. Глядя на него, солдаты тоже убрали оружие. – И вы на самом деле полковник. Но тогда почему мне никто не сказал о встрече? Почему майор не озвучил это в приказе? Я мог бы пристрелить вас, и тогда ценная информация, которая, как вы говорите, у вас в голове, умерла бы вместе с вами.
– Послушай, старшина, давай я отвечу на все твои вопросы в каком-нибудь доме, а? Видишь, девушка замерзла, да и мне согреться бы не мешало.
Марика в самом деле выглядела не лучшим образом: нос красный, щеки бледные. Я опасался, как бы она не получила обморожение. О себе лучше промолчу: печка в животе потухла так же неожиданно, как и разожглась; последние крупицы тепла покидали коченеющее тело, и я держался из последних сил.
– Всего несколько минут, старшина. Ну что тебе стоит?